— У тебя есть моя поддержка, родич, — сказал Желан Некрасович, до того мгновения молчавший.
Его голос из далекого, южного княжества будет не столь весом, как голоса из северных земель. Но один лучше, чем ничего.
— И залесский князь тоже, — озвучил Стемид то, о чем все и так думали. — В обмен на сына.
Уперевшись ладонями в теплое дерево, Ярослав навис над картой, вглядываясь в начертанное.
— Я отправлюсь завтра, возьму с собой немного людей, — обдумав все, он поднял голову и окинул своих воинов взглядом. — Будимир, поезжай в Белоозеро. Испытай дружину; убедись, что посадник не лукавит и меня не обманывает. Коли что случится, у нас должен быть надежный тыл.
— Да, княже, — воевода склонил голову, никак не показав своего недовольства.
Ярослав усылал его. В иное время он поехал бы на вече вместе с князем. Нынче же… тот отправил его подальше от терема.
И поделом.
Не Будимиру тут роптать на князя. Мог бы и вовсе сослать навечно, подальше от своих глаз…
За то, что такого сына воспитал.
— Стемид, отвечаешь за Ладогу головой, — продолжил Ярослав. — Дружина, запасы к зиме, корабли, торг и купцы — все должно быть сделано. И поиск моей дочери. Коли вернется десятник Горазд — сразу отправь весть.
Воевода молча кивнул.
— С собой на вече возьму Чеславу, — князь вдруг лукаво улыбнулся. — Сдюжите тут без нее?
— Уж как-нибудь, князь! — хохотнул Стемид, и в гриднице стало повеселее.
На следующее утро Ярослав со старшим сыном на рассвете отправился на капище к идолу Перуна: принести дары, чтобы на вече ему сопутствовала удача.
За минувшее со дня пропажи Яромиры время жертвы богам приносились каждый, каждый день. Молили и Перуна, отца всех воинов, и Сварога, чтобы Бог огня зажег для заплутавшей княжны свет, и Великую Макошь, покровительницу всех женщин. Не осталось идола, в землю возле основания которого не пролилась бы жертвенная кровь.
Но Боги оставались глухи к мольбам людей.
Ярослав опустился перед высоким идолом на оба колена и задрал голову, всматриваясь в суровый, грозный лик божества. Справа от него колыхнулся воздух, и вот уже рядом с отцом занял свое место Крутояр.
Нашарив под рубахой оберег, князь крепко стиснул его, пока острые края не впились в ладонь, и что-то горячо зашептал.
На его шее оберег Перуна висел на потрепанном от старости кожаном шнурке. Такой же, лишь чуть поновее, носил и его старший сын, доказавший минувшей весной, что достоин держать в руках настоящий воинский меч, а не деревянную палку. Они давно могли бы сменить неприметные шнурки на цепи из серебра, но Звенислава сама сплела их для своих мужа и сыновей, сама шептала над ними заговоры и заклятия, пока руки скручивали тонкие, прочные жгуты.
Не существовало на этом свете силы, которая заставила бы Ярослава отказаться от потрепанного шнурка, в который его жена вложила всю свою любовь.
Откинув за спину припыленный подол плаща, князь закатал рукав рубахи и достал нож из голенища сапога. Не дрогнув, прочертил лезвием полосу на предплечье, от запястья до локтя, и сжал кулак, чтобы хлынула кровь. Он поднялся с колен и подошел к идолу Перуна вплотную, и поднес к нему руку, хорошенько окропив влажную землю у деревянного основания.
Прогремевший посреди безоблачного, лазоревого неба гром заставил вздрогнуть даже умудренного зимами князя. Крутояр же подскочил и метнулся к отцу, прижавшись к левому боку. Звук был оглушающей мощи, а налетевший следом ветер склонил могучие макушки деревьев к земле. Раскат прошел несколькими волнами, и каждая следующая была сильнее предыдущей. Ни отец, ни сын не удивились бы, подними они головы и увидь, что небосвод раскололся на две половины, и по нему проползла глубокая трещина.
Но небо оставалось таким же безоблачным и чистым, и лишь дрожь земли под ногами напоминала о прозвучавшем грохоте.
— Батюшка… — прошептал Крутояр, рассеянно оглядываясь по сторонам.
Ярослав накрыл ладонью светлые кудри сына и повелительно шикнул.
— Тихо. Молчи.
Второй рукой — той, из которой на землю все еще стекала кровь — он нашарил на поясе ножны и чуть вытащил меч, обнажив священное железо — лучший щит против любого морока. Он оглядел капище, но не заметил и не услышал ничего. Лишь ветер протяжно завывал меж деревянных изваяний.
Князь поднял голову, вновь вглядываясь в грозный лик Бога-Громовержца.
Был ли гром ответом на его мысли?..
Когда отошли от капища на сотню шагов, Ярослав остановился посреди тропы и терпеливо дождался, пока Крутояр замотает его порез чистыми тряпицами. Руки у сына подрагивали, и узел он смог затянуть далеко не с первого раза.
Князю и самому было не по себе. Никогда прежде такого с ним не случалось. Никогда прежде он не получал столь явного ответа на свои помыслы.
— Отец, — Крутояр тронул его за руку, — то был добрый знак?
Он посмотрел на побледневшего, встревоженного сына, который был его отражением. Он словно в водную гладь всматривался всякий раз, когда видел лицо Крутояра. В тереме шептались: вот это уж расстаралась княгиня Звенислава так расстаралась. Не просто родила первым мальчика, старшего княжича и наследника, так еще и на отца похожего, что капля воды.
