— Дави!
Человек куда-то исчезает.
— Сволочь! — произносит Галан в сторону и садится на заднее сиденье. Глаза его злы, кулаки сжаты. — С ними еще придется драться. И сюда залезли…
Чехословацкие товарищи: инженеры, врачи, журналисты, бывшие воины армии Людвига Свободы встретили Галана с распростертыми объятиями. Настроение его резко изменилось. Гнетущее состояние от встречи с недобитым бандеровцем исчезло. Завязалась беседа. Появилась бутылочка коньяка и традиционные чешские рюмки-наперстки. И пошли поздравления:
— Наз-дар!
— Наз-дар бра-а-а-ти-ку-у!..
В последующие шесть дней Галан и его спутник днем, как правило, работали над изучением боевых исторических документов, предоставленных Андреевым в их распоряжение, а вечером уезжали из Кладно в Прагу к своим новым друзьям, расспрашивали о боевых действиях русских, украинских, чешских партизан, о злодеяниях украинских националистов и власовцев.
Галан очень интересовался действиями служителей церкви в годы оккупации Чехословакии. Галан радовался, когда ему удавалось установить какой-нибудь неизвестный ранее факт или адрес какого-нибудь матерого гитлеровского преступника.
— Пригодится, — бормотал Галан. — Им еще нужно за все, что они натворили, ответить…
Подошло воскресенье. Накануне генерал Свобода прислал полковнику Андрееву приглашение принять участие в траурном митинге в честь погибших в селе Лидице. Галан, Андреев и их спутники выехали туда рано.
Начиналось прекрасное утро. До основной магистрали ехали медленно. Галан все время смотрел по сторонам, был весел, разговорчив. Он говорил, что сейчас как-то не верится, что все это вокруг еще недавно топталось кованым немецким сапогом…
Вскоре подъезжали к ровному полю с небольшой возвышенностью справа и кустарником.
На поле — множество людей. Был выстроен почетный караул из воинов Советской Армии. Из первой машины вышел тогдашний президент Чехословакии Эдуард Бенеш и медленно прошествовал навстречу начальнику почетного караула. Выслушав рапорт офицера, президент, держа шляпу в руке, вышел на середину строя и поздоровался на ломаном русском языке:
— Здравствуйте, товарищи красноармейцы! Как залп, воздух рванул ответ:
— Здравия желаем, господин президент!
— Да, «господин»!..
Как непривычно Галану было теперь это слово! Забылось, стерлось оно.
Пока шла церемония, к Андрееву подошел генерал Людвиг Свобода. Осведомившись, как идут дела с погрузкой и отправкой танков и грузов и не нужна ли помощь, он просил передать привет генералу Лелюшенко и пожелать ему здоровья. Пользуясь случаем, Андреев представил генералу своих гостей. В том числе и Галана.
С разрешения генерала чехословацкий офицер проводил советских товарищей на трибуну, усадил на отведенные им почетные места.
Трибуна — деревянное строение, закрытое по бокам досками и сверху легкой кровлей. Все было обито черным крепом. Впереди перед трибуной на скамейках сидели двадцать два человека, все в черном. Те, кто остался в живых из всего расстрелянного гитлеровцами населения большого и красивого села Лидице.
В момент уничтожения Лидице этих людей по счастливой случайности там не было. Потому они избежали участи своих родных и близких. Головы их опущены, платки прижаты к губам, плечи вздрагивали.
Всем раздают фотоснимки села Лидице — каким оно было до уничтожения. Белые домики, сады, виноградники, асфальтированная дорога. Сейчас на этом месте груды битого кирпича, сожженные деревья, кустарник. «Вот он, фашизм в действии!» — думает Галан.
От трибуны к возвышенности — центру бывшего села, проложена ковровая дорожка протяженностью около ста метров. В конце ее — бак с горючей жидкостью и высокий металлический крест. В баке — огонь, языки пламени лижут крест. Ярослав Галан что-то пишет в блокноте, его взгляд устремлен вдаль, на дым и крест, все это напоминает ему растерзанный Львов.
Огонь, дым, крест!..
Начался митинг.
Вокруг трибуны — море народа. Кругом мертвая тишина, и речь оратора тиха, только слышен треск огня.
Но вот речь оратора окончена. Правительство и приглашенные в скорбном молчании медленно идут по ковровой дорожке к кресту. Звучит траурная мелодия. Раздается команда: «Слу-у-у-шай, на-кра-ул!» И опять все тихо. Низко опущены головы, слышны рыдания…
Галан глухо говорит:
— Сколько же надо нам провести таких траурных митингов, чтобы почтить память всех погибших людей и разрушенных городов и деревень?
И сам себе отвечает:
— Много, ох как много…
Погас огонь в баке. Уже не лижут языки пламени железный крест, все медленно расходятся. Идет к машине и Галан. Грустен и мрачен Ярослав Александрович, мысли его далеко — на родной Украине…
Писатели пробыли в гостях у Василия Андреева еще два дня. Работали с материалами, дважды наведывались в Прагу. Генерал Свобода сдержал слово. Он принял их у себя в министерстве и два часа отвечал на вопросы.
