Василий и Пётр всеобщей радости не разделяли. При виде огненной птицы они лишь обменялись угрюмыми взглядами. Ни к брату не подошли, ни отца не поздравили с тем, что сбылась его заветная мечта.
Ярга скользнула взором по обступившей их толпе, по дорогим убранствам и богатым нарядам. Всё показалось ей чем-то чужеродным, будто из другого мира пришедшим. Никогда не ведала она величия в злате и серебре, в бархате и парче, в усыпанных яхонтами сокровищах средь царских палат. Её привычный мир был иным, простым и понятным, как холщовая сорочка и куриное кудахтанье на дворе. Он пах не крепким мёдом, а свежим хлебом, только из печи. А ещё дикой ежевикой, тающей на устах. Здесь всё было ей чуждо, потому как она была чужой, а теперь – и подавно.
Ей было нетрудно вылечить трясовицу у детей в той семье, под чьей крышей она дожидалась приезда Ивана. Играючи она вплетала свою волю в обереги, пришивала заветные слова к заплаткам на детской рубашонке и понимала – никто более этот дом не тронет, ни одна лихорадка порога не переступит, послушается из страха быть навеки изгнанной обратно в Навь. Ярга нутром чувствовала – она сможет и это сделать.
Велес обмолвился, что наделил её силами Нии и Мораны, когда возвращал в Явь с того света. Могла ли она повелевать суровыми морозами? В том Ярга сильно сомневалась, но вот к чародейству чувствовала особую охоту. Ей нравились как обострённые чувства, так и способность видеть жизнь, будто это источник тепла. И уж всяко хотелось постичь границы возможного и дозволенного.
Если прежде Ярга ощущала себя утлой лодчонкой, затерявшейся на море в грозу, то нынче грозою была она сама. Только ей не хотелось крушить и подчинять, напротив, душа требовала вступиться за тех, о ком никто не заботится, о таких же обездоленных и одиноких, как она сама прежде, чтобы крови и слёз лилось меньше. Велес сказал, она сможет научиться, но её ждёт непростой путь, а пути Ярга более не боялась.
Но зачарованная клетка оттягивала руку.
– Держи, государь. – Она вручила её Демьяну. – Бери, не бойся. Птица хозяином признает того, кто первым откроет эту дверцу. Будет возвращаться к тебе, куда бы ни улетела. Вот только яблоки твои золочёные она, скорее всего, все склюёт до последнего, уж больно любит их. – Ярга улыбнулась Жар-птице, которая покосилась на неё большим умным глазом. – Не серчай на неё, она тебе верна будет. Ежели кто худое против тебя задумает, прилетит и очи предателю выклюет.
Ярга усмехнулась, бросив косой взгляд на бояр.
Царь принял тяжёлую клетку из её рук, в волнении щёлкнул замочком на дверце. Жар-птица издала протяжный крик и вырвалась на волю. Взмыла под самый потолок, разбрасывая яркие, но холодные искры колдовского огня, описала круг по залу.
Собравшиеся пригибались и вскрикивали, кто-то вовсе пал лицом вниз и голову руками закрыл – видать, испугался без глаз остаться.
Жар-птица же описала ещё два круга и опустилась на протянутую руку царя Демьяна. Она была тяжёлой, крупной и пылала так ярко, что государь зажмурился, смеясь, будто ничего прекраснее этого колдовского создания не видел в жизни.
– Вот так чудо! – воскликнул царь. – Вот так подарок старику вы сделали, дети! Я слово сдержу и трон Велиграда…
Он выглянул из-за огненной птицы, чтобы огласить царскую волю, но оказалось, что, покуда все любовались Жар-птицей, Ярга ушла.
Царевич Иван опрометью кинулся следом. На бегу распахнул двери тронного зала и нагнал девушку в широком коридоре.
– Стой! Куда же ты! – Он схватил Яргу за руку, развернул к себе, сияя широкой улыбкой, как начищенное серебряное блюдо. Иван смекнул, что трон таки достанется ему. – Ты слышала, что батюшка сказал? Слово сдержит, престол мне передаст. А я тоже от слов своих не отказываюсь, женюсь на тебе, родимая, как и обещал. Будешь моею царицей, вместе Велиградом править станем.
Он подался к ней – то ли обнять хотел на радостях, то ли поцеловать надумал.
Ярга отстранилась и непреклонно сняла его руку со своей, а когда он воззрился в замешательстве, негромко пояснила:
– Рановато о царстве заговорил. Твои батюшка с матушкой живы и здоровы, дадут им боги долгих лет, а тебе – ума, царевич. – Она вздохнула. – Что смотришь на меня? Я за тебя не пойду, потому как люблю другого. А Жар-птицу отцу твоему привезла, раз обещалась.
Иван тряхнул головой, усмехнулся, почесал в затылке с выражением крайнего недоумения на лице. Слова Ярги настолько поразили его, не знающего отказов молодого баловня, что он не заметил, как за спиною столпился весь велиградский двор, включая царя с царицею и братьев-царевичей. Всем хотелось узнать, чем закончится дело.
– Что это значит – другого любишь? – искренне удивился он. – А я как же?
– А у тебя Предслава есть, – ответила Ярга, пожав плечами. – Она тебя точно любит, вот на ней и женись. И уймись уже: премудрая она или прекрасная, не знаю, но всяко недурная, раз так долго тебя сносила.
С этими словами она развернулась и пошла прочь.
