Третий раз открыли святую книгу, и указала Ольга строку, и отец Хрисогон прочитал:
– «Вот муж на рыжем коне стоит между миртами».
– Слава Богу! – прошептала умирающая. – Твое княжение будет для народа покойным и мирным.
И осенила Ярополка крестом, и закрыла глаза, набираясь сил для последнего разговора с сыном своим, с князем Святославом.
Сказала Святославу с великой печалью:
– Если попрошу тебя сидеть в Киеве, радоваться миру и покою, ты ослушаешься. Мне – скорбь, тебе – грех. Живи как хочешь, но дай мне слово, что не будет от тебя гонения христианам.
– Да пусть живут! – весело откликнулся Святослав.
– Взрастил бы ты сыновей, внуков моих, тогда и шел бы искать неведомо что! – вырвалось у Ольги в отчаянье.
Святослав только голову наклонил, чтоб не смотреть матери в глаза. И сказала великая княгиня, теряя силы:
– Тризны по мне не совершай. Отец Хрисогон меня похоронит. Да не оставит тебя Господь, хоть ты бежишь от Него.
Перекрестила. И выкатились слезы из глаз ее. Не по себе, по сыну.
Ушел Святослав, а Ольга была в недоумении: много хотелось сказать, приготовила слова пронзительные, но Бог иначе устроил.
И скончалась великая княгиня Ольга, и похоронил ее по христианскому обычаю отец Хрисогон.
Преподобный Нестор-летописец так написал о блаженной Ольге в «Повести временных лет»[104]: «Была она предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед светом. Она ведь сияла: как луна в ночи, так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь».
Княжение Ярополка
Князь Святослав поджидал дружину молодых вятичей, позвал с собой в Переяславец. Даром времени не терял, учил строю, владению оружием новобранцев, горевших желанием идти за птицей Славой да по иноземные чудеса.
А Киев жил неспокойно.
Ночами дважды загоралась церковь Николая Угодника, но Бог не попустил истребить храм, святую свечечку среди языческих просторов. Христиане спали чутко, тушили пожар вместе с Ангелами.
Осмелевшие язычники не унимались. Повалили крест на горе, откуда озирал скифские дали апостол Андрей Первозванный.
В ближайшем от Киева погосте рассыпали по бревнышку часовню. Бревна в речку спустили, крест закопали в лесной чаще у медвежьей берлоги.
Из гридней Святослава тоже язычество поперло, будто дрожжами их окормили. Брали по второй и по третьей жене. Вламывались в дома христиан, забирали иконы, ругались над образами. Толпа язычников, с дубьем, с огнем, подступила к хоромам бояр-христиан.
Рассердился великий князь, вывел на улицы дружину в броне, с оружием. На площади приказал стегать плетьми дубовую плаху, да так, словно желал выбить из нее слезы. И прошел по ближайшим весям, настегивая плаху. Язычники намек поняли. Притихли.
В эти дни, когда Киев стал тих и трезв, приехало из Новгорода большое посольство – просить себе князя, ибо смерть вещей Ольги придала храбрости многим порубежным завистникам на чужое добро.
У самих новгородцев смиренности тоже как не бывало. Говорили со Святославом напористо:
– Не пойдете к нам, сами добудем себе князя!
Недосуг было Святославу ссориться с гордыми посланцами купчишек, притворился смиренным, просил:
– Извольте подождать ответа. Спрошу княжичей, детей моих, ибо сам я вскоре иду в Переяславец.
Позвал Ярополка.
– Идешь ли княжить в Новгород?
– Не иду, – ответил Ярополк. – Я князь Киевский.
– Идешь ли в Новгород? – обратился Святослав к Олегу.
– Но ты послал меня к древлянам. Мой стол в Овруче! – возразил Олег.
Боярин Добрыня шепнул новгородцам:
– Просите Владимира!
Новгородцы знали: Владимир от Малуши, от ключницы вещей Ольги, от рабыни, но дед по матери у него – Малк Любечанин, князь древлян. Подумав, сказали:
– Святослав, дай нам Владимира.
– Вот он вам, – ответил великий князь с радостью, ибо обошел Владимира, теперь же справедливость была восстановлена, все дети получили столы со многими городами, сам же он освобождался от цепей дедовских обетов, от старого мира славян и скифов. Иной мир ждал его, иные земли, где мало зимы, много солнца, где плоды источают мед, а люди прекрасны телом и ликом.
И все же Святослав медлил: уйти из Киева – кинуть детей-отроков на произвол судьбы.
Но вот новгородцы собрались и отъехали в свою землю, а с ними Владимир и его наставник Добрыня. Добрыня – брат Ольги, – великий мудрец. Владимир в Новгороде крепко сядет. Вот в Киеве без Добрыни пустовато сделалось.
Но походный стяг уже зазвенел на ветрах, на ветробоях. А тут еще прискакал от воеводы Переяславца, от боярина Волка, гонец: новый болгарский царь Борис ополчился на русских. Переяславец пал.
Святослав заторопился выступить, не дождавшись вятичей, но умер витязь, славный Асмуд. Не оставил великий князь своего воспитателя без тризны.
