Там, где они объявились вновь, над краем отвесной гряды, солончаковая гряда была узка, снизу казалось: кони, рвавшие друг друга зубами, встававшие на дыбы, вот-вот сорвутся со скалы вместе со всадниками, очертания которых были словно вычеканены на синей кромке неба.
Враг был очень силён, опытен и опасен. Татары бросили на князя лихого, прославленного в боях батыра, чей булат в орде не знал себе равных. Его разящие удары были точны, стремительны и внезапны. Сдерживаемый до поры гнев и ярость хлынули наружу. Соперники жаждали одного — смерти противника.
Да и Мстислав свой меч не в хлеву нашёл. Громкая, по всей Руси слава галицкого князя ковалась не на пирах и охотах, а в боях и походах, закаляясь в пенной крови поверженных врагов. Вся лихая посадка поджарого, крепкого князя Мстислава, его легендарный стальной шлем с жаркой золотой насечкой и белый аргамак со зверистым огнём в глазах — всё это без слов говорило и его дружине, и супостату: он истинный витязь, коий предан ратной службе; любит риск, огонь и опасность сечи, рыщет врага, бросается на него и вырывает из его разверстой груди славу! Не для красного словца он прозван «Мстислав Удатный»... Даром на Руси таких имён не дают!
...И вновь разлетелись по сторонам осатаневшие кони, и вновь с головокружительной быстротой понеслись друг на друга — грудь в грудь!
— Кхай-е, шакал!! — Матёрый жеребец наскочил на княжеского аргамака, по-волчьи хватил того за холку, вырывая кровящий лоскут кожи с гривой, встал на дыбы.
Перед взором Мстислава мелькнуло латунное лицо с налитыми бешеной кровью глазами. Их взгляды скрестились на миг: презрение и бесстрашие без дна; зрачки, раскалённые добела огнём ненависти.
...Мелькнул молнией татарский меч. Но быстрей оказался князь, пригнулся к мокрой шее коня. Холод просвистевшего над головой меча обжёг шею, срубил взметнувшуюся чёлку скакуна вместе с белым сафьяном кончиков его ушей.
Зато суздальский меч не промахнулся. Мстислав всем корпусом выложился вперёд и, косо держа клинок, с длинным протягом хватил врага сверху вниз. Меч вскользь цокнул о железные плечи, и ошалелый рыжечалый жеребец, не чуя поводьев, понёс безглавого хозяина, зависшего в стременах, чертя его кровью пунцовый след на камнях.
...Рёв ликования и отчаянной злобы омыл крутобокие склоны кургана. Но князь ничего не слышал, кроме до одури загнанного перестука собственного сердца. Круто развернув коня, сверкая победным взором, он на глазах у всех помчался верхом кургана; резко свесился с седла, ухватил срубленную голову за синюю длинную косу, как змею за хвост, и, снова выпрямившись стрелой, поднял на дыбы жеребца; во вскинутой руке его закачалась маятником оскаленная голова на чёрно-красном пне шеи.
— Путь, псы поганые, взяли?! Мать вашу чёрть!.. Жрите, хлебайте теперь кровавое дерьмо! И знайте: так будет с каждым, кто придёт к нам с мечом! За Веру и Русь!
Полный рвущегося гнева, Удалой, как репу за ботву, раскрутил за косу тугарскую голову и зашвырнул её с силой по высокой дуге в сторону онемевших татар.
— Шайтан-конязь! Иай, урус!! — Бешенство перекосило непроницаемое лицо Джэбэ; в бессильной ярости он хватил плетью по спине своего нукера. Свирепо выкатив глаза, нойон привстал в стременах, с его губ чёрными ястребами слетали приказы: — Лучники! Убейте его! Пусть он сдохнет! Иначе кровь Алтан-батыра падёт на ваши головы!
Тысячи стрел затмили солнце и всепожирающим, иссекающим железным градом обрушились на бестравный хребет. Земля, где гарцевал на коне Удалой, в один миг превратилась в колосящееся чернопёрое поле. Но... того и след простыл. Он уже гнал своего туркмена во весь опор к ликующим русским полкам.
...На подъезде к рати Мстислава Мстиславича перехватил Булава; утюжа Печенега плетью, помчался бок о бок.
— Лихо, княже! А дале як быти?! — лицо воеводы бурлило тревогой.
— Ты видал, сколь их?
— Видал! Всё видал, защита! Тьма египетска! Ей-бо... в порох сотруть! Так шо же?
— Поздно молебен служить, Булава! Поздно отступати. Мёртвые сраму не имут! Встанем, брат?!
— Встанем, княже! Защити тебя Бог.
...Пена снежными хлопьями срывалась с золочёных удил на землю, когда Удалой осадил коня перед войском. Вселяя своим неистовым видом в их души стойкость и мужество, рубанул начистоту:
— Братья мои! Быти сече лютой и злой! Пощады не ждите! Кто бросит оружие, покажет спину — того найдёт смерть! В сытости, тепле да покое только черви в навозе млеют! Так не будем её, безносую, на коленях встречать! Поганых несметно, яко мух на падали... то верно... Ну так ведь Русь никогда врагов не считала! Удача — она что ветер, по-разному веет... Встанем грудью насмерть! Авось да выдюжим! Дождёмся своих! Будем крепки! С нами Бог!
