рьезно, чем для нее. Я знаю, что ты предлагал ей редакторство в «Лейблз» до меня…
— Откуда ты знаешь все это?
— Я ловкая! — ответила она, не колеблясь. — Я поспрашивала вокруг. Я догадывалась. — Она засмеялась. — И я в великолепных отношениях с Вирджинией, ее секретаршей.
— Судя по всему, ты можешь достигнуть, чего хочешь, и без моей помощи.
— Я могу настоять, чтобы Ллойд избавился от нее, когда закончится контракт с ней. Но в этом случае я буду выглядеть некрасиво. Будет намного приличнее, если она просто подаст в отставку. Ты можешь мне помочь в этом, Говард. Я буду снабжать тебя информацией, которую ты сможешь использовать, не указывая источник. Я не прошу тебя публиковать что-нибудь, что не было бы правдой. Ты будешь сообщать только факты. Ты же сам сказал, что тебе нужны контакты. И ты получишь их, не сомневайся! Я сделаю твою полосу «Всякие слухи» горячей!
Говард посмотрел на телефон. Она собирается использовать его, но иногда быть используемым приятно. В сексе. Он подумал о том, как был расстроен после того уик-энда в Саутхэмптоне с Корал, когда они так великолепно занимались сексом, и каким он тогда был невинным, наивным, несозревшим юнцом. Корал сделала его циничным и подозрительным. Он вспомнил ее сводящий с ума, издевательский смех в ответ на его предложение работать с ним. Ее легкий отказ от его новой газеты. Потом он вспомнил тело Донны, ее рот, ее потрясающе развратное поведение, когда они занимались любовью.
— Конечно, я согласен, — пообещал он Донне.
Корал сидела в «Импрессионати» на бархатной банкетке между Уэйлендом и Колином, нежась под огнями светильников. Это был ужин накануне их отъезда в Париж.
— Мы отметим вместе первый воскресный вечер в Париже, да? — спросила их Корал. — В кафе «Купол»? Это традиция! Может быть, даже моя дочь согласится присоединиться к нам.
Уэйленд просиял.
— И вы снова станете друзьями! Я был бы счастлив!
— Она моя дочь, — сказала Корал, задумчиво закуривая сигарету. — Во мне проснулись мои похороненные чувства. Немного странно, что мы были врагами. Я совершила ошибку. Но теперь время мира и любви, я словно слышу это. Мы не часто виделись с Майей. На этот раз хочу попытаться сблизиться с нею. Я горжусь, что она работает вместе с Филиппом Ру. «Уименз Уэр» намекнул, что эта новая коллекция вознесет его. — Она пытливо взглянула на Уэйленда, потом на Колина. — Мы, конечно, должны использовать новое направление в моде — шестидесятые не могут кануть бесследно. Вы должны посмотреть материал, который мы отсняли для октябрьского номера. Сплошной винил, прозрачность и сумасшедшинка! Мое открытие — Маккензи Голд — станет крупнейшим дизайнером в Америке! Это неожиданно надолго отодвинуло меня от возвращения к элегантности.
— Если кто-нибудь и сумеет вернуть элегантность, так только ты, — заверил ее Колин.
— О, может быть, сейчас и не время для элегантности, — задумчиво сказала Корал. — Мы должны пройти через эти «размашистые шестидесятые» — как их назвал «Тайм», прежде чем вернемся к старым ценностям. Я хорошо понимаю эту эру и должна идти с нею в ногу, но, — она чуть передернула плечами, — я ненавижу все это!
Она не подавала виду, что больше всего ее страшило скорое бракосочетание Донны Хэддон и Ллойда Брукса. Если она сообщит мировой прессе, что знает, кто или что станет Следующим Большим Событием, она сумеет доказать свою незаменимость для «Дивайн». Тогда Ллойд не осмелится сместить ее. Она должна открыть в Париже нового героя моды!
Она подняла бокал с коктейлем и предложила:
— За возвращение элегантности! И за массу развлечений в Париже!
— Дети! Дети! — Эйб Голдштайн постучал по столу, призывая к порядку. Семья собралась на совещание в столовой своей квартиры в Бронксе. Маккензи зажала рот рукой и тихонько фыркнула. Она отказывалась всерьез принимать эти семейные совещания, не видя в них ничего, кроме средства удовлетворить самолюбие отца. Даже Реджи и Макс не сдерживали смеха, видя суровое выражение его лица.
— Да будете же вы слушать, наконец! — громко вскричал Эйб.
Конечно, ему нравилось все это. Он утверждался как глава семейства. Но часто эти шумные часы оборачивались лишь семейной сварой. Маккензи и Реджи всегда бросались в бой, как только Эйб усаживался с отсутствующим выражением лица. Хотя он и основал «Голд!», он не понимал современную моду. Реджи тоже не понимал, но он хотя бы ясно видел, что все, за что воевала Маккензи, приносило свои плоды.
Эйб разглядывал недельные накладные, как старый развратник украдкой рассматривает порнографический журнал. Цифры в десять раз превышали те, с которыми он привык иметь дело, и он никак не мог поверить своим глазам. Но когда они начали обсуждать цены на аренду помещения в престижном районе, он схватился за сердце и издал вопль.