В ладье с высокими бортами по огненным волнам многоярусного костра отправился Асмуд из дольнего суетного мира в мир огненных коней, огненных колесниц.
Схоронили прах Асмуда в зеве древнего кургана, насыпали курган вдвое. Отправили с витязем дюжину коней и верного слугу, сам пожелал поспешить за господином.
Были конные ристалища, круговые чаши, обильное пиршество.
Пел Асмуду славу древний годами сказитель Коростень. Сорок гусляров рокотали струнами, наполняя сердца отвагой. Но перехватило горло на ветру у Коростеня. Замолчал. Указал на Баяна, потому что говорить не мог.
Запел Баян хвалу пращурам. И хоть не стало в его горле прежнего серебра, хоть ломало неустоявшийся голос, как буря ломит молодой дубок, пронял сердца юных гордым напевом, а сердца старых мудростью слов.
Сказал Святослав, послушав Баяна:
– Со мной пойдешь. Твои песни – стоят целого полка.
Не успел Баян испросить благословения в дальнюю дорогу у батюшки, у матушки.
Прямо с тризны, под звоны гуслей, под трубы, пронзительные, как журавлиные клики, отправился скорый князь Святослав в поход добывать солнечное царство да вечное имя.
Ушел с подоспевшими вятичами, но без лишних напутствий и сам никого не наставляя.
Сварог дал княжества княжатам, а ума сами наберутся.
Испугался Ярополк, оставшись один на один с Киевом.
За отцовской спиной княжить как мед попивать на пиру. Без отца – сладкий княжеский кус показался горьким.
На Купалу язычники устроили великие игрища. Не ждали ночи, как прежде, при великой княгине Ольге. Ясным днем начали свои бесстыдные обряды.
На реке Лыбеди выбрали Красаву да Силу.
Выходили перед сборищем юные девы простоволосы и наги, поднимались на высокий берег, на дубовый пень пращуров. Показывали себя. Юноши поднимали камни. Начинали с самого большого, а какой по силе, такова и сила. Поднявшему самый тяжкий девы возложили на голову венок из дубовых листьев, а старцы поднесли громадную палицу. Красаве, избранной по всеобщему приговору, – венок из белых лилий надевали юноши, потом брали Красаву на руки, несли к воде. И она первая начинала всеобщее купание и плескание в чистых водах.
Воды были чистые, и обряд был чист. Взоры не туманились похотью, но христиане пришли с крестом, хотели устыдить, разогнать беснование.
Снова началась в Киеве смута. Оградил Ярополк от погромов дома верующих во Христа гриднями, тогда народ возмутился и кинулся к его двору.
Боярин Вышата был христианин. К народу вышли сам Ярополк да боярин Блуд. Спросили люди князя:
– Ты наш князь или князь пришлых греков?
Ответил Ярополк:
– Я ваш князь.
– Тогда иди с нами и принеси жертвы Сварогу да Волосу. Нынче Купала, приходи с женой через костры прыгать. Твой отец, славный князь Святослав, хоть и надевал простое платье, а был всегда с нами в ярую купальскую ночь. Оттого зовем его, любя, Ярилою.
Повернулся Ярополк к Блуду и сказал твердо:
– Пусть будет так, как они хотят.
Пошел Ярополк на гору к истуканам и кормил их вместе со жрецами.
Стыдно было юному князю перед памятью бабушки, перед святой Ольгою, но не знал, как можно укротить народ.
Показаться же на глаза Александре вовсе не хотел. Осмеет. Не он повелел толпе, толпа ему приказала, а он и возразить не посмел, согласился привести жену через огонь скакать.
Александра в те поры вышивала плащаницу для храма. Вздыхал Ярополк, а набраться храбрости начать разговор не мог.
Александра усадила его, потрогала голову: не горяча ли… Рассердился на себя Ярополк. Вскочил на ноги:
– Чернь проклятая! Лаптем на меня, на князя, наступила да еще и давит!
– У тебя – княжество, а у василевсов – империя, но сама я видела, как льстил и угождал простолюдью могучий Никифор. Видела, как бушевала человеческая стихия и как мал был перед нею хозяин Вуколеона и Большого дворца.
Слова умной жены ободрили Ярополка. Признался:
– Кричали мне киевляне, чтоб я с тобою шел на купальские ночные игрища, через костры прыгать. Мой-то отец ходил на Днепр к кострам. Как равный являлся, без гридней, в простом платье.
– Ай как славно! – обрадовалась Александра. – Не горюй, я в костер не упаду.
– Так и я не упаду! – расцвел улыбкой Ярополк.
Ходил молодой князь со своею гречанкой на игрища.
Молодцом сиганул через костерок. Александра же вознамерилась одолеть большой огонь. Через большой огонь не прыгали, его зажигали во славу Купалы и для света.
Сняла Александра сапожки, низанные жемчугом, сбросила тяжелую от сверкающих каменьев ферязь, разбежалась, порхнула, пролетела сквозь пламя, сама, как пламя, алая – перепрыгнула!