Представляешь себе, как лежишь на тротуаре вместе с другими бродягами, скрючившись на теплой вентиляционной решетке, затем эта картина уступает место несколько менее мрачной перспективе пойти к коменданту за вторыми ключами. Комендант, огромный грек, свирепо таращится на тебя с тех пор, как ты забыл дать ему обычный подарок к Рождеству наличными или в виде спиртного. Жена его выглядит не менее устрашающе, ибо у нее растут усы. Однако, к твоему счастью, за дверью обнаруживается не комендант, а один из его родственников, молодой парень, вполне покладистый, что отчасти объясняется полным незнанием английского языка, отчасти же тем, что въездная виза его просрочена. На пальцах объясняешь ему, в чем заключается твоя просьба, и через несколько минут снова стоишь у своей двери с запасной связкой ключей. К двери прикреплен конверт с грифом рекламного агентства, где работает Аллагэш. Внутри записка:
Шеф.
Посылаю сие в твою берлогу после многочисленных и безуспешных попыток найти тебя в твоей почтенной конторе. Ты что же не блюдешь более рабочие часы? Одному Богу известно, насколько это утомительно, но нужно хотя бы делать вид, что служишь, а также бывать на месте на случай таких чрезвычайных обстоятельств, как нынешнее. Короче:
Давно ожидавшаяся мной свиданка с несравненной Ингой — несостоявшейся королевой красоты — под угрозой из-за приезда двоюродной сестры из Бостона. Знаю, что ты сейчас подумаешь: бостонская ветвь клана Аллагэшей? Действительно, у каждой семьи есть свои мрачные тайны. Эта моя сестрица прибыла на академическое сборище в Нью-Йоркский университет и располагается на лежаке Аллагэша. Ее нужно развлекать по большому счету. Это недурно воспитанная молодая леди, не лишенная некоего подобия интеллекта. Какой-нибудь несчастный бухгалтер, способный с увлечением говорить о состоянии рынка зубной пасты, для такого дела не подходит. Тут нужен человек, по меньшей мере владеющий французским, читающий «Нью-Йорк ревью оф букс» и обладающий невыразимым очарованием, то есть ты. Не подведи, шеф, и все, что у меня есть — включая порцию отменного боливийского порошка, не говоря уж о вечной благодарности и преданности,— принадлежит тебе. Я осмелился сообщить сестре, Викки Холлинз, что ты будешь ждать ее у «Львиной головы» в семь тридцать, я и Инга присоединимся к вам, как только сможем. Описал тебя как помесь Скотта Фицджеральда, Хемингуэя и позднего Витгенштейна45, так что облачись соответственно.
С Богом, Т. А.
Р. S. Если тебе повезет с сестрицей или вдруг ты навлечешь на нее редкую социальную болезнь, данное учреждение на все закрывает глаза.
Самонадеянность Аллагэша потрясает. Звонишь ему на работу, что-бы отказаться от встречи, но он уже ушел. Ведь это же его сестра и, стало быть, его проблемы. Гены Аллагэша плюс бостонский климат — это, видимо, что-то жуткое. Судя по описанию, тебе предстоит общаться с занудой в клетчатой шерстяной юбке, которая всю жизнь играла в хоккей с мячом на зеленых лужайках Новой Англии, а отнюдь не с будущей королевой красоты. И манеры у нее, видимо, соответствующие — выпендривается, наверное, не хуже, чем Липучка после своего Вассара. Но в отличие от Липучки у нее это врожденное. Ты отключишь телефон и скажешь, что никакого письма вообще не получал.
Врубаешь телик и заваливаешься на кушетку. В «Семейной ссоре» много смешного. Десять отличных хохм про садовый инвентарь. Ричард Доусон46 потешно играет бровями. Но ты поглядываешь на часы. В семь двадцать ты уже на ногах и, мотаясь по квартире, распихиваешь белье по углам. Насколько ты знаешь Тэда, ни в какую «Львиную голову» он не пойдет, и бедная девочка будет оставлена на милость всех этих честолюбивых актеров и писателей-неудачников. Если ты выпьешь с ней по-дружески пару рюмок, это тебя явно не убьет. Накидываешь пиджак и выходишь.
К условленному месту прибываешь с опозданием на десять минут. У стойки бара толпа — не пробиться. Никаких признаков Аллагэша. Особа в клетчатой шерстяной юбке и с признаками Аллагэшей тоже отсутствует.
Выпив полкружки пива, замечаешь женщину, одиноко стоящую у вешалки для пальто, в руке у нее бокал, она читает книжку в бумажной обложке. Иногда она поднимает глаза, а затем вновь возвращается к чтению. Ты следишь за ее взглядом, которым она окидывает бар. У нее умное лицо. Волосы какого-то непонятного цвета — смесь клубники с золотом. При таком освещении не разобрать. Даже не скажешь, что она может быть из бостонских Аллагэшей. Сапожки, джинсы и черная шелковая кофточка. Ни лоскутка хлопка или шотландки.
Черт с ним, с Аллагэшем, и его древним родом. Тебе хотелось бы поговорить с этой женщиной, может быть, пригласить ее поужинать. Что, если это та самая женщина, которая поможет тебе забыть тревоги и несчастья, заставит завтракать по утрам и бегать трусцой. Ты подбираешься ближе. В руке у нее «Этика» Спинозы. Без дураков. Она вновь поднимает глаза, и ты перехватываешь ее взгляд.