Маккензи в сотый раз повторяла:
— Наш второй магазин должен быть на Мэдисон! Более того — в районе Шестидесятых, Семидесятых или Восьмидесятых улиц и на западной стороне авеню. Мы должны иметь витрину, соответствующую «Голд!» Поверь мне, я права — разве я это не доказала до сих пор?
Эйб состроил гримасу и пожал плечами, в то время как ее братья угрюмо согласились, что до сих пор ее выбор всегда приносил успех. Что бы она ни отстаивала — определенные часы работы, оформление витрины, штат продавщиц, даже рисунок на пакетах — все это работало превосходно.
— О\'кей, — недовольно пробурчал Реджи, — полагаю, нам следует начать поиски на Мэдисон. А теперь, как насчет твоего приятеля? Этого… Элистера?
— Я хочу, чтобы он стал членом нашей компании, — заявила Маккензи. — Если мы откроем магазин на Мэдисон, мы будем нуждаться в публикациях в прессе, в ее благосклонности. Как раз этим он занимается. Он должен начать присутствовать на наших совещаниях.
— С каких это пор он стал членом нашей семьи? — спросил Эйб.
— Он является моей семьей, о\'кей? — отрезала Маккензи.
— Если ты сожительствуешь с каким-то парнем, — буркнул Реджи, — это еще не делает его членом моей семьи, Мак.
— Ты живешь с этим мужчиной? — спросил Эйб. — Он еврей?
— О Господи! — завопила Маккензи, — оставьте мою личную жизнь в покое!
— Ты хочешь положить жалованье этому парню? — спросил Эйб.
— Нет, он будет работать бесплатно! — Глаза Маккензи сверкнули. — Честно говоря, пап, он так мотается по городу, помогая с магазином, что у него зад отваливается. Давно уже пора было положить ему жалованье.
Трое мужчин смиренно переглянулись. Наконец Реджи сказал:
— О\'кей. Узнай, какое жалованье он ожидает, но сведи его к минимуму. Мне не нужны все эти дополнительные выплаты каждую неделю. И мы установили правило для наших семейных совещаний, разве не так, папа? Только семья. Он не может присутствовать на этих совещаниях.
Эйб кивнул.
— Как можно допустить, чтобы посторонний человек знал, сколько денег мы выручаем?
Маккензи покачала головой. Его непреклонный тон говорил, что она не в состоянии переубедить его.
— Так будет лучше, Мак, — сказал Макс. — Ему ни к чему знать каждую деталь. Это семейный бизнес, и мы хотим таким его и сохранить.
— А если я в один прекрасный день выйду за него замуж? — взорвалась Маккензи.
— Тогда мы перейдем мост, когда дойдет до этого, — пообещал Макс.
Она покидала совещание, чувствуя себя опустошенной и измотанной.
— Они ничего не понимают в моде, — жаловалась она Элистеру. Маккензи не стала рассказывать ему о своей попытке официально ввести его в состав компании. — Все, что я говорю, подвергается сомнению. Но у них есть деньги, и я должна иметь с ними дело. Во всяком случае, какое-то время.
Она достаточно разбиралась в бизнесе, чтобы понять, что их бухгалтер, двоюродный брат Эйба, который всегда вел его дела, не обладает достаточной квалификацией, чтобы заниматься таким предприятием, каким стал «Голд!» Реджи согласился с ней и предложил своего старого школьного друга Эда Шрайбера. Когда сбыт резко увеличился, начались разговоры о втором магазине, и они решили устроить в Бронксе мастерскую на двадцать швей. Эд Шрайбер был приглашен на совещание, и Маккензи едва заметила его, она была целиком захвачена новыми идеями для следующей коллекции и увлеченно делала наброски в своем альбоме.
Для себя у нее не было и минуты свободной, но между занятиями дизайном и контролем за приемками она искала новую квартиру, как декорацию к своей новой, успешной жизни. Большую квартиру на Мэдисон-авеню, которую она случайно нашла, можно было бы назвать пентхаузом,[27] или «подходом к пентхаузу», как она колко заметила своей семье.
— Есть смысл, — сказала она им, — включить арендную плату в деловые расходы. — Лучше я буду заниматься дизайном там, чем снимать для этого студию. Это позволит нам снизить налог.
Отец и братья смотрели на нее широко раскрытыми глазами. Им и в голову не приходило, что Маккензи когда-нибудь может потребоваться студия.
— И они согласились! — говорила она позже Элистеру с триумфальным сиянием в глазах. — Я больше и шага не сделаю снова в эту жуткую квартиру в Виллидж. А новая квартира такая огромная! Говорю тебе, Элистер, это, черт побери, пентхауз!
Она потащила его туда, захватив целую сумку доритос[28] и самую большую банку икры, какую только могла найти в отделе деликатесов «Блумингдейла». Квартира располагалась на двух верхних этажах небольшого престижного дома с швейцаром и очень респектабельными жильцами.
— Я здесь буду казаться странной личностью, — говорила Маккензи, устраивая пикник в центре большой, пустой гостиной. Элистер прошел по гулким огромным комнатам, заглянул в ванную и на кухню. Когда он вернулся, она протянула ему чипс.
— Ты единственный человек в мире, — заявил он, — который ест белужью икру с чипсами!
— Ну и что! Я чувствую себя такой богатой, что могу есть все, что только захочу. — Она засмеялась. — Когда кончатся чипсы, буду пользоваться собственными пальцами!