— Добрый, — князь соврал, и мальчишка заметно повеселел.
Ему все было внове, и все было волнительно. Никогда прежде отец не брал его на капище и всегда ходил один, коли не собиралась на жертвоприношение вся гридь. И никогда прежде он не выезжал с отцом никуда дальше границ княжества. Нынче же он отправится вместе с ним на вече… Крутояр и помыслить о таком не смел. Думал, что навлек на себя гнев князя аж до самой зимы, а то и дольше — за то, что подсоблял Яромирке и Вячко. Но вышло иначе, и княжич старался особенно широко не улыбаться, хотя улыбка сама просилась на лицо.
— Никому о том не сказывай, — уже возле ворот в терем предупредил Ярослав, соскочив с коня.
Крутояр, взяв у него поводья, открыл рот, чтобы спросить, и почти сразу же захлопнул, клацнув зубами. Он молча кивнул.
— Особенно — матери, — поразмыслив, добавил князь, и на лице сына вспыхнула обида.
Он же пообещал уже! Пошто отец ему, словно мальцу, сызнова велит?
Ярослав нахмурил брови, и обиду словно ветром сдуло. Крутояр прикусил язык и еще раз кивнул, и князь довольно хмыкнул.
Подворье, как и всегда перед скорым отъездом, было охвачено суетой. Слуги и отроки снаряжали сразу два отряда: один — княжеский, на вече, и второй — во главе с воеводой Будимиром, в Белоозеро.
Проводив взглядом умчавшегося в терем мальчишку, Ярослав вздохнул. Не в первый раз пожалел он, что не было рядом старого пестуна, дядьки Крута, в честь которого его сын получил первую часть своего имени. Уж тот бы всенепременно растолковал бы ему, что своим знамением хотел сказать грозный Перун.
Он соврал сыну.
Он не верил, что знак был добрым, ведь в тот миг Ярослав не только просил Перуна об удаче на княжеском вече. Нет. Он думал, что было бы славно договориться с Новым Градом миром. Выставить против варягов единую рать, чтобы те осели в княжестве, которое распахнуло перед ними ворота, да так бы там и остались, увидав, что прочие земли перед ними не склонятся.
Было бы славно этой зимой не умывать землю кровью. Не оплакивать отцов, братьев, мужей, сыновей…
Кажется, Бог-Громовержец осерчал на Ярослава за такие мысли. Перун был Богом воинов, Богов кровавых битв и сеч. Немудрено, что чаяния князя не пришлись ему по нраву.
Мужчина провел ладонью по глазам. Он знал, что среди его собственных людей нашлись бы те, кто назвал подобное трусостью. Но Ярослав также знал, что сражения, идущие одно за другим, одно за другим, истощали княжество. А он хотел для Ладоги процветания. Спокойствия. Он хотел для Ладоги мира. Довольно они умывались кровью — столько зим подряд.
Никто не скажет, что ладожский князь бежит от битвы. Никто не посмеет обвинить его в трусости. Хотеть, чтобы твои люди жили — это не трусость. Это мудрость, которая не к каждому приходит.
Свои терзания Ярослав всегда скрывал умело.
Ни воеводы, с которыми он провел остаток дня в беседах, ни прочие кмети, ни жена, ни младшие дети — никто не заметил, что отныне князь носил на сердце тяжесть. И только Крутояр порой искоса поглядывал на отца, не решаясь заговорить о том, что его терзало. Неужто мальчишка ему не поверил? Когда сказал он про добрый знак?..
Но в сыне текла та же кровь, что и в его жилах. Ему с рождения было начертано стать однажды князем, и все поколения предков незримо стояли за его спиной. Быть может, по хребту Крутояра пробежал холодок, который почувствовал и сам Ярослав тогда на капище. Быть может, сын почувствовал куда больше, чем мог постичь.
На другой день провожать князя на вече собралось почти все городище. Пришел и простой люд, и бояре, и жрецы, и купцы. Звенислава, как и каждый раз, стояла на крыльце, держа за руку маленькую дочь. Младший сын, Мстислав, названный так в честь деда, отирался подле отцовской лошади и изо всех сил завидовал старшему брату, которого Ярослав брал с собой, пока он оставался в тереме с матушкой!
— Ну, носом-то не хлюпай, — Крутояр, начисто лишенный злобливости, утешал его, как мог. — Вот выдержишь Посвящение, батька и тебя возьмет.
— Праа-а-авда? — протянул Мстиша уже не так обиженно, но носом все-таки дернул.
— Правда-правда, — закивал старший княжич, косясь на расхаживающего по подворью отца. То-то ему не нужно видеть, что у младшего сына глаза на мокром месте.
В сторонке, чуть сбоку от них, также стояли двое: кметь Вячко и его молодший брат. Старший что-то говорил — убежденно, горячо, быстро, а другой лишь кивал понуренной головой и, кажется, всхлипывал.
Вячко положил ладонь на шею младшего и притянул к себе, уткнувшись лбом его в лоб.
— Ты теперь у отца старший, — сказал он, потрепал брата по волосам, резко убрал руку и зашагал прочь, не оглядываясь.
Тот рванул следом, но вышедшая из-за теремной стены Чеслава вытянула руку, преградив ему дорогу. Глядя в спину Вячко, она сказала: