– Складно пою?
– Складно.
– Спрашивай, коли чего спросить хочется.
– Про что заговор?
– От испуга.
– Неужто ты, волхв Благомир, чего боишься?
– Кому много открыто, у того страхов великое множество, – вздохнул старец. – Предчувствия томят… Ты слушай да учись ладу в словах.
И опять запел:
– Выйду я, волхв Благомир, во чистое поле, стану лицом ко дню, хребтом к ночи. Акиры и Оры и како идут цари, царицы, короли, королицы, князи, княгини, народы и роды да не думают зла и лиха, а видят меня, волхва Благомира – да сердцами-то возвеселятся, возрадуются. Как не поворотить колесницу небесную, пресветлую, вспять, так и слова моего не поворотить. Во веки веков.
И опять подозвал Баяна:
– Чтоб с пустым лукошком не являться, собирай грибы… Смотри, боровички какие стоят!
Баян рад, что дело ему указали. Собирает крепыши, да все невеликие попадаются, плоховато лукошко полнится.
– Погляди-ка в тех молоденьких дубках, – показал Благомир. – Там место влажное, а землю поутру парило.
Кинулся Баян в дубки, а там – чудо! Стоит гриб – сам в аршин и шапка в аршин.
– Ох ты! Ох ты! – закричал Баян, призывая Благомира.
Волхв подошел, посмотрел, удивился:
– Таких молодцов я, пожалуй, не видывал. Твое счастье.
Нес Баян гриб на плече.
Всяк пришел на этот боровик поглядеть. А ребята, черногубые от вишни, еще и позавидовали товарищу:
– Ты хоть мал, да удал. Тебе сам царь грибов дался!
Баян не смотрел в глаза товарищам: показаны ему были дивные чудеса, а рассказать про то нельзя. Заповедано.
Диво огня
Баяна определили в подпаски. В стаде было сорок коров. Пастухов двое. Один пастух учил подпаска играть на гуслях, другой на рожке. Рожок – берестяной ремень, вырезанный из ровнехонького молодого дерева. Захотелось поиграть, коров взбодрить, зверей пугнуть – свил бересту в дудочку, уставил гудок, полую палочку из бузины, с прорезью: дуй – загудит. Но чтобы играть, гласы выводить – без ученья, без премудростей не обойдешься.
В пойме пригляд за коровами невелик. Разве что овода в солнцепек досадят. Тогда стадо перегоняли к воде, в тень ивняка. Полудничать.
Коров в это время доили, а пастухи обедали, вздремывали. Баян же получал полную волю. Уходил от людей подальше, садился возле осиных норок, пел, что в голову придет.
– Ой вы, осы язвящие! Вы не жгите меня, меня жжет огонь и крапива жжет! Не ходите в мою избу, в дымную, ходите в свою, в золотую да в медовую, заждались вас детки-куклешечки, они криком кричат, медку хотят.
Осы, любопытствуя, вились возле отрока, на голову ему садились. Не жалили, но и прочь не летели от неумелых заклинаний.
Однажды пастух-гусляр укололся о сухую траву. Заругался:
– Ох ты, закручень трава, осиная страсть! Спалил бы тебя, да ос тревожить не хочу.
Баян присмотрелся к травке, а слова уже тут как тут:
– Беру, беру закручень-траву! Беру в бору закручень-траву! На зеленом лугу сожгу, сожгу. Разбегайся, разлетайся, осиный народ.
Но осиному народу не было дела до мальчишьих прибауток.
Пришло ненастье, Баян простудился, и ему было велено пойти со старшими ребятами в кузню, возле огня погреться.
Ворота в кузне – настежь, а жарко. Огонь в огромной печи трубит, как лось. А кузнецы знай подкидывают в ярый зев пни да плахи. Потом взялись мехами пламя раздувать, запели, огню угождая:
Как царь багрян, рода дивного,
Как солнце яр, как жизнь пригож,
Как коровье молоко, белехонек.
А норовом зверь, пожиратель дубов.
Размечи, огонь, золотые свои власы.
Загуди, затруби рыжей бурею.
Порезвись, как дитя неразумное,
А натешившись, послужи ты нам, тебя кормящим.
Кто носит дрова, в поту, в дыму, от сажи чернехонек.
Кто служит тебе от зари до зари и ночь напролет.
Распусти своих птиц, раскидай головни,
Не дай никому повязать себя!
А нам послужи, ковалям-кузнецам,
Песнопевцам служи, златословию,
Будь доступен нам да еще певцам,
Как родитель доступен детушкам.
Подошли кузнецы к печи, поклонились огню, за дело взялись. Чего-то несут, чего-то оттаскивают.
Расступились вдруг от печи, первый кузнец грохнул по печи молотом, и из жерла – солнце полилось. Такая ярь – потемнело в глазах у Баяна.
Оттеснили его в сторону.
Пока проморгался, молотки по наковальне пошли постукивать. Искры сыплются, как звезды. А кузнецы с двух сторон – хвать да хвать. Зазвенело в ушах. Присмотрелся Баян – меч куют кузнецы.
Подошел Любим, лицо черное, а зубы блестят.
– Жарко у нас?
– Жарко.
– Хорош огонь?
– Диво.
– Пошли подышим, дождик кончился.
Сели под навесом, на дрова.
– Что это? – спросил Баян, показывая на пепельный шар на стропилах.
– Осиное гнездо. Ты не бойся! Если сам к ним не сунешься, они не трогают.
