Отстранив руки жены, Ярослав стащил через голову рубаху и потянулся к устам жены. Им осталось немного времени вместе, и он больше не хотел растрачивать его попусту.
Утром князя разбудил громкий стук в дверь.
— Господине, прости, что потревожили… — донеслось с той стороны. — Воевода Стемид велел за тобой послать.
— Добро! — громко отозвался Ярослав, вскочив с мягкой постели.
Он уже и забыл, когда спал так долго. Верно, усталость взяла свое.
— Что приключилось? — он наткнулся на испуганный, встревоженный взгляд Звениславы, пока натягивал рубаху и портки.
Закутавшись в меховое одеяло, княгиня растерянно озиралась по сторонам.
— Не ведаю, — хмуро отозвался князь.
Он не ведал, что приключилось. Но ведал, что Стемид не посмел бы потревожить его из-за пустяка.
— Я тоже пойду, — Звенислава решительно отбросила в сторону кусок одеяла и принялась спешно заплетать косы.
Ярослав поглядел на нее. Сердце кольнула привычная щемящая нежность и он проглотил то, что намеревался сказать. Хотел велеть, чтобы оставалась в горнице, да разве ж такую удержишь.
Схватив плащ и воинский пояс, он не совладал с собой. Задержался, чтобы поцеловать жену в макушку, и лишь после вылетел из горницы, а затем — из терема.
Воевода Стемид уже топтался в воротах, там же столпились и кмети из тех, кто был на подворье. Все они глядели в одну сторону: в сторону городища. И вновь изнутри Ярослава царапнулась тревога.
— Что там? — крикнул он, едва отойдя от крыльца.
— Пришли люди, князь, — тяжело молвил Стемид, — из Велеградского княжества…
— Что?.. — Ярослав нахмурился.
Ему показалось сперва, что он ослышался, но нет. К ладожскому терему по широкой, утоптанной дороге шагали бабы с детьми, старики, безусые мальчишки-отроки да мужики: одноногие, однорукие калеки. Кто-то без глаза, кто-то с грязной повязкой на всю голову. Шагали те, кто не мог сражаться, кого не звали даже в ополчение.
— Что такое? — ахнула выбежавшая на подворье Звенислава.
Увидев толпу, она шагнула назад и едва не оступилась: хмурая Чеслава вовремя подхватила под локоть. К ней тотчас кинулся крутившийся рядом Крутояр.
— Матушка? Все ладно?
Ярослав крепко стиснул челюсть. Скрестив на груди руки, он скользил взглядом по людям. У него не вышло их посчитать, но он видел, что их было немало. Кмети негромко переговаривались за его спиной. Все косились на князя, ожидая его слов или приказов, но он молчал, лишь становился все мрачнее с каждым мигом.
Толпа остановилась, не дойдя до ворот и терема, и вперед из нее ступил седобородый старик. Он опирался на кривую палку и держал во второй руке потрепанный мешок. Пыль и грязь покрывали его портки, края рубахи выглядели поношенными и засаленными. Лапти на ногах грозили вот-вот развалиться.
— Господине, — с трудом он опустился на колени перед ладожским князем, — прими нас.
И следом за ним на колени опустилась вся толпа за его спиной.
Ярослав резко повернулся к Стемиду.
— Созови гридь. Старика — в терем. Живо!
Столпившиеся кмети быстро утекли в разные стороны: князь и моргнуть не успел. Вздохнув, он посмотрел на жену, которая дикими, полубезумными глазами глядела на пришедший из Велеградского княжества люд. Ярослав накрыл ладонями ее плечи и чуть сжал, заставив прийти в себя.
— Звенислава, — позвал он твердо и решительно. — Обиходь их… как сумеешь. Но с умом. Нам самим придется затянуть пояса.
— Княже… — прошептала она испуганно. — Они…они… — даже вслух произнести не смогла то, что роилось в голове.
— Да, — жестко отсек князь. — Они бегут от варягов.
И часа не прошло, как набилась полная гридница. Позабыв привычный порядок, воины не занимали лавок и стояли на ногах, громко, взволнованно переговариваясь.
Никогда прежде такого не случалось на Ладоге. Чтобы из чужого княжества пришел люд просить крова и защиты? Да уму то непостижимо!
Они выслушали взволнованный, путанный рассказ старика. Варяги вошли в княжество, словно к себе домой, и пока велеградский князь поле веча добирался до терема, успели пожечь немало поселений. Взяли в полон мужчин и женщин, разграбили избы.
Без твердой, сильной руки люди разбежались, кто куда, и добрая часть бросилась в Ладожское княжество. И теперь искали защиты у Ярослава Мстиславича. Просили не гнать их прочь, на верную смерть.
Шум в гриднице стоял страшный. Такой, что сам князь не смог унять разгоряченных кметей. Не слышали ни его голоса, ни крика.
— Да гнать нахлебников надо взашей!
— У нас зерно сгорело! Наши семьи и без них голодать станут, пока мы будем против варягов кровь проливать!
— Верно говоришь, верно! Ладоге никто никогда не подсоблял, все токмо утопить чаяли! И мы не должны!
— Да во имя Перуна, братья! Простой люд лишился крова. Их князь слаб. Коли прогоним мы их — и седмицы не протянут. Разве ж мы звери?
— Стало быть, так на роду у них написано. А что хочешь ты? Своим куском с ними поделишься?
