Яромира вскочила на ноги, уже на заботясь о том, что над нею вновь будут издеваться, и позорно сбежала в свое хлипкое укрытие, скрывшись ото всех за занавесью.
Ее трясло от злости, обиды и несправедливости. Слезы по щекам катились словно сами по себе. Она не моргала даже, а они все лились и лились.
Она ждала, что последует оглушающий раскат хохота, но на драккар вдруг опустилась тишина. Даже разговоры разом смолкли. Даже те, которые прежде велись и ее не касались. Слышен был лишь тихий плеск волн да громкие крики чаек.
Яромира сердито продолжала всхлипывать. Поглядела бы она на толпу этих зубоскалов, окажись кто из них слабой девкой в потрепанной поневе, не умевшей сражаться да оружием толком не владевшей. Вырви их кто из привычного, знакомого мирка да выкинь за порог одну-одинешеньку, толкни навстречу неведанному, опасному, злому.
Жалость к себе помогла, и вскоре княжне сделалось повеселее. Живот все еще сводило от голода, и ближе к закату Яромира с тоской вспоминала перевернутую чарку с пивом, которую она задела, когда сбежала с места общей трапезы, и откинутую куда-то рыбу. Могла бы погрызть ее, коли откусить не судьба.
Тихие шаги заставили ее насторожиться и замереть.
— Дроттнинг, — позвал Харальд и, чуть обождав, привычно обошел занавесь и уселся на край самой ближней лавки, чтобы видеть княжну.
Откинув в сторону верхнюю серую тряпицу, он протянул ей сверток.
— Возьми, — недовольно поторопил конунг, когда Яромира помедлила.
В свертке она обнаружила криво нарубленные куски соленой рыбы. Уже без хвоста и головы, без плавников и почищенные от особенно жесткой чешуи.
«Я ладожская княжна!» — свирепо напомнила самой себе Яромира, когда рот наполнился слюной, и она едва не набросилась на угощение, словно оглодавший волчонок.
— Благодарю тебя, — степенно сказала она и сглотнула слюну, медленно взяв из рук Харальда сверток и также медленно поднеся к губам первый кусочек.
Конунг, глядя на нее, вдруг весело фыркнул. Усмешка мелькнула на суровом, обточенном ветрами и морем лице и пропала, но Яромира поразилась тому, как — пусть и на мгновение! — оно изменилось, когда Харальд улыбнулся.
— Ешь, как угодно, дроттнинг. Мне нет дела, — сказал он.
Яромира ответила не сразу, увлеченно пытаясь разжевать жесткое мясо.
— Ты должна научиться разделывать рыбу сама, — добавил Харальд. — Я не твоя кормилица.
С трудом проглотив застрявший в горле кусок, Яромира облизала соленые губы.
— Я бы могла, конунг, — также серьезно отозвалась она. — Коли бы ты дал мне нож, как я просила.
Диво, но море не расступилось, обнажив дно, когда Харальд усмехнулся второй раз за один вечер.
— Твое снадобье вышло неплохим, — он заговорил совсем о другом.
Княжна сперва нахмурилась, не понимая, куда он клонил, но после ее лицо разгладилось. Несколько дней прошло, как она врачевала ранения самого конунга и его дружинников. Верно, они заживали неплохо. Всяко лучше, чем промывать их жгучей соленой водой.
— Повязки чистые, без гноя.
— Но не твои… — вырвалось у нее раньше, чем Яромира успела даже подумать!
Захотелось поспешно зажать ладонями рот и вернуть глупые слова их глупой хозяйке. Судя по залегшей меж бровями складке на лице Харальда, ему они тоже не пришлись по нраву.
Да, она подглядывала тайком за конунгом и примечала, что тот, не жалея себя, вольно и невольно заставлял края раны расходиться, и на его рубахе на спине багряная полоса уже, верно, въелась в полотнище навечно.
Только вот об этом северному конунгу ведать не следовало!
Яромира поджала губы и сердито тряхнула головой. Харальд молчал, ничего не спрашивая. Ей бы у него поучиться…
— Ты не подмешала ничего дурного в свой ведовской отвар.
У нее невольно вырвался вздох облегчения, когда мужчина продолжил то говорить, что намеревался сказать изначально.
Его слова вызвали у нее слабую тень улыбки. Как бы она могла что-то подмешать? Даже если бы и хотела? Мужчины не сводили с нее взглядов, когда она набирала сушеные травы из мешочков и смешивала их.
— Если я дам тебе нож, дроттнинг, обещаешь ты, что не сотворишь с ним ничего дурного?
Харальд окинул ее требовательным взглядом от макушки до пят, и Яромира неуютно заерзала. Она подумала об Иваре. Он пытался ее задушить, и она смогла тогда отбиться… но кто поручится, что ей повезет во второй раз?
— Твой племянник, — хрипло выдохнула она.
Мысли путались под его взглядом. Казалось, он видел ее насквозь.
Харальд нахмурился.
— Ивар больше не посмеет тебя тронуть.
Невольно Яромира закусила губу. Она не сомневалась в слове конунга. Она сомневалась, что Ивар, у которого разве что пена ртом не шла при виде ее, этому слову подчинится. Она не стала говорить о таком вслух. Знала, что крутому нравом Харальду не придется по сердцу.
Усмирил же он как-то Ивара за трапезой. Да и приказал тому пересесть на весла подальше от укромного уголка княжны. Теперь тот мог лишь кидать на нее взгляды, полные лютой злобы. А вот заговаривать уже не получалось.
