Но кто?..
Маяться бездельем в ожидании — самое тягостное из дел. Время тянулась ужасно медленно, и Яромире казалось, что вечер не наступит никогда. Раз за разом она вглядывалась в небольшое оконце на крыше, но снаружи по-прежнему светило солнце, которое словно и не намеревалось клониться к горизонту. По разговорам княжна поняла, что стерегущие ее мужики ждали вечера: кто-то должен будет прийти.
Наверное, тогда-то она и увидит своего настоящего похитителя. Человека, который ударил ее и уволок подальше от пригорка. Он обещал щедро наградить мужиков: те придумывали, на что спустят полученное золото. Рассуждали о скором торге и о том, как бы им уехать подальше от Ладоги.
Чем дольше Яромира вслушивалась в их болтовню, тем беспокойнее ей делалось. Разве ж может человек, вздумавший похитить ладожскую княжну, оказаться столь беспечным? Как он отпустит трех болтливых видаков*? Которые еще и разумом обделены, коли судить по их речам. Они же разболтают все в первой же харчевне, в которую сунуться, чтобы потратить еще неполученную награду. Она уже жгла им мошны. А что будет, коли золото и впрямь у них в руках окажется? Всему белу свету разнесут весть о нем. И о том, на что ради него решились.
— Вас убьют, — Яромира попыталась заговорить со своими стражами. Попыталась их вразумить. — Кто велел вам меня охранять? Вы видели его лицо? Он не оставит вас в живых.
Шептала она горько и отчаянно, видя, что все ее разумные слова пропадали втуне. Падали в бездонную пропасть и оседали там мелкой пылью. Ни у кого из троих не блеснуло во взгляде осознание. Никто не прислушался к ней, не начал кивать в такт ее речам. Под конец она так им надоела, словно назойливая муха, что Щука сорвался с лавки и грубо запихал ей обратно в рот вонючую тряпку, и больше говорить ей уже не позволили.
Впервые за все время у Яромиры к глазам подступили слезы, но она прогнала их, сердито моргая. Вот еще. Ладожские княжны не ревут перед лапотниками!
Она отчаянно злилась, но не могла даже кулаки сжать: уже не чувствовала связанных за спиной рук. Толстую веревку перетереть у нее не получилось. Пол был земляной, а стена, на которую она опиралась, сколочена из грубых досок. Она не нашла острого края али выступа, за который смогла бы зацепиться.
Бессилие и отчаяние накатывали на Яромиру волнами. Отцовский терем вспоминался с лютой тоской. Ласковые руки матушки. Воительница Чеслава, которая всегда за нее заступалась. Гридни и кмети, готовые защитить. Они сворачивали головы вслед красивой княжне, но, страшась гнева Ярослава Мстиславича, не смели с нею заговаривать. Все, кроме одного.
Вячко не боялся ни своего отца, ни ее.
Яромире все это казалось веселой забавой. Она была любима и обласкана, и почти ни в чем не знала отказа, и никогда об этом не задумывалась. Легко быть дерзкой и своенравной, когда за твоей спиной стоит грозный батюшка и вся его рать.
Нынче же она даже тряпку грязную из своего рта достать не могла. И — как бы ни хорохорилась — уговорить али заставить мужиков ее отпустить, у нее тоже не вышло. От нее отмахнулись, словно от назойливой мошки. Не стали даже слушать.
Верно, ее искали.
Как бы зол ни был отец, он не бросил бы дочь в беде. Ее пропажу давно заметили и отправили людей на поиски.
А еще ведь был Вячко, который знал правду о случившемся.
И княжич Воидраг.
Какой же переполох она устроила в княжьем тереме…
Яромира зажмурилась и резко втянула носом воздух. Из-за ее глупости достанется и Вечеславу, и моло́дшему братцу Крутояру, который раньше не раз и не два подсоблял ей ускользать из терема незамеченной, чтобы встретиться с Вячко. Отец, коли начнет копать, докопается и до этого, а в гневе князь Ярослав был страшен.
И никогда прежде его гнев не был обращен на Яромиру, всегда слывшую разумной, тихой, послушной.
В тихой воде омуты глубоки.
Яромира жалела, что не могла прикоснуться к луннице, которую носила на потрепанном шнурке под рубахой. Подаренное матушкой украшение всегда придавало княжне сил и вселяло уверенность. Нынче же ей оставалось лишь возносить беззвучные молитвы Макоше. И надеяться, что не бросит великая Богиня неразумную девку в беде.
С наступлением вечера трое мужчин стали все чаще посматривать на дверь и обмениваться неясными взглядами. Они кого-то ждали, поняла Яромира. Ждали и тревожились. Она наблюдала, как они барабанили по столу руками; следила, как нарезали круги по крошечной землянке, согнувшись в три погибели. Даже дыхание у них стало иным. Громким, шумным, нетерпеливым.
Солнце давно пропало из оконца, и в землянке запалили лучины, а тот, кто должен был прийти, все не шел и не шел.
Яромира пожалела, что так много болтала прежде. Нынче ей бы пригодилось отсутствие кляпа. Может, получилось бы у нее с мужиками сторговаться? Раз им за княжну никто не заплатит, так почему бы не отпустить ее?.. А уж она не поскупилась бы на благодарность… Но все это оставалось только у нее в голове.