— А вот и поделюсь! Что попусту языком трепать? Когда такая беда пришла…
Мужчины драли глотки, один хлеще другого. Казалось, даже стены дрожали от их криков. Ярослав молчал, вслушиваясь в ругань.
— Унять их? — вновь спросил Стемид, шагнув к княжескому престолу.
Прикрыв глаза, князь кивнул, и воевода повернулся к шумевшим гридням. Не раз и не два пришлось ему крикнуть, чтобы воины повернули в его стороны головы. Он прошелся по рядам, успокаивая особенно разошедшихся, и вскоре в гриднице стало потише.
Тогда Ярослав встал и шагнул вперед, чтобы его хорошенько видели.
— Не ведал я, что попал на бабий торг, когда шел в гридницу, потолковать с моими лучшими мужами, — мрачно изрек он, скользя взглядом по обращенным к нему лицам.
Кто-то смущенно опустил голову. Многие лишь усмехнулись.
— Прости, князь. Трудно было с собой совладать! — выкрикнули из толпы.
— Скажи нам, Мстиславич, как сам мыслишь? Неужто дозволишь им остаться…
— Нет… — заговорил было Ярослав, когда вперед выскочил тот, кого он меньше всего ожидал увидеть.
— Отец, они же пришли к тебе просить крова и защиты!
Позади князя, глядя на воспитанника, тихо себе под нос выругался воевода Стемид.
Крутояр стоял напротив отца, высоко задрав голову. Он тяжело дышал, словно только остановился после быстрого бега. На бледных щеках алели два небольших пятнышка яркого румянца.
По гриднице разнесся ропот осуждения. Крутояр лишь выше вскинул голову, стараясь не отводить от отца взгляда.
— А ну тихо, — цыкнул на него Стемид, покосившись на князя. — Поди прочь с глаз, — он был пестуном мальчишки. Он имел право его воспитывать.
— Что ты сказал, княжич? — Ярослав вскинул руку, остановив воеводу, и посмотрел на сына взглядом, который не сулил ему ничего хорошего.
Крутояр с видимым усилием сглотнул, но не сошел со своего места ни на шаг. Раз уж взялся говорить, следовало довести до конца.
— Люди пришли к тебе просить крова и защиты, господин, — повторил он. — Им не на кого больше уповать…
— Они объедят нас! — донеслось от притихшей дружины.
— Не по Правде гнать их! — голос Крутояра, сжавшего кулаки, зазвенел от отчаяния. — Это против правды, отец!
— Ты еще не дорос мне перечить! — рявкнул Ярослав, взглядом пригвоздив сына к полу. — И указывать князю!
— Как ты можешь их прогнать на верную гибель⁈ — лицо княжича исказила гримаса. — Ты не этому меня учил, и ты ведаешь, что…
— Тихо! — прогремел князь.
Он не замахнулся на сына лишь потому, что за ними с жадностью наблюдало множество глаз.
Клацнув зубами, Крутояр послушно замолчал. Он видел, что давно перешел ту грань, когда у отца иссякло терпение.
— В терем ступай, живо! Еще одно слово услышу, и клянусь Перуном, света белого не увидишь до весны.
Вмешавшийся Стемид схватил княжича за локоть и выволок прочь из гридницы. Ярослав мрачно поглядел им вслед. Обезумевшего-то мальчишку он накажет.
Но принять решение, что делать с пришедшими на Ладогу людьми, теперь ему будет в дюжину раз сложнее.
Княжеская дочка VI
Диво, но в Длинном доме Яромире жилось тяжелее, чем на корабле посреди бескрайнего моря. Ей нечем было себя занять. Ни к какой женской работе Тюра ее не допустила. Остальные, подчинясь негласным указаниям хозяйки, косились на княжну с враждебной прохладой и не позволяли ей ничем заниматься. Яромира не рвалась к очагу, не просилась месить хлеб: разумела ведь, что ей, чужачке, никогда такое не доверят. Но она могла бы вышивать, могла бы прясть из кудели нити.
Заместо этого Яромира неприкаянно слонялась по берегу и окрестностям поселения, где жили люди Харальда, ловя на себе чужие, недобрые взгляды. И именно там, посреди старых, подгнивших лодок нашелся старик, который был к ней добр.
Ульвар, который когда-то ходил на боевых драккарах в походы, нынче был рыбаком. Он показал Яромире, что можно смастерить из ракушек, вдоволь валявшихся прямо под ногами на песке, и княжна смогла, наконец, занять руки.
Она засела за украшения. Скоро Харальд вернет ее родне, и Яромира решила, что сделает для матушки и сестер диковинные бусы из жемчужных, переливающихся на редком солнце ракушек.
Именно там, под навесом, примыкавшем к одинокой хижине старика Ульвара, она и подслушала его разговор с конунгом.
Яромира возвращалась с берега, прижимая к груди горсть разноцветных раковин, когда увидела Харальда и кормщика Олафа, стремительно шагавших к хижине.
— … нельзя поделать? — вскоре до нее донесся раздраженный голос конунга.
— … уйдет время… залатать пробоину… — а вот старик говорил гораздо тише, и она не слышала и половины.
Не особо таясь, она прошла еще несколько шагов, подойдя к хижине вплотную. Харальд и кормщик Олаф с нахмуренными, озабоченными лицами стояли рядом со стариком Ульваром. Все втроем они смотрели в сторону берега, где медленно покачивались на волнах два боевых драккара.