Но вот командировка окончилась, наступил день расставания.
Мотор машины уже работает. Галан благодарит Андреева, обнимает его, берет с него обещание, что при первой же возможности он приедет во Львов.
Зарубежная поездка продолжалась с 9 июня по 5 июля 1945 года. Галан побывал в Перемышле, Кракове, Дойчлисе, Горнау, Радебойле, Дрездене, в Вене и в Венгрии, в районе озера Балатон.
По материалам поездки им были написаны статьи «В Вене» и большой очерк «Они сражались за Львов», где рассказывалось о бойцах и командирах Советской Армии, освободивших столицу Западной Украины. Галан, по его словам, «заглянул в глаза смятенной Европы».
Но главная встреча с ней, встреча, которая эмоционально подвела для него итог войны, — эта встреча была еще впереди.
«Слишком многое накипело на сердце…»
В памфлете «Аванс», написанном в июне 1942 года по поводу смерти Гейдриха, Галан писал: «Народы Европы поднялись. Три пули в хребте гада Гейдриха — это только аванс. Приближается час окончательной расплаты. Это будет суд, которого не знала история».
И через три года в качестве корреспондента газеты «Радянська Украина» писатель едет на Нюрнбергский процесс.
«Все дело в том, как понимать смысл своей профессии. И еще многое зависит просто от характера. Можно спокойно сидеть в пресс-центре, как, скажем, это делает Гарри Филби, американский корреспондент, тянуть виски, а потом, оторвавшись на полчаса от этого приятного занятия, бегло просмотреть информационные бюллетени и стенограммы и послать — при самой небольшой доле фантазии — весьма приличную, а при материале процесса и сенсационную, корреспонденцию в свой номер…» — Галан вспомнил эту тираду знакомого по процессу английского репортера и улыбнулся. Нет, такое не для него! Он все должен увидеть своими глазами.
…Так размышлял он, стоя в Мюнхене у серого закопченного дома, помеченного во всех официальных справочниках как Юнровский университет.
На набережной, недалеко от входа в здание, его дважды останавливали:
— Есть сигареты.
— Интересуетесь швейцарскими часиками?
— Может быть, господину нужны бритвы?..
Явно галицийский акцент этих уличных торговцев, предлагавших из-под полы ходовые на «черном рынке» товары, не удивил Галана. Он даже с иронией спросил одного толстомордого парня:
— Вы оттуда? — и кивнул в сторону «университета».
— Да, студент, — нахально улыбнулся тот. — А в чем, собственно, дело?
— Мне к пану ректору…
Приняв Галана за «своего», парень стал разговорчивее:
— Второй этаж, направо, — и спросил: — Новенький?
— Хочу попытаться.
— Из лагерей?
— Вначале запросят характеристику. Так — и не думай! В этих лагерях красных до черта!.. А в общем — валяй попробуй!..
Парень отошел. Задний карман у него оттопыривал пистолет…
«Занятная публика, — подумал Галан. — А, собственно, чего я ждал? Мне же говорили — это такой же университет, как Бандера — великий демократ. Собрали всех подонков, шпионов, диверсантов… Переучивают…» Что ж! Он собрал волю в кулак. «Раз пришел — входи», — приказал он себе.
В подъезде дорогу ему преградил сторож с выправкой бывалого боевика.
— Куда?
— К начальству.
— Кто такой?
Галан протянул пропуск, выпрошенный на денек у знакомого американского корреспондента. Втайне он сомневался, что слово «пресса» ему поможет, но магический титр «Соединенные Штаты Америки» возымел немедленное действие.
— С этого бы и начинал. Входи!..
В вестибюле он увидел ту же картину, что и на набережной: он снова попал на «черный рынок»: «студенты» беззастенчиво «делали бизнес».
На втором этаже, у дверей с табличкой «Ректор» было тише. Галан увидел на стене огромный разграфленный лист бумаги. «Расписание», — решил он.
Писатель не ошибся. Против каждого предмета стояли фамилии преподавателей. И здесь Галан охнул: вот они, старые знакомые! Список украшали имена многих негодяев, или знакомых по Львову, или известных как близкие люди Бандеры, Мельника и Коновальца.
Оглянувшись и увидев, что за ним никто не наблюдает, Галан переписал список в блокнот.
На лестнице он столкнулся с худощавым субъектом в поношенном немецком офицерском мундире.
— Где мне найти господина К.? — Галан назвал одну из фамилий списка, известного по батальону «Нахтигаль» националиста.
— Кто вы такой и зачем он вам нужен?
— Я из газеты. — Галану снова пришлось показать удостоверение. Втайне он подумал: «Не такая уж это и большая ложь… Я же не говорю, из какой я газеты…» — Хочу взять интервью.
Худощавый вызвался проводить неожиданного посетителя.
Господин К., узнав, чего от него хотят, немедленно стал похож на премьера.
— Мы не скрываем от мирового общественного мнения наших целей и наших задач, — торжественно заявил он. — Цель эта — борьба с коммунизмом. И я посвятил ей всю свою жизнь… Теперь у нас новый могущественный союзник — ваша страна…
— Читателям интересно будет узнать вашу биографию, — подлил масла в огонь Галан.