— Уверен ли ты? — спросил конунг.
— Ты сам попросил меня посмотреть, — Ульвар развел руками. — Я нашел слабое место и сказал тебе. Ты можешь выйти на нем в море, и он удержится на плаву, но пойдет ко дну в первой же битве.
С Харальдом он говорил спокойно и прямо, ничуть не опасаясь его гнева.
— Локи его задери! — выругался конунг и с размаху ударил кулаком о свою раскрытую ладонь. — Как это проглядели мои люди⁈
— Они неоперившиеся птенцы, — по-стариковски желчно усмехнулся Ульвар. — Не ходи на нем, Харальд. Оставь на берегу. Обожди, пока подлатаем.
— Я вернулся за вторым драккаром. В Гардарики мне понадобятся оба.
— Тогда иди на одном, — кормщик Олаф прищурился, глядя на берег. — А я останусь. И догоню тебя, как только драккар будет готов.
Харальд поглядел на кормщика и огладил короткую, светлую бороду. Выглядел он так, словно толком не спал ни одного дня за последнюю седмицу.
— Боги наказали меня за гордыню, — он вздохнул. — Не нужно было сжигать драккар Трувора. Ньёрд не принял мою жертву.
Яромира заметила, как Олаф и Ульвар одновременно переглянулись, и пожалела, что не свернула в другую сторону, как только увидела конунга, шагавшего к хижине. Она бы ушла, коли бы знала, о чем они будут говорить, но теперь было уже поздно.
— Возьми с собой резвых молодчиков, — сказал Олаф. — Не гоже им оставаться на берегу без тебя, — помедлив, добавил, с трудом пересилив себя. — Как и Ивару. Он взбаламутит воду.
Харальд глянул на него с таким ожесточением, что Яромира невольно отпрянула. Кормщик же даже в лице не изменился.
— Я хотел оставить его на берегу. В наказание, — тяжело молвил Харальд.
— Я знаю, — Олаф кивнул. — Но теперь все переменилось, — жестко сказал он.
— Мы управимся быстро, — пообещал Ульвар, глядя на конунга с отеческой заботой. — В семь дней, а то и раньше. И старик быстро тебя нагонит.
— Кого ты назвал стариком! — оскалился кормщик, повернувшись к нему. Тот лишь хмыкнул и снисходительно поглядел в ответ.
— Будь здрав, отец, — Харальд крепко сжал плечо Ульвара и круто развернулся, зашагав прочь от берега. Плащ хлестанул его по ногам, и конунг откинул его за спину, и порывы сильного ветра подхватили его, затрепав поношенными краями.
Недовольно крякнув, Олаф заторопился следом, и, чуть выждав, Яромира вышла из своего укрытия, тотчас наткнувшись на прозорливый взгляд Ульвара.
— Лучше помалкивай, о чем слышала, — сказал он.
Княжна тотчас ощетинилась.
— Я попусту не болтаю! — воскликнула она, едва не выронив ракушки.
Чуть успокоившись, она не сдержала тоскливого вздоха. Харальд не оставит ее на берегу дожидаться, пока починят второй драккар. Он возьмет ее с собой, и ей вновь предстоит плыть вместе с Иваром…
Светлые Боги, помилуйте ее.
— Племянник конунга меня невзлюбил, — нехотя проговорила Яромира, потому что Ульвар выжидающе смотрел на нее.
Она присела на низкую лавку, срубленную из одного бревна, и разложила ракушки на коленях поверх шерстяного подола платья.
Как и сам конунг.
Мрачно произнесла она про себя. С того дня, как Харальд позвал ее врачевать свои раны, он на нее даже не взглянул ни разу!
Старик пожал плечами и уселся на поваленное бревно напротив княжны. Он достал потрепанный бурдюк и хлебнул из него пива: Яромире в нос ударил крепкий, кислый запах хмеля и ячменя.
— Ивар дурной щенок, — чуть погодя сказал он. — Мыслит, что сдюжит взлететь выше дяди, а сам же непрестанно ищет его похвалы и ласки.
— Почему Харальд не отошлет его прочь? — вопрос невольно сорвался с языка княжны. Она прикусила его, да было уже поздно.
Ульвар покосился на нее из-под кустистых, седых бровей. Его грубое, обветренное на соленом ветру лицо испещряли глубокие морщины.
— Мальчишка и Тюра — его единственная родня. Харальду едва минула тринадцатая зима, когда он рассорился с отцом и ушел из его дома.
Яромира с трудом подавила изумленный вздох. Тринадцать зим⁈ Закрыв рот руками, она глядела на старика широко распахнутыми глазами. А он, казалось, ее удивления и не замечал. Смотрел, не видя, прямо перед собой на уходящее за горизонт бескрайнее, суровое море.
— Рёрик, задери его Локи, погубил Уну. Она носила тогда ребенка…
Однажды он вырезал мое сердце.
Припомнила Яромира ответ Харальда, когда она спросила, отчего он столь исто ненавидит Рюрика.
— Много воды утекло с той поры. Мальчишке давно пора найти себе жену… пора принять свою судьбу… перестать сбегать в море… но нынче-то он не сбежит… никуда от нее не денется…
Бормотание Ульвара становилось все неразборчивее и неразборчивее. Яромира не понимала уже ни слова. Причем тут мальчишка, как старик именовал Ивара, коли говорили они о конунге?..
