– Да, Ярушка, – согласился Див с улыбкой. – Ты моя ниточка, я твоя иголочка. Мы вместе со всем сдюжим, ты мне веришь?
– Да. – Она верила ему безоговорочно.
– Тогда закрой глаза и попробуй поспать, – он помог ей удобно улечься, – я никуда не денусь.
Ярга обняла его поперёк обнажённого туловища, слушала, как он дышит, как гулко бьётся сердце в расписной груди. Колдовские узоры плавно изменялись прямо перед её лицом, как волнующееся море.
Лекарство по-прежнему вызывало ощущение томительной неги во всём теле, слёзы ослабили каждую жилку. Стоило бы послушаться Дива и поспать, но она не могла. Спутавшиеся мысли казались нереальными, как и то, что её друг лежал сейчас рядом.
Сама не ведая, зачем это делает, Ярга протянула руку и осторожно погладила кончиками пальцев выпуклый белый шрам над его сердцем.
– Расскажи, откуда это взялось, – шёпотом попросила она.
Див тяжело вздохнул.
Сейчас опять заведёт разговор о том, что его секреты ей не нужны, потому как губительны.
– Ты из-за него ищешь перо Жар-птицы? – Она обрисовала указательным пальцем один из завитков колдовского узора, покуда тот не успел измениться. Див замер, мышцы на его груди напряглись. – Ты проклят? Поэтому вынужден прозябать в Дремучем лесу, хоть и способен на большее? Ты ведь водишь дружбу с правителями, ты многое видел и многое знаешь. Скажи мне, пожалуйста, я заслуживаю хотя бы крупицу правды о тебе.
Он поймал её руку, положил на сердце поверх шрама, накрыл своей ладонью, прижимая. Ярге померещилось, что его участившееся сердцебиение она чувствует кожей.
– Ты права, я проклят. – Див нахмурился, наверное, выбирая, что можно поведать, а о чём лучше умолчать. – Это проклятие очень сильно меня неволит. Чтобы его снять, мне нужны некоторые ингредиенты, к примеру, перо Жар-птицы, а ещё расковник и живая и мёртвая вода. Расковник мы с тобой раздобыли в степи, а на живую и мёртвую воду я обменял в Ясеневых горах свои гусли, из-за этого чуть тебя и не потерял.
Он позволил себе ещё раз поцеловать её волосы.
– Живая и мёртвая вода? – Ярга приподняла брови, глядя на него. – Ты ведь не шутишь?
– Увы. – Див криво усмехнулся. – Для меня сложнее всего добыть именно перо, потому что я не могу дотронуться до Жар-птицы, это тоже из-за проклятия. Поэтому, ясонька, ты мне очень нужна. Перо – твоя плата за мою помощь в устройстве твоей судьбы. – Он облизал губы, лицо снова приобрело суровое выражение. – Видишь ли, любое колдовское вмешательство требует что-то в уплату. Чем сильнее вмешательство, тем выше цена. Если не расплатиться с колдуном, силы сами возьмут своё, это равновесие.
– Поэтому у Батру росли перья, а Надия потеряла любовь Елисея? – догадалась Ярга.
– Именно, моя умная ясонька. – Взгляд Дива потеплел. – Чтобы с тобой подобного не приключилось, ты отдашь мне одно перо Жар-птицы, это моё непреложное требование. В том числе чтобы тебя защитить, уж прости.
Ярга протянула руку, ласково накрыла его щёку ладонью, а потом сонно пробормотала:
– Я помогу тебе без всяких непреложных требований, даже если ничто в моей жизни не изменится.
– Почему? – не понял Див.
– Потому что мне искренне жаль тебя. Потому что я считаю тебя хорошим. Потому что хочу помочь. Потому что ты мне дорог. – Ярга зевнула ему в плечо. – Ниточка с иголочкой, помнишь?
– Помню.
Она положила голову на его грудь, чтобы послушать сердце, да так и заснула, не прошло и минуты.
Див осторожно протянул руку, стараясь не потревожить её, погасил масляную лампу, и коровник погрузился в сумрак. Сквозь щели в стенах сочился слабый лунный свет, он падал на пол кривыми полосами. Благодаря этому темнота не была совсем уж непроглядной.
Ярга так и не поняла, привиделся ей страшный сон или же всё случилось взаправду. Быть может, это всё колдовской дурман от лекарства? Или жаркое мужское тело под боком виновато? Так или иначе, ей почудилось, в полночь дверь коровника скрипнула. Кто-то тощий, жуткий и безволосый скользнул внутрь, царапнув когтистой рукой дверной косяк. Существо на четвереньках подобралось к ложу и замерло, выглянув снизу. У него были серая кожа, впалые щёки и острые, как иглы, зубы, а выпученные зенки в темноте поблёскивали красным. Таких, как этот уродец, звали упырями – худшими отродьями Нави.
Ярга испугалась бы насмерть, если бы не Див. Она так и лежала без движения, боясь шевельнуться, но её друг коротко глянул на гостя и едва слышно произнёс со сталью в голосе:
– Что так долго? Принёс? Оставь и убирайся.
Зубастый уродец торопливо положил на самодельный стол пучок трав и кореньев, от которых пахну́ло болотом, а после припустил прочь так стремительно, что даже дверью хлопнул.
Ярга дёрнулась. Див погладил её по спине, успокаивая. Наверное, решил, что это она во сне.