– А что внутри домика?
– Соты. Осиная матка. Видел пчелиные маточники?
– Не видел.
– С палец бывают. Мой отец бортник.
В ту ночь снился Баяну яропламенный меч.
На Любима, Лучезара, Любомысла смотрел он с той поры как на чародеев.
Про выпеченное в печи солнце пробовал на гуслях рассказывать, но красота живого огня была краше, в рожок трубил о своем восторге, но не смел словами волхвовать. Знал: нет у него слов, достойных дива, подрасти нужно. На смирение осы не мог верного слова сыскать.
Белый жеребенок
Вдруг жизнь переменилась. Жрецы день-деньской пели славословия Жертвенному коню. Все мальчики оказались дивноголосыми, а у Баяна горлышко было птичье, серебро позлащенное.
– Нас всех сюда за голос взяли, – сказал Баяну Горазд.
– Я не пел Благомиру.
– Другие волхвы тебя, знать, слышали. Сварог любит чистоголосых.
В день праздника тихое место святилища наполнилось народом. Люди приходили селениями, занимали места на склоне горы перед Белым Каменным конем.
Кое-где в склоне были пробиты ступени, а внизу так даже каменные сиденья для особо почетных гостей.
Восславить Сварога приехал молодой князь Святослав[5] со старшим сыном Ярополком. Святославу было двадцать лет, а Ярополку – шесть. Правительница, княгиня Ольга, крестившаяся в Царьграде[6], – идолов и волхвов не жаловала, называла бесами. Не бывала она здесь вот уже десять лет.
С князем приехало сорок гридней. У каждого меч, лук, копье. Но все без доспехов, даже без щитов. Рубахи на всех праздничные, конями на груди расшиты.
Святослав в плечах матерый, станом юноша, одет как все, только шапка на нем белая как снег и опушена белым, горностайкой. Князь снял с седла Ярополка, поставил на землю и, весело улыбаясь, поманил к себе Баяна с Гораздом.
– Ребята, вот вам друг! Покажите-ка ему тайны ваши сокровенные. Побегайте всласть!
Отроки поклонились князю и княжичу, а с места сдвинуться не смели.
Святослав подтолкнул сына к отрокам, но Ярополк уперся, стал красным. Мгновение затянулось, и Баян, страдая, тоже запунцовел. Пустился бежать. Горазд кинулся за ним, за Гораздом княжич.
Остановились у конюшни, где держали священных коней. Ворота были заперты.
Посмотрели друг на друга.
– Батюшка привел в дар белую кобылу с жеребенком, – выдал секрет Ярополк.
– А твоему отцу подарят меч. Я сам к ножнам серебряных коньков приваривал, – похвастал Горазд. – Гривы да копыта золотые, и зубы золотые, и языки.
Княжич, как и его отец, был в круглой атласной шапке, опушенной белым горностаем. Кафтанчик тоже белый, с серебряными пуговицами. Рубашка уж такая белая, аж сияет, по вороту жемчугом шита.
– Мы бы тебя в кузню повели, – сказал Горазд, – да в таком белом кафтане туда нельзя.
– Я в кузне у себя на дворе был, – сказал княжич.
– Хочешь, на озеро пойдем? – предложил Баян. – Уж такое глубокое! А на дне свет.
– На озеро – нельзя! – Ярополк аж ногой топнул. – Меня к воде не пускают без гридней.
– Горазд! Горазд! – послышались торопливые оклики.
– Я тут! – откликнулся отрок.
– Тебя в златокузню зовут! – крикнул запыхавшийся Любим.
Баян и княжич остались одни.
– Хочешь, я тебе такую покажу тайну, какой даже волхв Благомир не видывал? – спросил Баян.
– Покажи.
– А в лес тебе можно?
– Если не больно далеко.
– А мы не далеко. Видишь, кипрей растет?
Побежали. Остановились перед цветами, обступившими молодые дубки. Баян осмотрелся, не следит ли кто. Приказал княжичу:
– Замри!
И снял с цветка язычок розового пламени.
– Хочешь подержать?
Княжич молча протянул ладони.
Баян бережно передал огонек. Ярополк смотрел то на чудо, то на удивительного отрока.
– Давай!
Баян забрал душу кипрея, вернул тотчас воспрянувшему цветку.
– Ты, княжич, про это никому не говори!
– И бабушке нельзя?
– Ни единому человеку.
– Не скажу.
– Поклянись.
– Клянусь белым конем Сварога.
Баян перевел дух.
– Ты волхвом будешь? – спросил Ярополк.
– Не знаю. Меня учат на гуслях играть да слова искать.
– Слова?
– Не простые. Заветные.
– А-а! – сказал княжич и посмотрел на отрока с завистью.
– А ты князем будешь? – спросил Баян.
– Буду, если не убьют.
– Кто?! – изумился Баян.
– Злые люди. На князей охотятся, как на красного зверя. – Ярополк смерил отрока взглядом с ног до головы. – Если будет божье изволение на княжеский стол мне сесть, я тебя к себе возьму.
– А зачем?
– Я буду княжить, а ты будешь советы давать. Тебе сколько лет?
– Восьмой год пошел.
– А мне шесть, ты почти на два года меня умнее.
– Иные старые, да глупей молодых.
– Нет! – решительно взмахнул рукой княжич. – Моя бабушка на сорок лет старше моего батюшки и на сорок лет мудрее… Ты об этом тоже никому не говори. Ни единому человеку.