— Ну, вот это помидор так помидор,— говорит она, протягивая тебе большой красный овощ. Или это фрукт?
Меган, живет в большом доме постройки пятидесятых годов на углу Чарлтон и Шестой. В дверях вас поджидают два огромных кота — один пятнистый, другой — явный сиамец.
— Знакомьтесь,— говорит Меган,— Розенкранц и Гильденстерн. Попросту: Роуз и Гилли. — В свое время, объясняет Меган, она была актрисой. Первое, что ей довелось сыграть, была роль Гертруды в рок-спектакле по «Гамлету».
— Ты была актрисой? Не знал.
— Моя первая любовь. Но я устала каждый день говорить: «кушать подано».
Квартира у Меган однокомнатная. Комната небольшая, но обставлена очень — как бы это сказать? — функционально. Вдоль одной стены расположилась двуспальная кровать, накрытая лоскутным одеялом. В центре комнаты перед самым большим окном — кушетка с обивкой в цветочек и в тон ее кресла. В другом конце — раздвижной стол. Он почти не виден за рядом книжных полок. Резкие пятна зеленых растений подчеркивают продуманность интерьера.
Пока Меган вешает косынку в шкафчик рядом с дверью, кошки трутся о ее ноги.
— А не выпить ли нам по стакану вина? — спрашивает она.
— Давай. Спасибо.
Она отправляется на кухню. Следом за ней дефилируют коты. Ты рассматриваешь книжные полки. Знакомство с личными библиотеками дает представление о характере их владельцев. У Меган удобные светлые кленовые полки. Тут всего понемножку. Книги несколько потрепаны, откуда следует, что ими пользуются, и в то же время стоят они довольно аккуратно. Это указывает на то, что их уважают. Книги распределены по темам; на одной полке — стихи и несколько больших альбомов по искусству, длинный ряд карманных изданий французских романов, книги, посвященные музыке и, в частности, опере, пачки тонких пьес издательства «Сэмюэл Френч». Половину полки занимают мемуары, публиковавшиеся в журнале. Вытаскиваешь зачитанный том Франклина Уолкрафта «Человек в городе»; на вкладном листочке написано: «Мег, которая заставляет меня быть честным, с любовью». Когда ставишь книгу обратно, замечаешь корешок с названием: «Искусство секса».
Меган возвращается с двумя фужерами красного вина.
— Я сейчас быстро переоденусь,— говорит она.— А потом научу тебя готовить одну штуку. Это очень просто.
Меган направляется к шкафу около кровати. Где она собирается переодеваться? И где тут вообще проходит граница дозволенного? Когда она копается в гардеробе, замечаешь, какая у нее роскошная задница. Ты проработал с ней почти два года, а вот этого как раз и не заметил. А сколько же ей лет? Она снимает какую-то вещь с вешалки, говорит, что сейчас вернется. И уходит в ванную. Сиамец трется головой о твою ногу. «Искусство секса».
Меган выходит в темно-бордовой шелковой кофточке с буфами на рукавах. Глядя на ее наряд, трудно понять, как же себя вести. Расстегни она еще одну пуговицу — это, видимо, можно было бы воспринять как сигнал: «Ну, смелее!» Нынешний же ее вид означает, пожалуй: «Будь как дома».
— Садись,— говорит Меган, указывая на кушетку. Вы садитесь.
— Мне нравится твоя квартира,— говоришь ты.
— Маленькая, но что поделаешь — денег нет.
Ты надеешься, что вы разговоритесь. Несколько минут назад вы были коллегами, отправившимися перекусить. Теперь вы — мужчина и женщина, вы сидите в комнате, в которой есть кровать.
На маленьком столике рядом с кушеткой — большая глянцевая фотография Меган; она чуть моложе, чем сейчас, и стоит на сцене с двумя мужчинами.
— Это мой последний спектакль. «Кто боится Вирджинии Вулф?» в Бриджпорте, Коннектикут.
Ты берешь другую фотографию, на ней — парнишка с удочкой и форелью в руках, позади — маленький домик среди деревьев.
— Это твой старый приятель?
Мег качает головой. Она перегибается через кушетку, берет фотографию и внимательно ее рассматривает.
— Мой сын,— говорит она.
— Сын?
Меган кивает, глядя на снимок:
— Фотографии года два. Сейчас ему тринадцать. Я не видела его почти год. Вот занятия кончатся, и он приедет меня навестить.
Ты не хочешь проявлять излишнего любопытства. Тема, похоже, опасная. Ты никогда не слышал, что у нее есть сын. Внезапно Меган кажется значительно недоступнее, чем ты представлял себе.
Она протягивает руку, чтобы поставить фотографию на тумбочку. Чувствуешь ее дыхание у себя на щеке.
— Он живет с отцом в северном Мичигане. Для мальчика в его возрасте — самое место. Они там охотятся, рыбачат... Его отец лесоруб. Когда я его встретила, он был подающим надежды драматургом... Вот только поставить свои пьесы никак не мог. Тяжело было. Денег у нас не хватало... И почему-то казалось, что у всех вокруг их полно. Да и я была не лучшей в мире женой. Джек — мой бывший муж — не хотел, чтобы его сын рос в городе. А я не хотела уезжать отсюда. Ну, конечно, не хотела, чтобы и сын уезжал. Когда он увез его, я лежала в Бельвю60, глушила либриум и была какая-то отупевшая. Естественно, у меня уже не было сил бороться за сына.
Ты не знаешь, что сказать. Ты смущен. Хочется узнать об этом побольше. Меган потягивает вино и смотрит на улицу. Наверное, ей тяжело вспоминать прошлое.
— Тебя туда муж упек?
— У него не было выбора. Я была просто как бешеная. Маниакально-депрессивный психоз. Несколько лет назад наконец установили, от чего начинается эта болезнь — из-за недостатка каких-то химических веществ. Карбоната лития или чего-то в этом роде. Сейчас принимаю по четыре таблетки в день, и все в порядке. Но теперь уже поздновато становиться настоящей матерью. Как бы то ни было, у Дилана — это мой сын — прекрасная мачеха, и я вижу его каждое лето.
— Это ужасно,— говоришь ты.
— Да нет. Не так уж и плохо. Я сейчас здорова, у Дилана нормальная жизнь. Я думаю, что это — хорошая сделка. Ну что, будем обедать?
Некоторых звеньев в ее рассказе недостает. Например, тебе бы хотелось узнать подробности — о криках и стонах в Бельвю, но Меган встает и протягивает тебе руку.
В кухне она вручает тебе маленький ножик и три дольки чеснока, которые надо почистить. Кожура снимается с трудом. Она объясняет, что чеснок удобнее чистить, если сначала размять его тупой стороной ножа. Тут она замечает повязку.
— Что у тебя с рукой?
— Дверью прищемил. Ничего страшного.
Меган заходит к тебе за спину, чтобы помыть салат в мойке. Когда ты отступаешь на шаг, чтобы удобнее было чистить чеснок, вы сталкиваетесь задами. Она смеется.
Меган переходит к плите. Она протягивает руку к открытой полке и достает бутылку.
— Оливковое масло.
Она льет масло на сковородку и зажигает конфорку. Ты вновь наполняешь свой фужер вином.
— Чеснок готов? — спрашивает Меган. Ты успеваешь очистить только две головки. Они кажутся голыми.— Не очень-то мы расторопны, а? — говорит Меган. Она берет у тебя нож, очищает третью головку и рубит ее на мелкие кусочки.— Так, теперь кладем чеснок на сковородку, пускай жарится. Пока я буду резать базилик, открывай моллюсков. Умеешь?
Ты главным образом стоишь и наблюдаешь, как Мег порхает по кухне. Иногда ты оказываешься у нее на дороге, и тогда она мягко отстраняет тебя. Ее руки прикасаются к твоим плечам, и тебе это нравится.
— Расскажи об Аманде,— говорит Мег, когда вы приступили к салату. Вы сидите при свечах в нише, где стоит стол.— У меня такое чувство, что случилось что-то плохое.
— Никакой Аманды на свете нет,— говоришь ты.— Я ее придумал. Я этого не понимал до недавнего времени, когда уже чужая женщина, тоже по имени Аманда, выдала телефонный звонок из Парижа за мой счет. Ничего, если я открою еще одну бутылку вина?
В конце концов ты объясняешь Мег, что у вас произошло. Она говорит, что Аманда, должно быть, теперь сама не своя. За это стоит выпить.
— Тебе было очень тяжело, да? — спрашивает она. Ты пожимаешь плечами. В то же время ты внимательно разглядываешь ее бюст, пытаясь понять, носит ли она лифчик.
— Я беспокоилась за тебя,— говорит Меган.
Вы перебираетесь на кушетку. Меган говорит, что все мы перекладываем свои проблемы на других, а другие не всегда в состоянии их решить. Лифчика на ней нет — решаешь ты.
Извиняешься и идешь в ванную. Зажигаешь свет и закрываешь за собой дверь. В ванной — обычный домашний беспорядок. На сливном бачке — засушенные цветы, на крышке сиденья — белая овечья шкура. Отодвигаешь занавеску у душа. За ней обнаруживается полочка. Там целая куча флаконов. «Витабас, желе для ванной и душа». Тебе нравится «Шампунь Пантене». «Ополаскиватель Пантене». Конечно, это не должно наводить тебя на мысль о панталонах, но тем не менее наводит. «Лосьон Любридерм». Трешь лосьоном щеку, а затем ставишь флакон обратно. В мыльнице лежит розовый станок для бритвы.
Открываешь аптечку над раковиной — косметика и обычный набор лекарств. Тюбик «Джинол II, противозачаточное желе. Без запаха, бесцветное». Обнадеживает. На верхней полке набор пузырьков с лекарствами по рецептам. Снимаешь один: «Меган Авери, карбонат лития; четыре таблетки в день». Второй пузырек с тетрациклином. Вроде бы знаешь, что ничем заразным ты не болен. Ставишь его на место. С третьей попытки находишь то, что нужно: «Валиум, принимать по назначению врача, снимает нервное напряжение». Нервное напряжение у тебя, несомненно, есть. Смотришь пузырек на свет. Почти полный. После секундного колебания отвинчиваешь крышку, вытряхиваешь на ладонь голубую таблетку и глотаешь. При этом размышляешь вот о чем: прошлый раз, когда ты глотнул валиум, вообще никакого эффекта не почувствовал. Ладно, примем еще одну. Ставишь пузырек на место и спускаешь воду.
Когда ты возвращаешься, Меган гремит посудой.
— Отдыхай,— говорит она. Ты усаживаешься на кушетку и наливаешь себе полный фужер из бутылки на кофейном столике. Вино отдает потом рабочего-иммигранта.
Вскоре Меган возвращается и объясняет: