Волосатую шкуру ради славы взял,
А вепрятину так дружине дал,
Себе, молодцу, – одоленье с перемогою,
А устаток свой в ту же ночь заспал.
Баян перебирал струны, струны всполошно вскрикивали, умолкли наконец.
Молчали.
– Как это у тебя получается? – сказал Ярополк, поеживаясь. – Ничего не было – и песня. И ведь не позабудешь сказанного. Ты чего-то напророчил, знать.
– Пел, что пелось, – сказал Баян, отставляя от себя гусли.
– Нет! Как же это у тебя получается?
– Не знаю… Ты сказал: пой, вот я и спел.
– А гусли эти – твои! – улыбнулся Ярополк.
Баян поклонился до земли:
– Благодарствую. Дивные гусли. Однако смилуйся, отпусти меня с Синеглазкою пожить у бортников. Обветшали мои слова в миру. Радости им набраться бы на вольной воле.
– Я все ищу тебя, все жду… Что ж, Баян, иди! Ты ведь не раб, чтоб сидеть привязанным к месту.
– Князь! – воскликнул Баян. – Прости меня. Не от тебя бегу… Всего и хочу, чтоб посветлело в душе.
– Ступай, Баян! Ступай! Я буду рад светлым песням. – Ярополк откровенно огорченно вздохнул – Будет просвет в бесконечных моих делах, приеду в гости. На меды.
Прощаясь, обнял Баяна. Хранителю казны велел выдать певцу на жизнь сорок гривен. Огромные деньги.
Приключения полениц
Гречанка Александра приметила: Ярополк сажает ее рядом с собой на бабушкин трон по самым малозначительным случаям.
Заговорила о том как бы невзначай и пожалела, что заговорила. Ярополк побагровел, словно его уличили в воровстве.
Страдая, признался:
– Как бы Свенельд чего не затеял против тебя… У него затей много.
Краснеть Ярополку было отчего: Свенельд уже затеял затею. У стыдливого князя храбрости не хватало рассказать о происках всесильного воеводы. К гречанке Свенельд ластился, когда рядом со Святославом был Калокир. Но теперь Калокир прятался от Цимисхия неведомо где, а сам василевс, завершив победоносную войну в Сирии, погряз в разборе церковных дрязг и неустройств. Сместил с патриаршего престола своего же ставленника Василия, приговорил к ссылке в монастырь на реке Скамандре. В патриархи возвел Антония, монаха знаменитого Студитского монастыря, мудреца и аскета. Антоний был стар, но просветлен Божественным Духом. Как говорил о нем современник: всякий изнеженный человек покидал святого старца с чувством, что «жизнь – тень и сон».
Занимаясь устроением духовной жизни государства, предводительствуя армиями в новых походах, василевс Иоанн Цимисхий забыл о Руси.
Но о Византии помнил Свенельд. Он ощущал бремя своих лет и видел: на Люта положиться нельзя – ветер в рыжих кудрях, весь ум в силу ушел. Что выйдет из Ярополка – неизвестно, одно ясно – это не Святослав, это – не война. А для мира сил нужно вдвое и втрое, нежели для царства воюющего, для всех страшного.
Взоры Свенельда обратились к Полоцку. Полочане были сильным народом. Князь Рогволод[107] – потомок старого Рогволода, пришедшего на земли кривичей, чуди, новгородских славян вместе с Рюриком. О красоте, об уме дочери Рогволода Рогнеде[108] сказывали сказки, словно это была вторая Ольга.
Женить Ярополка на половецкой военной силе для Свенельда казалось все равно что добыть Киеву безопасное будущее.
Древлянин Владимир, сын Малуши, владея Новгородом, рано или поздно пожелает и киевского стола. А он его пожелает: уй Добрыня надоумит. Добрыня всегда мечтал о едином славянском царстве.
Когда Свенельд заговорил с Ярополком о дивной полочанке Рогнеде, князь отвечал сбивчивой скороговоркою:
– Зачем мне Рогнеда? У меня есть жена. У меня жена багрянородная. Она добрая, она мудрая, она…
– У русского князя может быть десять жен! – сурово возразил юнцу беспощадный Свенельд. – Жены князя не для приутехи. Жены князя – сила княжества. И ум!
Ярополк сглотнул слюну и промолчал, молчал и Свенельд до времени.
И вдруг явился к Ярополку на ночь глядя и как ножом по сердцу:
– Владимир-то, твой братец, как бы не опередил нас! Завтра же посылай сватов!
Несчастным мальчиком предстал Ярополк перед любимой своей гречанкой.
– Что делать? Свенельд к Рогнеде, к полочанке, сватов шлет!
Александра смотрела на вытаращенные, на испуганные глаза Ярополка и засмеялась. Да пуще, пуще, без удержу.
– За кого сватает-то? – спрашивала сквозь смех и слезы.
– За меня.
И опять хохотала Александра, а насмеявшись, взгрустнула:
– Ну, коли ты ко мне пришел защиты искать, давай кудри тебе расчешу.
Достала гребень. И он, поколебавшись, положил-таки голову на ее ласковые лядвы. От сладости, от горя – прижимался к ее телу, как обиженное, но утешенное дитя.
На другой день Александра поехала в гости к дочери Свенельда.
И объявились во чистом поле, досаждая проезжему народу, поленицы.
Александре, не смирившейся с коварством судьбы, было любо пускать стрелы, изумляя точностью глаза, крепостью руки Свенельдову дочку.
