Восхождение
Уже первая половина XVII столетия внесла существенные изменения в повседневную жизнь европейского общества, прежде всего, элит. «Весь мир лицедействует», – это высказывание римского писателя Гая Петрония Арбитра[31], предварявшее вход в лондонский театр «Глобус», было своеобразным эпиграфом к культуре Нового времени. Ощущение жизни как пространства игры, свойственное барочной эпохе, требовало от человека выбора роли, которую следовало играть на сцене театра-мира. Эта роль как определяла внешние признаки человека (прическа, костюм, грим), так и диктовала социальное поведение, провоцировала возведение соответствующих декораций. В итоге она превращала жизнь человека в процесс творчества. В этот процесс творчества, пусть даже и относительно приземленный и провинциальный, окунулась и польская шляхта.
Повседневные интересы шляхты были достаточно простыми и часто замыкались в сфере бытовых и семейных потребностей. Хотя, согласно господствовавшим представлениям, шляхта не могла непосредственно заниматься торговой и ремесленной деятельностью, препоручая эти сферы зависимым или нанятым лицам, на самом деле это было не совсем так. Дворянское сословие Речи Посполитой не чуралось торговых и промысловых доходов, занималось земельными операциями, поручало своим подданным продавать лесные и зерновые продукты на внутреннем рынке и за границу и т. д. «Маентки» и другие владения шляхты (староства, державы, экономии) поставляли в корчмы значительную часть потребляемых народом спиртных напитков. Довольно активная хозяйственная деятельность и нежелание надолго отрываться от своих фольварков серьезно ослабляли возможности шляхетского ополчения.
Вне сомнения, польская шляхта, как, собственно, и русские дворяне, ценила и любила вкусный и обильный стол, горячительные напитки, злоупотребляя тем и другим. Уровень образованности шляхты сильно колебался, но латынь, хотя бы поверхностно, знали поголовно, что касалось и женщин, которые обязаны были быть приятными собеседниками мужчин и блистать остроумием. Шляхта Речи Посполитой отличалась любовью к вольности, переходившей в самоуправство, и особенно к привилегиям.
В те далекие времена земельные владения были разбросаны, дороги были годны разве что для езды верхом, поэтому усадьбы вели замкнутую, одинокую жизнь. Любой гость, званый или случайный, был радостью для хозяина. Дружба среди шляхты одного и того же круга завязывалась легко и быстро, после нескольких кубков вина. Затем, как правило, устраивалась пышная трапеза, которая чаще готовилась под присмотром хозяйки дома, ибо повара были лишь у богатой шляхты и магнатов. Пиры были шумными и многолюдными, с великим множеством кушаний, не всегда, правда, высокого качества. Безудержное пьянство было неотъемлемой частью «программы», как и сабельные побоища, ибо за стол садились с оружием. Шляхтянки принимали участие в подобных застольях лишь до момента «выяснения отношений» между мужчинами, а затем вставали из-за стола. Если же трапеза проходила «на высоте», соблюдались правила хорошего тона, то в честь прекрасных пани произносились тосты, полные изящных и не очень комплиментов. Понятно, что и на изысканных пиршествах магнатов и королей женщины были украшением: «Соль, вино, добрая воля – банкетов приправа. И четвертая – панночка милого нрава», – так отзывался об этих «мероприятиях» Веспасиан Коховский[32]. Кончались застолья обычно танцами.
Дурной пример злоупотребления спиртным во всей шляхетской республике подавал королевский двор в Варшаве. А вместе с тем долгое время он считался одним из самых утонченных в Европе. Впрочем, пьянство в эпоху кризисного и переходного XVII столетия являлось всеобщим пороком. Приемы гостей польскими королями были пышными, обставленными замысловатым церемониалом. Например, на приеме 1646 году в Гданьске герцогини Марии Людовики Гонзага, прибывшей в Польшу на венчание с сыном короля Сигизмунда III Владиславом, стол был заставлен драгоценной посудой, а каждое блюдо, состоявшее из нескольких кушаний, подавалось на новой скатерти.
Герой на поле брани, активный дипломат и политик, Собеский в повседневной жизни был чувствительным человеком и мечтательным сибаритом. Историки мягко отмечают, что Ян всегда ладил с женщинами, умел любить, и был любим. О его богатой эротической жизни ходят всевозможные слухи и домыслы. Самые пикантные из них говорят о его любовных приключениях во время вояжа во Францию и дюжине девушек с южной красотой в его гареме. На первый взгляд, его единственная любовь и супруга Марысенька Замойская не вписывается в этот вполне обычный образ правителей и сильных мира сего эпохи Барокко. Вместе с тем злые языки рассказывали про избранницу Собеского, что она могла в спальне привязать к себе на всю жизнь любого мужчину, среди которых якобы числился и папский нунций Пигнателли, будущий папа римский Иннокентий XI. В любом случае, Марысенька не менее, чем ее будущий супруг, являлась харизматической личностью.