В настоящем же мужики крепко сердились. Пуще всех злился Щука. Он то и дело подскакивал с лавки и принимался измерять шагами землянку, мельтеша перед глазами других. От его резких движений Яромира невольно вздрагивала и ежилась. Она храбрилась, чтобы не отчаиваться, но все же она была одинокой, бессильной и безоружной девкой в тесном окружении троих здоровенных мужиков. Еще и руки были связаны, и рот заткнут. Они могли совершить с ней все, что угодно, и никто бы ей не помог.
От этой мысли внутри разливался могильный холод, и Яромира буквально цепенела от страха, и слышала лишь отчаянный стук своего сердца.
— Сядь, Щука! Не мельтеши! — прикрикнул тот, кого княжна считала главарем.
Щука же не послушался.
— Где он⁈ — взвизгнул он тонким, противным голосом и указал грязной пятерней на дверь. — Где он, Рысь⁈ Скока еще потребно ждать нам⁈ Пока эту, — злой взгляд на Яромиру, — батька не сыщет.
Главарь по прозвищу Рысь сердито крякнул, уперся ладонями в бедра и покачал головой.
— Закрой свой рот поганый! Велено тебе сидеть да молчать — сиди и молчи!
Наблюдая за их перепалкой, Яромира еще сильнее вжалась в стену, жалея, что не может схорониться в ней полностью. Утром, когда она только очнулась, то не успела всерьез испугаться. Но нынче княжне было по-настоящему страшно. Никогда прежде она так не боялась.
Снаружи послышался приглушенный шум, и Рысь, Щука и третий мужик насторожились. Яромира вскинула голову и впилась жадным взглядом в дверь. Шум все приближался и приближался, но, как княжна ни храбрилась, она не была готова к тому, что случилось, когда со скрипом открылась старая, дряхлая дверь в землянку.
Она не была готова увидеть на пороге его.
* Видак — свидетель
Суровый конунг I
Несколько седмиц назад
Огромное, бескрайнее море раскинулось так далеко, как хватало взора.
Еще будучи безусым мальчишкой, он все хотел вызвать: а что лежит дальше, за линией горизонта? Где конец у огромных, серых волн, таких же мрачных, как небо над страной варягов. За любопытство ему каждый раз попадало от отца: Харальду, которого тогда еще не прозвали Суровым, надлежало стать вождем и думать совсем об иных вещах. Как одолеть врага, как не запятнать свою честь, как построить драккар и наградить за службу хирд*.
Мечтания о дальних странствиях и берегах, по словам отца, следовало оставить больным и хилым. Им, ни на что негодным, самое то было пускать слюни на горизонт да глядеть вперед, глупо хлопая пустыми глазами, мечтать о несбыточном.
Харальд Суровый повзрослел и думать о том, что лежало вдали, за кромкой моря, почти перестал. Но порой, как сейчас, когда стоял он на вершине скалы да любовался раскинувшейся перед ним темной, неистовой гладью с пенными хребтами, детские мысли к нему возвращались. Быть может, однажды родиться среди норманнов муж, который доплывет до самого края. Но это будет не он.
Он узнал шаги человека, который поднимался к нему по крутому склону, и даже не повернулся к нему.
— Харальд, — его племянник Ивар, сын старшей сестры, остановился в нескольких шагах позади, не решившись подойти к конунгу вплотную. — Прибыли посланники от Рёрика*. Ждут тебя.
Мужчина мотнул головой, что могло бы сойти за кивок. Его люди разбивали внизу под скалой лагерь. Он видел, как в соседнюю гавань зашел еще один драккар — со знакомыми парусами и со щитами, вывернутыми белой стороной: символ мира. Он узнал знамена Рёрика, еще когда корабль лишь показался вдалеке.
Харальд заскрипел зубами. Он мыслил, они с ним они все обговорили на тинге*. Но нет. Ютландскому конунгу все было мало.
Развернувшись, он мазнул неприветливым взглядом по Ивару. Тот едва скрывал жадное предвкушение. Уже готов был вот-вот сорваться с места, вздеть на драккар кровавые щиты* и отправиться крушить все, что попадется по пути.
И Новый Град, разрази его Один.
Харальд поправил теплый, подбитый мехом плащ и зашагал вниз со высокой, отвесной скалы. Ивар — молодой, сопливый щенок — последовал за ним едва ли не вприпрыжку. Почему-то мальчишка думал, что Харальд изменит свое решение, которое провозгласил на тинге.
Ведь Рёрик отправил людей, чтобы попросить его во второй раз, а такого прежде никогда не случалось. Но Харальд свое слово уже сказал и отступаться от него не намеревался.
В Новый Град бить русь он не пойдет.
И хирд свой уведет как можно дальше от Гардарики*. Туда, где живут слабые люди и слабые воины.
Когда Харальд спустился на берег, его люди уже успели установить навесы и запалить небольшой костер. Сегодня они поедят горячего. Ему навстречу шагнул кормщик и правая рука: Олаф, ходивший на корабле еще с его отцом. Когда Харальд разругался с отцом и покинул родной берег, немногословный кормщик ушел вместе с ним.
— Прислал брата, — сказал он и сплюнул в сторону. К Рёрику он особой приязни не питал.