Он сцепил зубы и медленно выдохнул. Его челюсть была стиснута до боли, кадык подрагивал, старые шрамы побелели.
— Уберите его, — велел князь и отвернулся.
Варяг дернулся ему в след, попытался достать не то руками, не то собственным телом. На него сверху рухнуло сразу трое кметей. Прижали к земле, еще пуще заломили за спину руки, уткнули лицом в следы сапог Ярослава в грязи…
Чеслава и сама чувствовала тот всепоглощающий гнев, что бушевал внутри каждого из них. Она посмотрела на руки: и сама не заметила, как впилась коротко обрубленными ногтями в ладони, и на коже остались следы полумесяцев.
Ярослав не дал дружине отдохнуть. Уже на следующий после схватки с варягами день он приказал собирать лагерь. Князь спешил на вече. Они сожгли своих мертвых и кое-как подлатали раненных. Варягов же отволокли в вырытую для них яму и забросали землей. Двое раненых, которых отвели поглядеть, выкрикивали проклятья и оскорбления на смеси двух языков. А князь смотрел на них, и его губы кривил довольный оскал.
— Их мертвые никогда не попадут в Вальхаллу, — растолковал он потом. — В место, где чествуют воинов после смерти. Из-за того, что мы закопали их, словно зверье.
Чеслава давненько не видела у князя такой ненависти. Даже непримиримая вражда с хазарами не вызывала у него ярости. Гнев его был похож на медленно тлеющие угли. Но варяги… то было совсем иное. Неистовый пожар разгорался в душе Ярослава, смертоносный и исступленный, пожирающий все на своем пути.
Они были слепы. Были слепы, когда посмеялись, получив то первое послание из Нового Града.
И собственная оплошность еще пуще подхлестывала гнев Ярослава.
Спустя два дня они покинули густой лес и берег реки и оказались на широкой, утоптанной дороге. Им начали попадаться встречные путники: купцы с подводами товаров; крестьянские семьи, спешащие на торг. Текла привычная, размеренная жизнь, и никто еще не ведал о той страшной угрозе, что нависла над ними всеми.
На четвертый день после битвы, когда поутих немного гнев, и спала злость, Чеслава осмелилась спросить, отчего Ярослав обошел терем Велеградского княжества стороной. Ведь это на его землях варяги сожгли поселение. И напали на дружину чужого князя.
— Толку-то? — хмыкнул Ярослав в ответ. — Они пойдут под руку Рюрика, коли тот посулит серебро. Но и выставят вместе с нами воинов, коли наш кусок каравая будет краше.
Воительница лишь озадаченно кивнула и потерла широкий лоб. Ей всех этих уловок никогда не постичь!
Было еще одно, что ее терзало.
Княжич.
После стычки с варягами тот сделался тише воды, ниже травы. Он и прежде не был шибко разговорчивым: не чета сестрам в его зимы! Но нынче и дюжины слов от него за день Чеслава не слышала.
Ему порядочно досталось от варягов. Ехать целый день напролет верхом, когда деревом пересчитали позвонки на твоем хребте, было тяжко. Тут и взрослый муж уморился бы, что говорить о мальчишке, пусть и княжеском сыне, пусть и выдержавшем Посвящение. Но разве ж синяки на спине мешают говорить?..
Что-то терзало Крутояра, и без его пестуна, десятника Горазда, да воеводы Стемида, к которому княжич всегда тянулся, была Чеслава самым близким для него человеком из всей отцовской дружины. Она знала, что к кому, к кому, а к князю со своей печалью он не пойдет.
В самый последний вечер она засиделась у костра. Вячко напротив нее любовно водил куском тряпки по лезвию меча, в котором отражались отблески пламени. Вскоре должен был наступить их черед стоять в дозоре. Даринка, к которой Чеслава успела прикипеть, крепко спала чуть поодаль, укрытая по самый нос плащом воительницы.
Крутояр тоже долго не уходил. Сидел и смотрел на языки пламени и взвивающиеся в небо яркие искры.
— Чего пригорюнился, княжич?
Чеслава — прямая, как палка — не придумала ничего лучше, как спросить в лицо. Ну, не умела она ходить вокруг да около, не умела исподволь что-то узнавать. Да и не шибко хотела учиться.
Крутояр едва заметно вздрогнул: такого вопроса он не ожидал. Повел плечами, растрепал волосы на затылке и бросил на Чеславу быстрый взгляд исподлобья. Он явно колебался, стоит ли открывать рот, но, видно, устал все носить в себе. Поэтому вздохнул и сказал.
— Когда варяги налетели, от меня никакого прока не было.
Воительница прикусила язык. Она помнила Крутояра совсем еще дитем и потому хотела воскликнуть: да ты мал еще в сражениях бывать! Какой прок? Следовало укрыться понадёжнее да у взрослых мужей под ногами не болтаться.
Но перед нею сидел княжич, а с него спрос иной.
— И я меч оставил, когда в лес тогда пошел… когда с тобой договорил, — совсем уж с трудом вытолкнул из себя Крутояр.
Коли уж начал, то доводи до конца. Так его учили, и потому он произнес совсем неприглядную для себя правду.
— Я был без оружия. Меня схватили, словно слепого кутенка, — Крутояр клацнул зубами, сердито махнул головой и уставился в костер.
— Ты же не ведал, что варяги налетят…
— Отец ведал. Он с мечом был, — отрезал княжич и снова вздохнул.