Иссеяв последние слова, Мстислав затвердел ликом, а перед сияющим взором его продолжали стоять лица безмерно веривших в него воинов. Он почти физически чувствовал тысячи устремлённых на него глаз; слух оглушал грозовой гром мечей о щиты и бессытный, исступлённый рёв, сквозь который прорывались крикастые голоса:
— Да здравствует князь!
— Ты есть избранный Христом, проложи нам путь!
— Веди нас, князь! Мы готовы отдать жизнь за тебя!!
— Да пребудет с тобой Господь!
...Ни одного заблудшего облака не было на оловянной сизи неба, чтобы закрыть немилосердно пылавшее косматое солнце. И вот!.. Чёрные, ржаво-красные, бурые тучи пыли, от которых, казалось, задыхалось само небо, поднялись по всей линии горизонта, оную закрывала сторожевая цепь холмов. Они разрастались всё шире, поднимались всё выше и выше, покуда ослепнувший глаз светила не стал едва виден сквозь серые космы туч.
— Нехристи!
Этот накалённый напряжением ожидания возглас застрял в ушах, вернув всех к действительности.
Сначала стал виден тусклый проблеск щитов, как многорядный железный частокол зубов в чёрной смоли густой бороды... Потом засверкали острыми блёснами несметные наконечники пик...
«Монголы выезжали сомкнутыми цепями, странно безмолвные, с завёрнутыми до плеча правыми рукавами, с поднятыми изогнутыми клинками. И что-то зловещее, жуткое было в сём молчаливом, фатальном движении тесных колонн всадников, когда передовые полчища, без единого крика, приближались куцей рысью к берегам Калки»[264].
В онемевшей в столбняке степи слышалось лишь храпкое фырканье коней, дробный топот и калёный звяк оружия, нарушавший грозную тишь монгольского войска. Скованные единой цепью и единой волей, как сжатые челюсти матерого хищника, вышедшего на звериную тропу за мясом и кровью, татары подошли к широкой излучине реки и придержали коней в трёх полётах стрелы от русского войска.
...Булава облизал пересохшие губы, потряс головой; вместе с другими наложил крест: теперь, кроме угрюмо-тягучего хорала этого великого движения, ничего не было слышно. С юго-востока на север оно протянулось на несколько вёрст всепожирающей лавой.
— Спаси Господи! Царица Небесная... — Он крепче сдавил витую рукоять двуручного меча, лежавшего поперёк седла, и прикинул: «Сему шуму вот-вот суждено обратиться в безумный грай и хаос, коий оглушит и потрясёт Дикую Степь до основания. Язвить вас в душу! Где остальные князья?.. Оно, погань татарская... расползается по всей земле, яко проказа чёрная!»
Околдованный невиданным зрелищем, он ещё продолжал, как и остальные, некое время лихорадочно трудить глаза; на его нервно подергивающейся щеке блестели слюдяные стёжки пота...
На раскалённую зноем стальную перчатку галицкого князя, колеблемая и сносимая порывами воздуха, опустилась стрекоза. Приникла, замерла изумрудной стрелкой, насторожив сетчатую слюду крылышек.
«Глупая, но счастливая... — краем глаза приметив её, с отчуждённой пустотой поймал себя на мысли Мстислав. — Вольная попрыгунья... Давай, лети, щеголиха, из этого ада...»
...Между тем весь монументальный курган, на котором отзвенел поединок, теперь, как горб броненосца, тоже был покрыт железным панцирем из щитов и шлемов.
Сердце князя пронзила горючая игла: «Господи, не оставь!.. Где ж ты, берег Света и Добра?»
— К бою-у! Сигнал к атаке! Встретим их!!
Призывно и борзо взревели турьи рога. Затрубили медные трубы русских дружин; камнепадом в горах загрохотали литавры. Гонцы от Мстислава ветром донесли половцам княжий приказ: «Тебе, воевода бесстрашный, Ярун-хан, доверена честь быти первым на путях у поганых! Да будут остры твои мечи! Да утонет в своей крови враг наш!»
...С безумным рёвом бросились половецкие скопища на татар. Дикий гвалт заглушил крики команд. Стаи стрел засвистали в воздухе.
В ответ у излучины реки задребезжали пронзительные сигналы монгольских свистков; утробно зареготали трубы. И вдруг... железная гора лязгнула сталью, в небо впился боевой клич и задрожала земля. Словно гигантская металлическая волна, качнулась тяжёлая конница и покатилась бешеным галопом, затапливая всё пространство вокруг.
Расстояние стремительно сокращалось. Новые тучи стрел иссекли воздух. Половцы, оскаливая зубы, взмахивали кривыми мечами и саблями, кричали хрипло, с яростью; вертелись в сёдлах, целясь из луков.
— Кху-у! Кху-у-у-у! — Монгольская тяжёлая конница: всадники в броне с головы до ног, в хвостатых «пламенеющих» шлемах ощетинились длинными копьями.
...Окружённый плотным кольцом телохранителей, к Булаве подскакал Мстислав:
— Вот что, друже, чую, не сдержати нам эту страсть! Только зараз своих положим. Забирай ростовцев и галичан! Отходите к повозкам. Там будешь держать оборону! Вся надёжа на тебя, Степан!
— А ты, защита?! — Взгляд воеводы непримиримо скользнул по Мстиславу.