Девушка и вправду вновь заснула под его прикосновениями, лишь одно имя мелькнуло в сознании прежде, чем Ярга забылась сладким сновидением. Ей вспомнился единственный, кому беспрекословно подчинялись упыри и прочая нечисть из Нави. Их бог. Худший из всех Сварожичей.
Велес.
Глава 14. Не буди лихо, пока оно тихо
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старый дурной волк, и не было у того волка ни ума, ни совести, оттого и прижимал он к себе нежную смертную девицу, покуда она спала в беспамятстве. Прижимал и всё слушал, как стучит её хрупкое сердечко в белой груди, а сам боялся шевельнуться, тревожить её глубокий сон не хотел. Так и лежали они, обнявшись, покуда разгоралась ясная зорька. И не осталось у того волка иных слабостей, кроме…
Окстись, звериная морда!
Не для тебя красна ягодка соком налилась, не тебе и в рот свой поганый тянуть!
Не в сказке живёшь, поди, нечего мечтать напрасно. Никогда прежде этим не занимался, незачем и начинать. Тем более на ясоньку зариться не нужно, зазорно даже.
Но девушка, пригревшаяся у него под боком, пахла так сладко, что разум затуманивался. Её губы чуть приоткрылись во сне. Густые чёрные ресницы покоились на порозовевших щёчках. Спала она безмятежно всю ночь, одурманенная знахарским колдовством.
Он и прежде ночевал подле Ярги, охраняя её отдых, но обыкновенно в зверином обличье. Этой ночью впервые он не только остался человеком, но позволил себе лечь с нею рядом, прижаться кожей к коже так, что их запахи смешались. Чуткий нюх улавливал каждую мелочь и находил их сочетание совершенным. Это сбивало с толку. Наверное, он и сам ошалел от колдовских трав, покуда вдыхал пряные ароматы во время работы.
Связей со смертными женщинами он старался избегать – век их недолог и скоротечен, а он не способен постареть или вовсе сильно измениться, особенно покуда оставался под заклятием. Он был ровно таким же, как в тот проклятый день, чтобы не сгладилось из памяти свершённое преступление. Не успеешь привязаться к простой человеческой женщине, а она уже поседела и тянет руку со смертного одра, и такая тоска в глазах, что сердце разрывается, будто он виноват.
Конечно, он пытался изменить своих возлюбленных – обучал их чародейству, прибегал к прочим средствам, чтобы продлить жизнь. Но такие женщины по обыкновению становились капризными и сами уходили от него, разгадав его истинную природу, мол, слишком темна его натура. Так что с чародейками тоже не складывалось, хоть убей.
Оставались богини и всевозможные дивии, да только любовь их вечной не была, несмотря на все данные друг другу клятвы в пылу страсти. Взять хотя бы первую жену, которая без малейших угрызений совести ушла к его старшему брату. Нет, от богинь веяло холодом. Они пахли морозным духом Ирия, в котором не было ни капли тепла, несмотря на всё внешнее совершенство.
То ли дело Ярушка.
Лакомый кусочек, а не девица. Она ведь не представляет, насколько хороша. Даже глупый Ивашка это понял, не говоря уже про благородного князя из Скуры или старого любодея Джахсаара.
Он, видать, совсем одичал в лесу, что позволил себе так к ней привязаться. И чем дольше она была рядом, тем меньше ему удавалось держать себя в узде. Хорош, старый дурень. Лежит, как бревно, а ведь не следовало бы.
Как он разозлился, когда она исчезла в Ясеневых горах! Как закипела от ярости кровь, когда он увидел её, переломанную, перед троном Надии! Не убил надменную царицу только потому, что надобно было вынести Яргу и подлечить, а кабы он лишил Надию жизни, стража бы их так легко не выпустила.
А когда ясонька накануне сказала, что он дорог ей? Когда назвала их ниточкой с иголочкой? Он едва не растаял, готов был обернуться волком и завилять хвостом, как верный дворовый пёс. Нет, он слышал и прежде, как порой частит сердечко Ярушки, когда он оборачивался человеком, но списывал всё на смущение. Думал, что со зверем ей общаться проще, и даже не возражал, но теперь сомневался в своих выводах. Что, если за её робостью скрывается нечто большее?
Нет! Нельзя, нельзя о ней такое думать.
Ни одну ещё счастливой не сделал, ни смертную, ни бессмертную, и эту изведёт. Пусть лучше за князя замуж выходит или за царевича какого-нибудь. Пусть рядом окажется тот, кто достойно проживёт с ней одну жизнь на двоих. А он возвратится в Дремучий лес и научится радоваться за неё, покуда…
Ярга зашевелилась во сне. Ресницы затрепетали, она моргнула, открыла глаза. И сонно улыбнулась ему.
Красивая такая, что дух захватывает. Тёплая. Живая. Искренняя.
– Уже утро? Что же ты меня не будишь, Волче?
В груди глухо заныло. Он подавил томительное желание коснуться её румяной щёчки, лишь улыбнулся в ответ и сказал:
– Хотел, чтобы ты выспалась, ясонька. Не бойся, спешить нам некуда.
Как же, некуда. Ежели не поспешит, совсем увязнет в её ясных очах, как в трясине.
Случившееся той ночью помнилось весьма смутно. То ли был упырь, а то ли привиделся во сне. Вряд ли приходил взаправду, слишком уж сильно Ярга в том сомневалась, а спросить Дива не решалась – боялась показаться глупой. И чем больше времени проходило, тем сильнее стирался из памяти ночной гость.