Иван дёрнулся было за нею, но услышал шёпот за спиной. Замер на месте, краснея до кончиков ушей от стыда и злости, а потом в сердцах закричал вслед:
– Никто не запомнит никакую такую Яргу без меня! – Он ткнул себя в грудь. – В песнях и сказках воспоют одного Ивана-царевича и его подвиги пред тем, как он героем взошёл на престол!
Но Ярга не оглянулась.
– Думаю, что мне это безразлично, – на ходу бросила она. – Не нужен мне твой престол, Иван-царевич, и сам ты мне не нужен.
Она не лукавила, а размышляла лишь о том, как поскорее добраться до Дремучего леса.
Её путь лежал через базар к окраине Велиграда, а оттуда – в избу приютивших её крестьян. Ярга собиралась забрать вещи, а после двинуться в чащобу, но обратно шла куда медленнее, чем рассчитывала.
По сторонам она не глядела, хоть и было на что взглянуть: торг вокруг кипел, продавалось всё, от пёстрых платков и детских свистулек до коровьих шкур и лошадиных подков. При этом коня можно было подковать прямо на месте у одного прилавка, а у другого выпить сбитень с сахарным калачом.
Шум и гам лились в уши. Торговцы наперебой кричали, расхваливая товар. Кто-то ругался, кто-то хохотал. Люди толкались. Смешивались запахи, но во всём их многообразии неизменно преобладали конский пот и сладкая сдоба.
Ярга пробиралась сквозь толпу. Обогнула сапожника, чинившего набойки. Остановилась, чтобы подать монетку босоногому мальчонке со свирелькой, и побрела дальше. Вот только не базар задерживал её, а собственные думы.
Сомнение зародилось в тот миг, когда она вышла из дворца. Подумала поначалу о том, что станет с нею, если она не справится с данными ей силами? Что, если сделается хуже ведьмы Нии? Или если выяснится вдруг, что Велес не поменялся? Смогут ли они со всем справиться вдвоём и не отвернутся ли друг от друга? Внезапный страх вновь оказаться одной накрыл Яргу с головой, да так, что руки и ноги похолодели. В эту преисполненную сомнений минуту она ощутила на себе чей-то взгляд, такой же отчётливый, как если бы кто-то коснулся её плеча.
Ярга обернулась. И в стороне, на самом краю базарной площади, приметила колодец.
Это был обычный, ничем не выделяющийся старый колодец с журавлём. Подле него играли дети в «достань яблоко»: перед ними стояло ведро с водой, в котором плавали яблоки, а ребятишки по очереди пытались поймать одно ртом без рук. Все они облились и набрызгали вокруг, но при этом весело хохотали.
За детьми приглядывала женщина в ярко-оранжевом платье и красной накидке. Она сидела на краю закрытого колодца, а у её ног каталось что-то пунцовое. Ярга не сразу поняла, что именно это было. Поначалу ей почудилось ещё одно яблоко из ведра, но потом она поняла, что это был клубок шерстяных ниток, который кружил сам по себе, точно живой.
Ярга подняла глаза от заколдованного клубка и встретилась взглядом с женщиной. Та улыбнулась и чуть наклонила голову набок, приглашая подойти. Девушка послушно приблизилась. Она ступала осторожно и неторопливо, потому что чем ближе подходила, тем больше деталей замечала.
Во-первых, женщина не приглядывала за детьми, те играли сами по себе. Казалось, они вовсе не замечали ни её, ни волшебный клубок, вертевшийся в пыли.
Во-вторых, то, что Ярга издалека приняла за оранжевое платье, оказалось причудливым нарядом, собранным из осенних листьев. Красная накидка на плечах частично покрывала голову и ниспадала до самой земли, будто плащ из невесомой, но непрозрачной материи.
В-третьих, сила вокруг этой женщины была необычной. Она клубилась, будто золотистое марево в жаркий летний полдень. И вся она казалась такой же тёплой и уютной. Её руки выглядели ласковыми, а улыбка напоминала улыбку любящей матери.
В-четвёртых, густые тёмно-русые волосы были заплетены в косу и уложены на затылке вкруг с лёгкой небрежностью, словно она спешила.
В-пятых, чем ближе Ярга подходила, тем меньше сомнений у неё оставалось в том, кто перед нею. Она распознала знакомые черты лица в её портрете. Но примечательнее всего оказались глаза женщины – яркие, серо-голубые, совсем как у Велеса.
Ярга низко поклонилась.
– Здравствуй, матушка Лада, – смущённо вымолвила она. – Не меня ли ждёшь?
Женщина улыбнулась шире и теплее. Она казалась молодой и древней одновременно.
– Тебя, Ярга-ясонька. Давно тебя высматриваю, всё боюсь пропустить.
Её голос звенел, будто родник, и в нём Ярга узнала эхо голоса собственной матери, давно позабытый отзвук, от которого сердце защемило сладкой тоскою. Наверное, такова была сила богини семьи и любви – хотелось назвать её матушкой, поцеловать ей подол платья и спросить совета.
– Пройдёмся? – Она встала и протянула руку. – Потолкуем немного.
Лада мягко взяла Яргу под локоть и неспешно двинулась вперёд. Толпа пред нею расступалась, но люди будто не осознавали того, что дают кому-то дорогу. Её волшебный клубок шуршал по мостовой, то убегая дальше, то возвращаясь.
Богиня погладила плечо Ярги под чешуйчатой кольчужной рубахой.