— Решила убрать тарелки, чтобы не мешались.
— Правильная политика,— говоришь ты.— Хочешь еще вина?
Она качает головой:
— Я теперь почти не пью.
— Это тоже правильная политика.— Ты чувствуешь себя великодушным.
— Что-нибудь пишешь?—спрашивает Мег.
Пожимаешь плечами:
— Да так. Есть кое-какие идеи.
— Работай,— говорит Меган.— Я хочу, чтобы в один прекрасный день ты вернулся туда, в Прозу, за гонораром. Хочу увидеть, как ты прошествуешь мимо Клариной двери в тот отдел. У меня для такого случая и бутылка шампанского найдется.
Ты не знаешь, почему Меган поверила в тебя, ибо даже сам в себя не веришь. Но ты благодарен ей. Пытаешься вообразить картину своего триумфального возвращения в журнал, но вместо этого ловишь себя на том, что любуешься обнаженными ногами Меган, которые она поджала под себя.
— А пока что будешь делать? Ну, наметки какие-нибудь у тебя есть?
— Да так, кое-что...— говоришь ты.
— Я могла бы свести тебя с полезными людьми,— говорит она.— Тебе нужно подготовить хорошую автобиографию — достаточно емкую, чтобы годилась для журналистики и издательского дела. Я знаю редактора в «Харпер энд Роу», он будет рад с тобой побеседовать. Я уже поговорила с Кларой, и она сказала, что со стороны журнала к тебе претензий нет и ты получишь хорошую рекомендацию.
Меган — умница. Она сделала все поразительно оперативно, но эта история с увольнением вымотала тебя вконец, и пока ты не будешь никуда устраиваться. А сейчас ты хотел бы выпить еще немножко вина и зарыться поглубже в обивку дивана. Ты хотел бы показать Меган, насколько ты ей благодарен. Ты тянешься к ней, берешь за руку:
— Спасибо, ты так много для меня сделала.
— И не бойся просить взаймы, чтобы пережить это время.
— Ты прелесть.
— Просто я хочу помочь тебе снова встать на ноги.
Нет, не сейчас, думаешь ты. А хорошо бы вот так завалиться в постель, спрятаться в ее объятьях и остаться там на недельку-другую. Кровать совсем рядом — всего в нескольких футах. Ты наклоняешься и кладешь руку на плечо Меган. Гладишь его, шелк скользит по ее коже. Бретельки лифчика нет. Ты смотришь ей в глаза. Редкостная женщина. Она улыбается, протягивает руку и гладит тебя по волосам.
— Все образуется,— говорит она.
Ты киваешь.
Затем на ее лице появляется какое-то новое выражение, и она говорит:
— Как твой отец?
— Хорошо,— говоришь ты.— Отлично.
Прижимаешь ее к себе. И закрываешь глаза, когда губы ваши встречаются. Ищешь языком ее язык. Как хорошо было бы исчезнуть... спрятаться у нее во рту, как в норе... Она отворачивает голову и пытается вырваться из твоих объятий. Ты запускаешь руку ей под кофту. Она мягко сжимает руку и удерживает тебя.
— Нет,— говорит она.— Тебе ведь не это нужно.
Ее тихий голос успокаивает. Она не сердится, но настроена решительно. Когда ты пытаешься залезть рукой еще дальше, она снова останавливает тебя.
— Не надо,— говорит она. Ты опять пытаешься ее поцеловать, и на сей раз она от тебя отстраняется, хотя и остается сидеть рядом на кушетке. Тебе кажется, что ты — бурная, неспокойная река, а Меган — море. Ты кладешь голову ей на колени, и она гладит ее.
— Успокойся,— говорит она.— Успокойся.
— Теперь все в порядке? — спрашивает Меган и слегка приподнимает твою голову.
Комната все еще ходит ходуном. Все вокруг поднимается и опускается, словно здесь гуляют морские волны. С тобой явно что-то не так.
— Может, я встану и пойду, э-э, в ванную.— Голос, несомненно, твой, но доносится он будто издалека. Чтобы услышать его еще раз, произносишь: «раз-два-три».
Меган помогает тебе встать на ноги. И, поддерживая тебя под руку, ведет к двери.
— Если что, я рядом.
Черно-белые плитки на полу продолжают двигаться. Ты стоишь перед унитазом и размышляешь. Тебе что, плохо? Да вроде нет. Пока, во всяком случае. А раз уж ты здесь, мог бы заодно и отлить. Расстегиваешь ширинку и целишься в унитаз. Перед тобой плакат с какими-то печатными буквами. Наклоняешься вперед, пытаясь его прочесть, но тут тебе приходится откинуться назад, чтобы не вмазаться носом в стену.
Падая, ты пытаешься ухватиться за занавеску душа, но промахиваешься.
— Ну как, все в порядке? — спрашивает Меган по другую сторону двери.
— Порядок,— отвечаешь ты.
Ты почти целиком — в ванне. Наружу свешиваются только ноги, но тебе кажется, что они где-то очень-очень далеко. И в самом деле все в порядке, если не считать того, что ты немножко подмок. В этом нужно разобраться. Где ты мог промокнуть? Одну минутку.
Дверь открывается. И Меган спешит к тебе на помощь.
Точно в забытьи
Проснувшись, обнаруживаешь, что на груди у тебя свернулся и спит кот. Ты лежишь на кушетке, накрытый пледом. Через несколько минут ты уже в состоянии понять, где находишься. Это, несомненно, жилище Меган, Ее постель пуста. Часы на тумбочке показывают 11.13. Утра или вечера? Судя по солнцу, все-таки утра. Последнее, что ты помнишь,— как ты полез к Меган и, очевидно, безуспешно. Было это где-то после полуночи. Да, похоже, ты свалял дурака.