Броню и оружие поленицы прятали в лесу, в потайной землянке. Забавлялись скачками, стрельбой в цель. На птиц, на зверей луков не наводили, а вот куралесы куралесили. Наезжали на обозы, приказывали возчикам на бой выходить, многим на двух. Какое там! Мужики, громады мышц, сила немереная – на землю ложились, моля о пощаде. В сердцах поленицы заставляли мужиков переворачивать возы, драть друг друга за бороды…
Однажды Свенельдова дочка с Александрой наехали на скоморохов. А у скоморохов медведь! Александра ойкнула по-бабьи, но приключилась великая потеха. Скоморохи кинулись в лес, а медведь в село, что было поблизости. Заскочил в избу, дверь за собой закрыл. В избе женщины, дети – бревна тряслись от воплей.
Было дело, озоровали над овечьими пастухами. Как всегда, предложили молодцам силой померяться. Куда там! Кто кланяться, кто бежать. Гоняли пастухов по степи, стегали плетками. Овцы оказались поумней своих водителей. Шарахнулись всею массою, пробежали с версту и стали как солдаты, командиров дожидаясь.
Недолго глумились над людьми обиженные судьбою женщины – мужчинами не родились, – всему приходит конец.
Ясным вечером приметили поленицы вдали двух витязей.
– Ай, потешимся! – обрадовалась дочь Свенельда.
Александра же хотела остановить ее:
– Се истинные рыцари. Посмотри, какие у них кони, какие плащи. И ведь в броне.
– Вот и славно, что рыцари! Довольно медведей да баранов пугать. Ой, Александра, как же я люблю – съехаться с поединщиком. Кровь так и взыграет.
Не ведала сумасбродная, на кого коня пустила, на кого копье выставила.
То был Роар, ее жених. С оруженосцем своим он вышел из ладьи и ехал берегом, наслаждаясь красотой ковыльной степи.
И вдруг – поединщики.
– Защищайся! – закричала дочь Свенельда, остановившись на миг и горяча уздою коня, чтоб налететь и сшибить нежданно явившегося варяга.
– С кем имею честь?! – спросил гордо Роар.
– Сшибу, тогда узнаешь! – крикнула его невеста и помчалась, неотвратимая, как судьба.
Рассердился Роар, закрылся щитом, поднял копье. Но поляница отвела его оружие и ударила. Пришелся удар поверх брони, в горло. Выпал Роар из седла, сраженный рукою своей невесты.
Александра с оруженосцем в бой не вступала, пустила издали стрелу в шишак шлема, тем и позабавила себя.
Только на другой день узнали поленицы, кто был убит во чистом поле, кто омочил кровью седые чубы ковыля.
Хоронили Роара с великими почестями. Невеста его, прекрасная дочь Свенельда, была неутешна.
Сразу после похорон крестилась и приняла самое строгое монашество – схиму.
Александра же присмирела. До того присмирела, что и со своей судьбой вполне смирилась.
Год 975-й
Мудреные тенета выплетал хитроумный Свенельд, но жизнь посрамила его простотой.
Дочь, такая своенравная, непокорная, похоронив жениха, которого никогда не видела, неделю сидела будто в столбняке, не желая глаз поднять, слова сказать. И вдруг уверовала в Христа, отреклась от мира.
Дочь ладно, отрезанный ломоть. Беда с сыном раздавила всемогущего Свенельда. А он был занят величественным делом – устроением будущего государства. Князь Рогволод принял сватов Ярополка с честью. Гордая княжна Рогнеда хоть и поморщилась, узнавши, что одна супруга у киевского князя уже есть, но предложение приняла. Условие, поставленное княжной, для Свенельда было вполне приемлемое: почитать полочанку выше гречанки.
Наставить на ум податливого, как воск, Ярополка – казалось Свенельду несложным. Князь упрямился, речей о Рогнеде слушать не хотел, и премудрый боярин отступил, полагаясь на терпеливую, не оставляющую выхода настойчивость.
И вдруг белый свет померк. Наследник рода, могучий Лют, отправился на большое веселие, на красную охоту за оленями в дремучие древлянские леса. Нет, не привез он тучных тельцов, самого принесли, одинокого, ибо один он был мертв среди живых товарищей и слуг.
Рассказы охотников были сбивчивы. Повстречали-де в лесах князя Олега Древлянского. О худом не думали. Когда охота с охотой нечаянно сходятся, жди дружеского пиршества. Правда, и драки бывают: не трожь-де наших зверей, для нас плодятся.
Князь Олег только и спросил Люта:
– Кто се есть?
– Свенельдич, – ответил Лют.
Взъярился князь, повелел гнать Свенельдича из древлянских лесов. Гордый Лют вознегодовал и был тотчас убит.
Будто железноногий идол сошел с места, страшен был Свенельд, явившись к Ярополку. Требовал мести.
– Порази, князь, Олега, порази в само сердце. Сегодня он поднял руку на ближайшего к тебе – завтра поднимет на тебя.
В своих уделах Олег и Владимир правили самовластно, ни в чем не признавая первенства киевского стола. Ярополк понимал: княжество, разделенное на три части, втрое слабее княжества Олега и Ольги… Надеялся, время образумит братьев, не торопился навязывать им свою волю, откладывал больное дело на лучшее завтра. Одно – воевать с печенегами, а тут ведь братья! Свой народ! Как приступать к городам, где у людей та же речь, что твоя? Как можно просить победы у Христа и Богородицы, идя войной на родную кровь?