— Ну, так сколько твоему отцу зим… — Чеслава слабо улыбнулась. — Он князь. Сколько тех сражений он видел.
— А я княжич! — вскинулся побледневший Крутояр. Он злился, но на самого себя. — Я должен…
Воительница вновь хотела заговорить, но наткнулась на пристальный взгляд Вячко. Он покосился на Крутояра и едва заметно качнул головой. Чеслава вопросительно изогнула брови, но, обдумав все, промолчала. И больше ни о чем княжича не спрашивала.
А следующим утром они добрались до отдаленного местечка, где собирались князья на вече.
— Расступитесь! Дорогу Залесскому князю!
Когда зычный голос разнесся по всему подворью, Чеслава невольно покосилась на Ярослава: тот не повел и бровью.
Дружина во главе с князем сидела за широкими, дубовыми столами, вытащенными наружу. Они токмо вышли из бани — самое то после долгой дороги — и наскоро перекусили хлебом и холодным мясом. Ни с кем и словом обмолвиться не успели.
И вот. Отец княжича Воидрага, брат воеводы Видогоста пожаловал самым первым.
Ярослав смотрел прямо перед собой. Он был расслаблен — чистая рубаха навыпуск, даже не подпоясана; плащ наброшен на плечи и никак не закреплен. Волосы небрежно перехвачены потрепанным шнурком. Он был расслаблен, но одна рука его сжимала лежавшие на лавке ножны с мечом. И вся дружина вокруг него была при оружии.
— Дорогу Залесскому князю! — вновь рявкнул тот же голос.
Чеслава проглотила вздох. Ярослав ведал, что делал. Коли намеренно держал князя Военега у ворот — стало быть, так нужно. Вскинув голову, она натолкнулась на его насмешливый взгляд.
Не став дожидаться третьего окрика, Ярослав поднялся, прихватив ножны, и пошел к воротам, даже не заправив в портки рубаху, на вздев воинский пояс. Кмети потянулись следом, оставив на столах недоеденный хлеб и недопитый ягодный взвар.
Залесского князя Военега Чеслава видела впервые. Но коли встретила бы в толпе, то непременно узнала бы. Он был схож и с братом, и с сыном.
Мужчина злился. В окружении вооруженных, одетых в броню кметей он стоял прямо напротив ворот, широко расставив ноги и подбоченившись. Богатый плащ-корзно развевался за его спиной, гонимый ветром. На тусклом солнце неярко поблескивала нарядная, багряная рубаха. Он был темноволос, и в бороде и на висках угадывалась седина. Темноволос и красив.
— Где мой сын? — спросил залесский князь, едва завидев Ярослава.
Губы у него скривились, в груди стало тесно от гнева. Он долго ждал этой встречи. Долго готовился к ней. И свое — свою плоть, свою родню — он намеревался забрать. Вырвать с кровью, коли потребуется, и никакое вече ему не указ.
Нахмурив светлые брови, Чеслава пересчитала молодцев, что стояли за князем Военегом. Вышло добрых две дюжины и еще трое. Она задумчиво закусила губу. Существовал неписаный, но свято соблюдаемый закон: на вече не должно было поднимать меч и проливать кровь.
Но многие обычаи попирались в последнее время. Кто ведает, может, князь Военег совсем гневом ослеплен? И ништо его не остановит. Чеслава пробилась сквозь неровный строй дружины поближе к князю. Позади него, в одном шаге стоял Крутояр. Княжич не отнимал ладони от рукоять меча.
— Он гость в моем тереме, — выждав, спокойно отозвался Ярослав.
Пока он молчал, меж кметями с обеих сторон успели поползти шепотки.
Князь Военег, казалось, столь простого ответа не ожидал. Не сразу нашелся, что сказать. Сперва даже воздухом чуть подавился, пока собирался с мыслями.
— Пленник, — тяжело выплюнул он и исподлобья посмотрел на Ярослава лютым, ненавидящим взором. — Ты моего сына как пленника у себя держишь.
Ладожский князь повел плечами. На Военега он не глядел. Рассматривал что-то вдали, поверх его плеча, и того его злило. Хотелось обернуться, но он не мог.
— Что же ты про брата своего не спросишь? — Ярослав дернул уголками губ.
Слухами давно полнилась земля. И вести о том, что пропала ладожская княжна, разнесли по всем сторонам и во все уголки соседних и дальних княжеств. Про воеводу Видогоста тоже говорили, но меньше. Ведь трепать языками о ветренной княжне было всяко лепше, чем о сотворенном мужчиной предательстве.
— А что спросить у него? — вдруг фыркнул Военег. — Как дочка твоя, позабыв про честь, с полюбовником в лес убежала, а брат мой их выследил?
Ропот волной пронесся по дружинникам. Ярослав вскинул руку, и его кмети замолчали. А вот воины за спиной залесского князя продолжали шуметь. Среди них раздавались и смешки, и каждый ранил Чеславу похлеще острой стали. Она обернулась, ища Вячко. Тот стоял позади всех, и она даже не сумела увидеть его лица: столь низко склонил он голову.
Пальцы, сжимавшие рукоять меча, еще пуще побелили, но ничем больше Ярослав себя не выдал.
— Твой брат вздумал погубить мою дочку, чтобы выдать свою за твоего сына, — сказал он звенящим от напряжения голосом. Держать себя в руках становилось все труднее. — Он сам признался в том. Все мои кмети — видоки.