— Ну, мы тут, конечно, не спинозы...— начинаешь ты.
— Неудивительно,— говорит она,— сидите в темноте...
Ее голосок — смесь гравия и меда. Улыбкой она подбадривает тебя и затем возвращается к книге. Жаль, что ты ничего не можешь вспомнить о Спинозе, кроме того, что он был отлучен от синагоги.
В двери появляется Аллагэш. Думаешь, не спрятаться ли в мужском сортире, но он замечает тебя и подходит. Тэд пожимает тебе руку. Затем запечатлевает братский поцелуй на щечке философа.
Представление вас друг другу, короткое замешательство в связи с тем, что еще не успели познакомиться. Аллагэш сообщает, неодобрительно вращая глазами, что Викки изучает философию в Принстоне. Тебя он представляет как литературную знаменитость, имя которой еще не достигло провинции.
— Жутко не хочется опять вылезать на улицу. Но я назначил встречу на семь тридцать, а Инга почему-то решила, что на десять. Так что она еще в профессиональном, как мы говорим, одеянии. Придется пилить через город ее встречать. Но в любом случае давайте встретимся и поужинаем.— Он смотрит на часы.— Давайте, скажем, в девять тридцать. Лучше в десять. В десять у «Рауля». Не забудьте.— Он целует Викки и незаметно опускает тебе в карман стеклянный пузырек, а затем молниеносно исчезает.
Викки, кажется, сконфужена гостеприимством братца:
— Вы все поняли?
— Более или менее.
Ты знаешь, что сегодня вечером Тэда больше не увидишь.
— Он назначил свидание на семь тридцать, а его подружка думала, что на десять?
— Обычная история.
— Ну что ж,— говорит она, укладывая книжку в сумку. Положение, казалось бы, довольно затруднительное, но она относится к нему спокойно.— Что будем делать?
Аллагэш купил тебя этим пузырьком боливийского зелья. Ты мог бы пригласить ее к себе домой, чтобы там поделиться ценным приобретением, но не решаешься. Хотя очень может быть, что она это оценила бы, все же интересно ради разнообразия провести хоть один вечер без химии. И поговорить с человеком без южноамериканского акцента.
Спрашиваешь, не хочет ли она посидеть тут еще немного, чего-нибудь выпить. Она в свою очередь интересуется, какие у тебя планы. В конце концов вы поднимаетесь по лестнице и выходите на улицу. На ум приходят путешественники Платона, выбирающиеся из пещеры, из сумеречного мира в мир реальный, и ты задумываешься над вопросом, можно ли изменить свою жизнь. Общаясь с философом, и сам начинаешь размышлять.
Вы задерживаетесь на краю Шеридан-сквер поглазеть на акробата, который пытается проехать на одноколесном велосипеде по натянутому канату. Подросток в толпе поворачивается к Викки и говорит:
— Точно так же он проехал между башнями Всемирного торгового центра47.
— Представляете? — произносит какая-то женщина.
— Это напоминает мою работу,— говоришь ты.
Акробат пускает шляпу по кругу, и ты бросаешь доллар. Вы бесцельно бредете на запад. Викки рассказывает о своих занятиях. Она на третьем курсе, приехала в Нью-Йоркский университет на конференцию, где выступит с опровержением статьи под названием: «Почему нет настоящих людей».
Прохладный вечер. Вы идете по Гринич Виллидж48, ты показываешь ей местные достопримечательности и свои любимые здания. Еще вчера ты считал бы такую прогулку немыслимой, а сегодня вспоминаешь, как любил раньше эту часть города. Повсюду запах итальянской кухни. Знакомые названия улиц, которые, пересекаясь под самыми замысловатыми углами, образуют на карте города причудливый узор. Здесь нет ни жесткой прямоугольной планировки, ни подавляющих величием небоскребов. Мимо топают подвыпившие амбалы с крутыми бедрами, затянутые в кожу и обвешанные цепями, вид у них жутковатый.
Викки останавливается перед витриной антикварной лавки на Бликер и показывает на деревянную лошадку с карусели, выкрашенную в красное и белое и водруженную на подставку.
— Я хочу, чтобы у меня был дом, где в гостиной будет стоять вот такая лошадка.
— Ага. И еще музыкальный автомат.
— Ну, конечно. Без него никак нельзя. И еще обязательно китайский бильярд. Настоящий, старый, с Баком Роджерсом49.
Вы идете дальше; она рассказывает о доме, в котором выросла. Это скрипучее сооружение в стиле «Тюдор» на берегу моря в Марблхеде, построенное в начале века как летняя дача; казалось, что даже в просторной столовой всегда сохранялся запах влажных полотенец. В доме было полно пустых комнат, где они играли, и закрытый чулан под лестницей, куда без разрешения Викки никто не смел войти. Они всегда держали целую кучу домашних зверюшек. Над крышей была вышка, где четверо девочек во главе со старшей сестрой Викки устраивали некое символическое чаепитие — без чая. Ее отец держал в сарайчике для лодки цыплят и несколько лет потратил, пытаясь развести огород. Каждое утро он вставал в пять часов и шел плавать. Мама оставалась в постели, пока дочки и зверюшки не являлись всей гурьбой к ней в комнату пожелать доброго утра.