[42] предлагал племяннику вопросы зело мудреные.
– Вот собрали смерды урожай и стали думать, как быть с твоей княжеской долей, – говорил Добрыня, поглаживая усы. – Если ты возьмешь свою долю сполна, хлеба смердам на весь год не хватит. Уже в сечень[43] станут голодать, пойдут побираться, а то и к твоему двору прибегут, сначала просить, а потом с дубьем да с огнем. Заберешь ли ты у смердов свой хлеб или пожалеешь бедных?
Владимир знал: спешить с ответом не следует. Чего бы лучше, если все будут сыты, довольны. Но вопрос уя с подвохом.
Владимир молчал, не зная, как угодить Добрыне. Тот помог племяннику:
– О чем ты думаешь, княжич?
Владимир поскреб ноготками золоченые подлокотники.
– Думаю, хорошо, когда все сыты.
– Верно, хорошо, – согласился Добрыня. – Сегодня хорошо, когда хлеб не кончился.
– Сегодня? – переспросил Владимир.
Блеснула мысль: сегодня хорошо, а завтра? Завтра – это весна. Если смерды съедят весь хлеб, нечем будет засеять поля – беда выйдет пострашнее.
– Князю надо взять свою долю сполна, – сказал Владимир. – Чтоб запас был. На семена… А то еще осада может случиться…
– Ладно, – согласился Добрыня. – О семенах, о весне ты не забыл. О черном дне тоже помнишь… Ну, скажем, черный день – вот он! Дождей весной не случилось, хлеб солнце сожгло. Один колос вырос, а десять нет. И пойдут по твоей земле, княже, нищие, голодные. А у тебя житницы полным-полны. Откроешь ли ты их для своего народа? Перемрут – не скоро новых работников народят. Великий князь потому и велик, что людей у него много. Народу. Так откроешь житницы-то свои?
Владимир снова почуял ловушку, сунул палец в рот, покусывал.
– Не открою!
– Так ведь помирать будут.
– Я дам хлеба, но помалу… Пусть кору едят, лебеду…
– Почему же ты народ досыта не накормишь?
– Два года плохих – жди третьего, самого худого. Сам так говорил.
– Говорил, а ты запомнил. Добре! Ну, вот грянул третий год кручины. Люди голубей съели, собак, кошек тоже съели, крысами не побрезговали… И пожалуют в твой город купцы, привезут хлеб, станут торговать уж так дорого, что люди самих себя будут продавать, лишь бы от смерти спастись… А у тебя хлеба много…
– Я открою житницы! – крикнул Владимир.
– А по сколько за хлеб возьмешь?
– Ни по скольку! Даром! Чтоб не умер народ, чтоб не убыл.
– Молодец! Заодно и купцов, захотевших на беде нажиться, на ум наставишь. Прогорят как миленькие.
…О приходе великой княгини Добрыня узнал всего за день. Золоченый стул спрятали.
Встречали Ольгу за околицей. Поднесли хлеб да соль, путь к родному дому устлали новехонькими дорожками.
Здесь, на околице Будутино, Ярополк и Владимир, братья по отцу, увидели друг друга в первый раз.
Владимир – в красных сапожках, в колом стоящей золотой парчовой ферязи, в собольей шапке с золотым пером, с перстнями на каждом пальце – выглядел василевсиком, явившимся в русскую глушь из парфироносного Царьграда. А вот прибывший из стольного Киева Ярополк, наследник княжеского венца, даже принаряженный ради торжества, выглядел деревня деревней. В серой однорядке, с красным кантом по вороту, по рукавам, в суконной шапке, тоже серой, под стать однорядке, в темных чунях… Из всей одежды – ферязь была цветной, нежно-розовой, с розовыми прозрачными пуговицами.
– Багрянородный, да и только, – засмеялась Ольга, разглядывая Владимира.
Поискала глазами Малушу.
Широкий Добрыня заслонял собою половину родни, но Малуша, скромница, умница, стояла не впереди народа, а с народом, среди деревенских баб. Никаких соболей для такой стати не надобно: белоснежная однорядка с серебряным шитьем и нежно-розовое платье с розовой драгоценной запоной. Покосилась Ольга на Ярополка: любимый внук одет как любимая рабыня. И тут увидела: на груди у Малуши – крест, подарок василевса Константина.
Потеплело сердце: не таит христианка своей веры, а ведь живет среди язычников.
Ольга подошла к Владимиру, нагнулась, поцеловала в румяную щеку.
– Глаза-то у тебя древлянские!
Владимир смотрел на бабушку в упор, сунул палец в рот. Бабушка улыбнулась, засмеялась, и внук просиял – карими, с солнцем на донышке.
Ольга быстро глянула на Малушу, а у той по лицу слеза катится.
«Ишь, чего вздумала! В себе надо слезы держать. Народ смотрит!» – взглядом, как в былые времена, покорила ключницу.
Народ и впрямь глазел и ждал.
Ольга взяла Ярополка за руку, взяла крошечную, в перстнях, ручку Владимира – соединила братьев.
Тут уж не только Малуша – вся весь не сдержала радостных слез: великая княгиня жалует рабыниного внука, признает за родню.
Добрыня поклонился Ольге истово и простодушно, а княгиня Добрыню похвалила:
– Вижу, не худо живет народ. Спасибо за радение.
– Малуша о достоянии твоем хлопочет, – сказал Добрыня правду. – Я – внука твоего ращу. Вот коли он явит тебе свою сметливость да коли похвалишь его за всякое знание, то моя награда.