Будем придерживаться фактов. Шестидесятые годы принесли много нового в карьеру и личную жизнь Яна Собеского. Прибыв на Варшавский сейм в 1655 году, он на балу в королевском дворце повстречал красавицу Марию Казимиру д'Аркьен де ла Гранж, придворную даму супруги Яна Казимира королевы Марии Людовики (в девичестве Марии Луизы Гонзага). Ему было 26 лет, ей – 14. Юная Мария Казимира имела средний рост, пропорциональное телосложение, темные, сверкающие волосы и светлую кожу. Она показалась всем хорошо образованной и блистала необычным для здешних панночек интеллектом. Но больше всего впечатляли, по описанию секретаря французского посла, ее «черные в прекрасной оправе» глаза[33]. Любовь вспыхнула мгновенно и не угасала до старости. Но оттенки этой любви у молодых людей были разными.
Несмотря на ответные чувства к Яну, Мария Казимира по рекомендации своей госпожи в 1658 году отдала свою руку воеводе киевскому Яну Замойскому, с которым Собеский водил компанию в Париже. Как видно, первый брак был обусловлен и непомерным честолюбием юной особы, нередко затмевавшим порывы души. Замойский не только был баснословно богат, но и числился кандидатом в будущие короли. Мария Казимира не только зависела от королевы, но и стремилась распознать предназначение каждого из окружавших ее претендентов в мужья. Но в первый раз она просчиталась.
Бесстрашный воин, Ян Замойский выглядел настоящим героем. В 1651 году он сражался против восставших казаков в битве при Берестечке, а во время Шведского потопа сохранил верность королю Яну II Казимиру и отказался признать власть Карла X Густава. В 1656 году Замойский руководил обороной собственной крепости Замостье, осажденной шведами. В том же году он участвовал в трехдневной битве под Варшавой, где командовал хоругвью драгун из 300 человек и хоругвью гусар (137 воинов). В последущие годы Замойский был назначен воеводой киевским, а затем сандомирским, вооружил за свой счет войско и воевал с украинскими казаками, в результате чего в 1663 году ему удалось привести конфедератов к покорности королю. Тем не менее в Польше Ян Замойский имел репутацию любителя спиртного и женщин, а также человека, который все сделает так, как сам посчитает нужным. Неудивительно, что его прозвали «Собепаном». Он предложил Марысеньке не только руку и сердце, но и наследство в 1 миллион талеров плюс 12 тысяч талеров ежегодно на мелкие расходы. Свадьба была роскошной – только токайского вина было выпито 300 бочек. Однако, женившись, Замойский не спешил менять стиль жизни, и долгое время откладывал даже роспуск своего знаменитого гарема из нескольких бедных дворянок и крестьянок. Тем не менее Марысенька Замойская – так теперь звали Марию Казимиру – родила мужу, с которым у нее не было ничего общего, нескольких детей, умерших в младенчестве.
Все эти годы связь между влюбленными почти не прерывалась. С 1656 года хорунжий великий коронный Ян Собеский, будучи соседом Замойских (он жил в Пелашковицах, расположенных в нескольких километрах от Замостья), сочинял Марысеньке одно письмо за другим, в которых называл ее «прекрасной Астреей», «Сущностью», «Клеопатрой» и «королевой сердца». Так появился на свет удивительный эпистолярный роман. «Астрею» – популярный французский пасторальный роман Оноре д’Юрфе, ставший крупнейшим памятником прециозной литературы XVII века, дала почитать Собескому из библиотеки мужа сама Марысенька. Любовь пастушки Астреи и пастуха Селадона произвела огромное впечатление на Яна, вдохновив его на собственное сочинение в таком духе. Однажды, в 1660 году, когда он осмелел и позволил себе лишнее, связь между ними оборвалась на год, чтобы затем возобновиться с новой силой. Собеский искупил свою вину с помощью карлика Мышки, подаренного Марысеньке. Интимное содержание писем приходилось шифровать. К примеру, эмоциональный Ян, обычно именуемый в них «Селадоном», получил от Марысеньки еще одно прозвище – «Порох», а Замойского они называли не иначе, как «Фурией» или «Конем». Он не внял просьбе своей «Астреи» сжигать письма по прочтении, и в результате эта переписка стала достоянием истории.
В 1661 году в варшавском костеле кармелитов они поклялись друг другу на верность и обменялись кольцами, обручившись при живом муже Марысеньки. Роман сына с замужней иностранкой и модницей (говорят, моду на откровенные декольте ввела в Речи Посполитой именно Мария Казимира) не нравился Софии Теофилии, которая с недоверием относилась ко всему чужеземному. Чем закончились эти отношения, мать Яна не узнала, скончавшись в Жолкве в ноябре 1661 года. Замойский же проиграл битву с сифилисом в апреле 1665 года. После его смерти на некоторое время Собеский отдалился от возлюбленной. Может, он хотел выдержать траур, или его несколько смутили распространявшиеся претендентами на наследство Собепана Замойскими слухи о том, что Марысенька могла отравить супруга? Или же его пугало непомерное честолюбие избранницы?