Рогнеда покосилась на него неодобрительно — прямо как на Ждана — но при мальчишке спорить с ладожским воеводой не стала.
Их разговор прервал звонкий, взволнованный голос дозорного на частоколе.
— Десятник Горазд! Десятник Горазд едет! Да не с пустыми руками… — громко прокричал кметь, и сонное подворье ладожского терема загудело словно пчелиный улей.
— Княжну везет⁈ — Стемид в несколько шагов взлетел на частокол и остановился рядом с совсем юным кметем.
Тот смущенно потер нос и покачал головой: вместо княжны Яромиры за отрядом десятника пешими шагали два мужика, привязанные ко стремени одного из всадников.
— Эх ты! — воевода отвесил кметю затрещину. — Думай, что говоришь! Не с пустыми руками… так бы и сказал сразу, что везет пленников.
Опростоволосившийся кметь что-то пробормотал, но Стемид уже махнул на него рукой.
На подворье, меж тем, стояла страшная суета. Тотчас кто-то кинулся за княгиней Звениславой. Воевода же, спустившись, отправил отроков за сотниками, которых не было в тереме. Велел позвать и бояр: из тех, кому Ярослав доверял. И, вскочив на подведенного коня, вылетел через ворота: встречать десятника Горазда, возвращение которого так долго ждали.
Сам десятник и кмети из его отряда выглядели осунувшимися и изнуренными. В другой раз Стемид дал бы им всем отдохнуть: уставшим мужчинам истопили бы баню, собрали бы снеди на стол.
Но нынче времени на это не было. И хмурый десятник Горазд это понимал. И потому он, после короткого приветствия, дернул за веревку и подтащил поближе связанных мужиков.
Разглядев их, Стемид нахмурился. Оба смотрелись лесными жителями, которые давно не покидали дикой чащи: грязные, в каких-то лохмотьях, со следами крови и пыли на лицах.
— Третий подох, — мрачно поведал Горазд прежде, чем воевода что-либо спросил. — Они княжну Яромиру пленили и в избе сторожили.
Ладонь Стемида привычно метнулась к плети, что была вдета в голенище сапога. Схватив рукоять, он наотмашь хлестнул раз, другой. Мужики закричали. Один из них упал на колени и повалил за собой другого, пока пытался оборонить лицо от жалящего хлыста.
Вспышка ярости закончилась так же быстро, как и началась. Стиснув плеть до отпечатавшейся на ладони резьбы от рукояти, Стемид опустил руку.
— Господин, господин! — в два голоса запричитали мужики, не решившись подниматься из грязи и пыли, в которой они валялись. — Не убивай, не убивай…
«Добро, князя нет, — подумал вдруг воевода, у которого перед глазами до сих пор плясали кровавые мошки. — Зашиб бы их с горяча, потом жалел бы, что не поговорил сперва».
Он и сам ходил по тонкой грани, когда был готов вершить суд безо всякого суда. И лишь мысль о том, что он не имел такого права, удерживала его на самое краю.
Десятник Горазд наблюдал за воеводой с мрачным пониманием. Он и сам едва не свернул обоим шеи, когда повстречал в первый раз в лесу. И с трудом сдержался потом, выслушав сбивчивый, насквозь прогнивший и провонявший страхом рассказ.
— Этих — в поруб, после потолкуем. А ты отдохни с дороги и поговорим, — распорядился Стемид, когда они въехали в ворота терема.
Горазд кивнул, подумав о семье. Он давно не был в собственной избе. Не видел жену и детей. И матушку.
А им навстречу уже шла по подворью княгиня. Стемид, не раз бывавший в сражениях и видавший всякое, в очередной раз не смог сдержать горестного вздоха. Тоска Звениславы Вышатовны резала без ножа.
Он хорошо помнил, как очень давно князь привез в терем испуганную невесту. Их тогда потрепали в пути, и на подворье будущая ладожская княгиня въехала с синяками и ссадинами.
Сколько воды с той поры утекло… К юной Звениславе все относились настороженно. Ждали ведь, что князь возьмет в жены княжну Рогнеду Некрасовну, а вместо нее в терем вошла Звенислава Вышатовна: не младшая даже дочь, а племянница князя Некраса.
Девчонку, которую еще недавно гоняли по родному терему наравне со служанками, видеть княгиней было и чудно, и неправильно.
А нынче же Стемид порой мыслил: а как они жили-то, без Звениславы Вышатовны?
Потому-то воеводе и рвало сердце глядеть на ее потухший взгляд, на опущенные уголки губ. Она переживала свое горе молча, и никто из дворни али дружины не видел ее слез, но не трудно представить, сколько их было пролито долгими ночами.
Руки у Стемида зачесались пойти и свернуть тем ублюдкам шеи. Соскочив на землю, он вновь потянулся за плетью в голенище сапога и остановил себя недюжинным усилием воли.
— Где моя дочь⁈ — звонкий голос княгини заставил двух связанных мужиков вздрогнуть и споткнуться.
Кметям даже не пришлось швырять их на колени: они сами осели на землю, когда Звенислава Вышатовна к ним подошла.
— Где моя дочь⁈ — повторила княгиня; крылья ее носа трепетали от гнева и отвращения.
— Не губи, госпожа, смилуйся! — завыл один из них: самый уродливый, с лицом в рытвинах и рубцах.
У Стемида к горлу подкатила тошнота. Как представил, что Яромира — девчушка, которую он катал на хребте — сидела на привязи в лесной землянке, а этот охальник касался ее. Приказы, верно, отдавал. Неведомо еще, как издевался… Лютая злоба одолела воеводу, и рукоять плети жалобно затрещала в его кулаке. Его воля: он спустил бы им шкуру. Живьем. Медленно. Лоскут за лоскутом, чтобы они подавились собственным криком, чтобы задохнулись от собственного воя…
Стемид моргнул раз, другой.
Добро, он не родился князем. Добро, не ему решать, кого миловать, а кого казнить. Иначе не жил бы заложником в ладожском тереме княжич Воидраг. И не отправился бы предатель Видогост на вече целым и невредимым. Только и велел Ярослав к нему кметей приставить да руки связать.
Нет. Стемид расправился бы с ними со всеми.
Да. Добро, он не родился князем.
Двух шелудивых псов утащили с подворья кмети: они все равно не могли сказать ничего толкового, лишь скулили.
Стемид перехватил взгляд десятника Горазда: тот явно успел их допросить, и не раз. Мог поведать больше. Он едва заметно кивнул и повел рукой в сторону. Хотел отойти от княгини, которая стояла, сжав кулаки, подле них.
— Говори при мне, — приказала Звенислава Вышатовна, заметив их переглядывания.
— Государыня, — Горазд замялся и посмотрел на нее исподлобья. — Не надобно тебе это слышать.
— Нужно, — она упрямо дернула подбородком и скрестила на груди руки.
Стемид украдкой постучал себя по лбу. Ну, что стоило десятнику обождать немного, пока княгиня не вернулась бы в терем? Коли с ней после услышанного приключится что, князь уже с них шкуру живем спустит.
И будет прав.
— Воевода Видогост с ними загодя сговорился. Подобрал их сперва где-то, напоил, посулил серебра дать, коли княжну постерегут. В ту ночь, когда Яромира Ярославна пропала, он их из изб дернул раньше оговоренного срока. Сперва в землянке они были, потом большего захотели… Помыслили, что воевода их убьет и не заплатит. Обманули его. Сбежали и княжну с собой увели, — Горазд растер ладонями глаза. — Хотели сами с князя за дочку выкуп спросить. Говорят, заплутали в лесу. Ушли далеко на север. И в одну ночь княжна от них сбежала…
— Сбежала?.. — потрясенно ахнула Звенислава, широко распахнув глаза. она сама не заметила, как нетерпеливо вцепилась ладонью в рукав гораздовой рубахи. — Одна? В глухой лес…
— Она жива, княгиня, — поспешил успокоить ее Горазд.
Стемид прищурился. Он заметил, как забегал у десятника взгляд.
— Ее видели на большом осеннем торгу… в далеком поселении возле берега.
— Возле берега? — вновь переспросила Звенислава, не в силах даже представить пока, какой путь проделала ее дочь.
Зато Стемид представить был в силах. И мрачнел с каждой минутой.
— А нынче? Где она? Ты был в том поселении? — княгиня требовательно заглянула Горазду в глаза.
— Был. Никто не ведает, куда пропала из него княжна, — отозвался тот и вновь отвел взгляд.
Недоброе предчувствие засосало у Стемида под ложечкой.
Шибко недоброе предчувствие.
Княжеская дочка IV
Яромире не спалось.
Мерный плеск волн не убаюкивал ее, а пугал. Она очень хорошо помнила, как днем, когда началась битва, палуба уходила из-под ног, и тогда она чуть не плакала — так сильно хотела почувствовать под ногами твердую землю.
Руки и спина гудели от непривычной, непосильной работы. До самого вечера, пока не стемнело, она занималась, как умела, врачеванием ран воинов. Непреклонный Харальд заставил пройти через ее руки каждого раненого кроме тех, кто принадлежал вражеской дружине, и под самый конец Яромира дюжину раз пожалела, что решилась открыть рот и предложила конунгу помощь.
Она не чувствовала ни ног, ни рук. Лишь тупую ноющую боль.
К вечеру драккары вновь развернулись. Теперь носами они смотрели совсем в другую сторону.
Она пыталась спросить Харальда, куда они плывут, куда он ее увозит, но в ответ получала лишь молчание. Конунг был непробиваем, и в какой-то момент Яромира сдалась. Поняла, что прямыми вопросами ничего не добьется и решила пойти иным путем. Найти кого-то, кто ей расскажет. Только вот половина дружины глядела на нее волком, и это было так непривычно. В отцовском тереме ее любили. И всячески привечали, и никто не воротил от нее нос.
Здесь же все было иначе. Начать с племянника конунга, а закончить его кормщиком — стариком, который глядел на нее, словно на врага. И лишь когда она упомянула знахарку Зиму, про которую много слышала от матери, в его глазах что-то изменилось. Отчуждение во взгляде сменилось удивлением, но ненадолго, и вскоре вернулась неприязнь.
Жаль, что Харальд лишь посмеялся над ее просьбой дать нож. Тогда бы Яромира чувствовала себя чуть увереннее.
Она не была дурой. Знала, что она единственная девка на корабле среди жестоких, вспыльчивых мужчин. И так выходило, что Харальд был ее единственной защитой. Да, Яромира не была дурой. Разумела, что не из-за милосердия он взялся ее оберегать. И отбил от той толпы на берегу тоже не из-за милосердия. И накануне. Когда с преследовавшего их драккара прозвучало требование отдать ладожскую княжну, Харальд развязал жестокую, кровавую схватку, из которой вышел победителем.