Садишься в постели и с удивлением обнаруживаешь, что на тебе — чужая пижама. Затем встаешь. На кухонном столе записка: «Яйца, булочки и апельсиновый сок в холодильнике. Твоя одежда висит в ванной. Позвони мне. Целую. Меган».
По крайней мере она тебя не презирает. Может, и не так уж ты опростоволосился. Впрочем, об этом лучше не думать. Вещи твои действительно в ванной. Все отглажено и вычищено, словно только что из прачечной. Пока ты одеваешься, пятнистый кот вспрыгивает на крышку унитаза и трется головой о твою ногу.
Теперь нужно написать Меган записку. Обнаруживаешь ручку и толстую пачку листков с надписью: ПАМЯТКА.
«Дорогая Мег, спасибо за гостеприимство. Ужин был великолепен». Что дальше? Нужно ли признаваться в полной потере памяти? «Кажется, я слишком быстро отрубился». Остается выяснить, что ты делал до того? И опять же что после? Нужно извиниться за все, что ты тут натворил. А поскольку помнишь ты далеко не все, нужно извиниться еще и за то, что ты мог натворить: «Я вел себя не как джентльмен. Прости меня. Давай поскорее встретимся и сходим куда-нибудь пообедать».
Ты рвешь записку и на новом листке пишешь: «Дорогая Меган, извини. Я знаю, что вечно извиняюсь, но сейчас я действительно виноват. Спасибо за все».
Когда возвращаешься домой, раздается телефонный звонок. Ну, была не была. Снимаешь трубку. Это Ричард Фокс, репортер. Он сообщает, что до него дошел слух, будто ты недавно лишился работы. Он говорит, что ему понравилась рецензия, которую ты недавно написал для «Виллидж войс». Никто не читает рецензий в «Войсе», но ты восхищаешься усердием помощника Фокса, который ее там разыскал. Он вспоминает, что в «Харпере» есть место, которое, возможно, тебе подойдет. Он мог бы замолвить там за тебя словечко. Он как-то уж слишком добр. Когда вы встретились на приеме по случаю публикации его последней книги, он был настроен отнюдь не так дружелюбно.
— Несколько недель назад я виделся с Кларой Тиллингаст,— говорит он.— Ни один мужик, с которым я когда-либо пил, не выдержал бы в ее обществе и часа. Мои осведомители утверждают, что она с самого начала имела на вас зуб.
— Медовый месяц проходит быстро, а развод может тянуться вечно.
— Сука она, вот что! Сучка с ручкой.
— Знаете, раз уж вас потянуло на всякие инженерные ассоциации... мне она больше всего напоминает танк.
Танк «Шерман». Правда, довольно трудно проверить, есть ли у нее гусеницы.
— Полагаю, вы знаете, что я пишу статью о журнале?
— Да?
— Я надеялся, что вы мне сможете дать кое-какой закулисный материалец. Знаете — что-нибудь о характере людей, анекдотики...
— Компроматик...
— Все, что у вас есть.
По стене рядом с телефоном ползает таракан. Убить его, что ли? Или отпустить?
— Я был всего лишь скромной рабочей лошадкой. Не думаю, что смогу рассказать вам этакое, что вызвало бы мировую сенсацию.
— Не скромничайте. Рабочим сцены лучше всех виден театр.
— Место, где я работал, довольно скучное,— говоришь ты. Вроде бы все осталось далеко позади — служебные интриги и закулисная возня. Впрочем, здесь столь же уныло, как и повсюду.
— Почему вы сохраняете лояльность? Они ведь выбросили вас пинком под зад.
— Мне просто надоела эта тема.
— Давайте где-нибудь встретимся, пообедаем. И обмозгуем кое-какие идеи. Скажем, в «Русской чайной» в час тридцать?
Ты говоришь ему, что никаких идей у тебя нет. И точной информации тоже нет. Ты думал, будто что-то знаешь, а оказалось — ошибался. В общем, ты ненадежный источник. Он в свою очередь настойчиво возражает в том смысле, что читатели, мол, имеют право знать все. В конце концов, говорит он, ты должен им отомстить. Потом он дает тебе свой телефон на случай, если ты передумаешь. Ты его не записываешь.
Выходишь перекусить и купить «Пост». Почти два часа дня. Уже не в первый раз у тебя возникает вопрос, почему во всех кофейнях города хозяева — греки. На картонных стаканчиках изображены полуобнаженные фигуры — статуи времен классической Эллады.
О, древние черты... Мужей и дев бумажных...
Разворачиваешь газету на стойке и выясняешь, что коматозный ребенок все-таки появился на свет, причем на шесть недель раньше положенного срока, матери его сделали кесарево сечение, после чего она умерла, так и не выходя из комы.
Выйдя с Седьмой авеню на Двенадцатую западную, видишь, что кто-то сидит на ступеньках твоего дома. Он ужасно смахивает на твоего братца Майкла. Ого! Ты замедляешь ход. Затем останавливаешься. Точно, это Майкл. Что он тут делает? Он же должен сейчас быть у себя дома, в округе Бакс.
Заметив тебя, он встает и направляется тебе навстречу. И тут ты разворачиваешься и рвешь когти. До метро — примерно полквартала. Прыгая через две ступеньки, лавируешь между унылыми призраками, которые поднимаются тебе навстречу. У платформы стоит поезд, направляющийся в верхнюю часть города. Возле кассы — очере