Когда она очнулась от своих размышлений, то увидела прямо перед глазами нож. Харальд протягивал его ей рукоятью вперед. Острие целило ему в грудь. Сталь отливала багряным в закатных лучах солнца.
— Тебя учили с ним обращаться? — насмешливо спросил конунг.
— Учили, — повеселевшая Яромира и бровью не повела в ответ на издевку. Она взялась за рукоять и покачала нож в ладони, примериваясь.
Глядя на нее, Харальд снял с пояса ножны и бросил их на плащ, служивший княжне постелью.
— Осторожно, валькирия. Не поранься, — совсем не зло остерёг он.
Засыпала Яромира в тот вечер почти счастливая.
Князь Ладожский III
Их путь пролегал вдоль спокойной, глубокой реки. По левую сторону неровным частоколом возвышался лес с густыми кронами деревьев, уже принарядившихся к осени в багряные и золотые цвета.
Три дня назад они миновали сожжённое поселение, забрав с собой единственную выжившую девчонку. Больше они никого не повстречали на своем пути. Все было тихо и спокойно, и Ярослав никак не мог взять в толк, откуда же тогда взялось это чувство, словно кто-то глядел ему в спину?
Он привык доверять своему чутью, но эта тревога казалась необъяснимой. Множество раз он посылал кметей вперед их небольшого отряда: разведать дорогу. В последний раз он и сам поехал вместе с ними. Мало ли, вдруг что-то пропустили. Вдруг не доглядели. Ведь никакие слова не могли унять его зуд.
Но нет. Его дружинники ничего не пропускали и глядели по сторонам востро. Они так ничего и не нашли: ни впереди отряда, ни позади. Ни чужих следов, ни отметин.
Отряд князя Ярослава проезжал вдоль реки и леса в одиночестве.
Но дурное предчувствие никак не унималось. Бабки в тереме сказали бы: кто-то навел на князя морок. Но он не верил в подобные бредни седых старух. Он был князем, а не глупой бабой. Его защищал сам Перун, он носил на теле знаки Небесного Отца, и не существовало на свете той силы, которая могла бы затмить его взор и разум.
Ярослав испробовал все, что мог припомнить из рассказов старого пестуна: он очистил над священным огнем свой меч, пронеся его над пламенем и обойдя костер трижды посолонь*. Он выкупался в ледяной реке, чтобы вода смысла все дурное. Он по своей воле пролил в землю свою кровь, прошептав молитву Перуну.
Чувство, что кто-то смотрел ему в спину, никуда не исчезло. Напрочь. Все чаще ему стало мерещится, словно взгляд выжигал на лопатках два неровных круга. Пронзительный. Тяжелый. Предвещающий беду.
Князь нервно дергал щекой, кривя в усмешке губы. Расскажи ему кто из кметей подобное — сослал бы куда подальше, на тяжелую работу, чтобы выбить из головы дурь. А, поди ж ты. Теперь и сам стал намного чаще оборачиваться и подолгу глядеть себе за спину.
Добро, кмети, верившие своему князю безоглядно, пока ни о чем не догадывались. Лишь два человека порой искоса на него посматривали: воительница Чеслава да собственный сын.
Идти вдоль реки им предстояло еще пару дней. А там ждала их уже широкая дорога. Рукой подать — и доберутся до места, где собирались князья на вече.
Ярослав не любил жалеть о сделанном. Но, видно, таким уж выдался этот поход. Нет-нет да и думал, что следовало взять с собой воеводу Будимира. А не отправлять его в Белоозеро. Кого-то из ближников нужно было оставить наместником в тереме. Но вот еще одна разумная голова ему бы нынче пригодилась.
Да только поздно уже было об этом вздыхать.
Сощурившись, князь отвернулся от реки.
Ярослав стоял на берегу, пока за его спиной кмети ставили на ночь лагерь. К вечеру на дорогу опустился густой туман; воздух сделался таким влажным, что намокали сухие рубахи, и он велел остановиться на ночлег раньше обычного. Не хотел ехать дальше в серой, плотной мгле, в которой ничего нельзя было разглядеть даже на пару шагов перед собой.
Он расставил вдвое больше дозорных, чем обычно. Четверо охраняли лагерь со стороны леса, еще четверо — со стороны реки.
Даже огромный костер, который решили развести из-за тумана, горел словно через мутное стекло. Пока не подойдёшь на добрый десяток шагов, не увидишь.
Кмети сидели вокруг огня тесным кругом на поваленных бревнах. В котелке уютно и пахуче булькала сытная похлебка. Горячая трапеза — чего еще можно было пожелать в такой ненастный, серый вечер?
— Княже, — Крутояр, который нынче подсоблял кашеварить, плеснул из котелка поменьше в чарку теплого медового взвара и подал ее отцу.
Медовая пряная сладость защекотала ноздри. Руки согрелись о теплые края, и после первого глотка по жилам словно заструился сам горячий напиток.
И правда, ухмыльнулся вдруг князь. Что еще потребно в такой вечер.
Сделав второй глоток, он все же посерьезнел и поглядел на Чеславу. С одного бока к той жалась спасенная девчонка. С другого — сидел кметь Вечеслав. Ярослав уже слыхал, как не зло потешались над воительницей в дружине: прибежище для всех гонимых и обездоленных. Чеслава ухмылялась в ответ и обещала намять самым говорливым бока.