– День нынче добрый, но уж очень жарко! – сказала Ольга, покосившись на порфиру меньшого своего внука.
И пошла к людям, целовать да здороваться с дальней родней, с соседями, с сельчанами. Ольгина простота утешила народ.
Малуша государыне в ноги повалилась. Ольга подняла дивную свою ключницу. Поцеловала.
– Не твой был грех. Божья воля свершилась. Мой гнев – греховный. В том и каюсь перед тобою.
Хотелось Ольге поплакать с Малушей наедине. Но народ, обрадованный родственной лаской великой односельчанки, позвал драгоценную гостью почтить пир на весь мир.
Погода не хмурилась. Люди вынесли столы на широкую улицу. Поставили снедь, хмельной мед, шипучую брагу, будутинский, настоянный на хмелю да на семидесяти травах квас. Помянули пращуров, спели «Славу» великой княгине, и христианка Ольга никому ни в чем не перечила.
Братья сидели на том пиру рядом.
– Ты, говорят, на лодках плаваешь? – спросил Ярополк.
– Не на лодке, а на струге, – ответил Владимир. – Мы с Добрыней по всей нашей речке проплыли.
– А я по Днепру ходил на стругах. С отцом, с войском.
– У меня тоже есть войско.
– Велико ли?!
– Десять десятков! А воевать пойдут, побьют тысячу.
– Добрые у тебя воины, – согласился Ярополк добродушно. – У нашего отца тридцать тысяч. Он на хазар в поход пойдет. У хазар мой друг в плену – Баян. Певец. Он о моих походах будет петь.
– Ты его сначала из плена вызволи! – сказал Владимир.
Ярополк покраснел: перед дитятей расхвастался. Сидеть рядом с братцем стало в тягость, но тут, отдав черед пиру, Добрыня испросил у Ольги позволения и повел Ярополка с Владимиром на реку, на струге кататься. Ярополка сопровождал начальник Ольгиной дружины воевода Претич.
Струг у Владимира был – диво дивное! Так игрушки мастерят. Шесть весел в ряд – всего двенадцать. Крутогрудый, узкий, всего в сажень. Высокий. Гребцы под палубой сидят. Щегол для паруса посреди кораблика. Парус алый, шелковый. На носу – лев. От кормы до носа – летящие журавли.
Взошли княжичи с Добрыней и с Претичем на корабль, ударили гребцы веслами, а товарищ кормщика парус развернул.
Полетел струг не хуже журавля. Тут и вспомнились Ярополку бабушкины слова:
– Хорошенько, внучок, гляди на землю моей веси – то земля, данная нам от Бога. На людей смотри со вниманием – ты зернышко доброго племени. Они – твои, а ты – их. Большего счастья у князей не бывает, если народ чтит сидящего на золотом месте своим. Во все глаза гляди на людей, тебе они такая же родня, как и Владимиру.
Отрок не очень-то знал, как во все-то глаза глядят. Пощурился, потаращился и забыл бабушкин совет. Владимир будто подслушал мысли старшего брата:
– Здесь все слушаются моего слова!
– Это земля бабушкина, – возразил Ярополк. – Я здешним людям тоже родной.
Владимир глянул исподлобья, отвернулся.
– Твоя матушка из древлянской земли, а мой друг Баян тоже из древлян, – сказал Ярополк, желая угодить брату.
– Нас к древлянам боятся отпустить, – сказал Владимир. – В Киеве сидят одни варяги.
– Варяги – бьются как львы. У меня есть друг. Его Варяжко зовут. Он хороший.
– Моему ую Добрыне нет равных ни на копьях биться, ни на мечах, ни на топорах. Он – богатырь.
Ярополк опять нашел мирные слова:
– Вот ему и надо идти на Хазарию, чтоб никогда уж больше не жгли веси, не уводили наших людей в полон.
– А ты в бабки умеешь играть? – спросил Владимир.
– Умею.
– А у меня бабки в серебро оправлены, а биты тоже в серебре. Как крыло лебединое.
– У меня есть чучело лебедя. С теленка!
– Таких лебедей не бывает.
– Бывает. Я тебе покажу.
– А у меня – чирий! – Владимир победоносно закатал штанину.
Чирий сидел под коленкой.
За детьми, стоявшими под парусом, наблюдали с кормы Добрыня и Претич.
– Посмотри, какие строгие лица у княжичей, – сказал Добрыня. – Совсем малые ребята, а говорят, видно, о княжеских делах.
– Князьями они будут, детьми бы им побыть подольше – вздохнул Претич и перекрестился.
– Ты христианин? – удивился Добрыня.
– Я служу великой княгине Елене.
– Что за Елена такая?
– Се Ольгино крестное имя.
– Святослав-то небось смеется над вами?
– Святослав смеется, – согласился Претич и показал на берег: – Не нам ли это машут?
– Должно быть, нам.
Добрыня приказал пристать к берегу.
– Не ведаете ли, где великая княгиня Ольга? – спросил гонец.
– Ведаем, – ответил Претич. – Что в Киеве стряслось?
– В Киеве все спокойно. Великий князь Святослав зовет свою матушку великую княгиню Ольгу воротиться в стольный град и править городами да весями по-прежнему.
– Уж не знаю, рада ли тебе будет великая княгиня, – сказал Претич. – Езжай в Будутино.
– Поворачивать? – спросил Добрыня воеводу.
– Поворачивай. Ольга на сборы зело быстрая.