Когда княжна посмотрела на него, то увидела, что прислонившись спиной к хижине, Ульвар спал. Крепкое пиво срубило его за считанные мгновения.
За вечерними трапезами, когда за длинными столами собирались все домочадцы конунга, Яромира по-прежнему сидела по левую руку от него.
Только теперь все изменилось.
Харальд избегал на нее смотреть, и княжна, лелея задетую гордость, не пыталась искать его взгляда. Она не понимала, в чем провинилась, да и провинилась ли. И бессильно злилась на саму себя за то, что тревожилась.
Из-за кого⁈
Из-за чужого конунга из чужой, ледяной страны.
Харальд был груб, резок в словах и поступках. Не знал ни жалости, ни слабости.
И все же, каждый раз, когда его взгляд скользил по ней, сердце начинало биться быстрее, а тепло разливалось по всему телу.
Это пугало её.
Ее не пугал Харальд, ее пугала собственная слабость; пламя, которое бушевало в сердце. Как могла она, княжна, поставить свои чувства выше долга и разума?
Не этому ее учили.
Но глупое сердце не слушалось разума, и теперь Яромира считала дни до отплытия домой. Скоро она вернется в ладожский терем. И больше никогда не увидит сурового, непреклонного конунга.
Княжна опустила голову, чувствуя, как тяжесть собственных мыслей давит на грудь. И взмолилась, вот бы побыстрее окончилась трапеза, потому что нынче ей было особенно тяжело.
Утренний разговор с Ульваром разбередил то, что она так тщательно сдерживала последние дни. Ее учили быть сильной и гордой; но огонь, который Харальд зажег в её душе, был неукротимым.
И теперь Яромире было больно.
Княжна сжала руки в кулаки. Она злилась на саму себя. Зачем только полезла к викингам со своими россказнями о целебном отваре⁈ Зачем навязала свою помощь⁈
Зачем Харальд позвал ее в тот вечер…
С той самой минуты сердце Яромиры не знало покоя. Ее бросало то в холод, то в жар. Она заливалась ярким румянцем и остужала щеки ледяными ладонями.
Она сидела к конунгу так близко тогда и, даже не касаясь, чувствовала его силу. И пламя костра отбрасывало на них причудливые тени, и уютно потрескивали горящие поленья, и вокруг разливался терпкий, опьяняющий запах…
Ее тело трепетало при одном только воспоминании.
Конунг был воплощением силы, железа и льда, но его холодный взгляд светло-лазоревых не вызывал у княжны страха. Напрочь. В нем было нечто, что тянуло ее к нему, заставляло сердце стучать быстрее.
Яромира закусила губу. Ее чувства… ее слабость была словно шторм, который грозил разрушить ее привычный мир. Это было что-то дикое, неизведанное, и она боялась утонуть в нем.
Она знала, что не может.
Знала, что не должна.
Но внутренний голос, тихий и неумолимый, шептал ей обратное.
Она вновь услышала за спиной шепотки и злобный смех и поджала губы. Людская молва тянулась за ней, словно плащ, и сопровождала всюду, куда бы Яромира ни пошла.
Утешало одно: завтра рано утром первый драккар отправится в Гардарики, и она навсегда покинет эти мерзлые, мрачные земли.
Всего лишь день минул с подслушанного ненароком разговора, а Харальд уже приказал своим воинам завешать все дела. Совсем скоро они отплывут на родину княжны. Конунг торопился, словно что-то дышало ему в спину. И Яромира смутно догадывалась, что.
Его собственные люди. Которые не приняли ни ее саму, но об этом она мало печалилась; ни решение Харальда заключить союз с ее отцом и выступать против Рюрика единой силой. Она мало смыслила в том, что происходило на землях викингов, и многого не понимала. Кто кого ненавидел, кто кого поддерживал. Но в одном Яромира была уверена: воинам Харальда претила мысль о союзе с ладожским князем.
Они были не прочь убивать свою кровь, своих людей. Но русы… сговариваться с русами против Рюрика⁈
Это им постичь было тяжело.
И потому Яромира спала вполглаза и всегда держала кинжал под рукой. А Ивара старалась обходить десятой дорогой. Ей предстояло долгое плавание с племянником конунга и она не хотела напрасно испытывать судьбу.
Только вот он сам, словно обезумевший, искал с ней встречи всякий раз, когда Харальд отпускал его с берега, где воины готовили драккар к грядущему пути.
В последний вечер он подстерег Яромиру на тропинке, ведущей к Длинному дому от хижины старика Ульвара: она приходила проститься с ним и набрать с собой еще немного ракушек. Племянник конунга увязался за ней, перемежая привычные поддевки с кое-чем новым. Поначалу княжна словно и не слышала думая лишь, как бы побыстрее добраться до Длинного дома. Но потом уловила.
— … гордячка, дроттнинг! — в запале и отчаянии бросил ей Ивар, устав встречать равнодушный, холодный взгляд княжны на все, что он говорил.
— … мог бы тебе дать многое… — донеслось до нее, и Яромира запнулась, сбившись с шага.
И впервые за долгое время посмотрела племяннику конунга прямо в лицо. Глаза у Ивара светились пугающим, полубезумным светом. От волнения он облизывал непрестанно губы, и этот жест заставил княжну содрогнуться и поморщиться.
Ивар тотчас взвился, словно спущенная тетива.
— Что нос воротишь⁈ Не гожусь для тебя⁈ — воскликнул он.