антифеодального характера суздальских волнений в нашем распоряжении нет и, очевидно, быть не может, поскольку классовые отношения на Руси (тем более в Северо-Восточной Руси) к началу XI века еще не зашли так далеко. Но определенный социальный характер события, несомненно, имели. Это обстоятельство приходится оговаривать особо, поскольку в отечественной историографии существует и иная, прямо противоположная только что изложенной, точка зрения, согласно которой никакого «мятежа» в Суздальской земле вообще не было и речь может идти лишь о неверном понимании историками летописных источников45.
Так что же произошло на самом деле?
Очевидно, что «мятеж великий», о котором рассказывают летописцы, был вызван голодом, поразившим «всю ту страну», то есть Суздальскую землю. Масштабы голода оказались чрезвычайно велик: люди продавали своих жен и близко в рабство, чтобы избавить себя от лишних ртов и хоть как-то спасти их и спастись самим. Запасов хлеба, обычно имевшихся в распоряжении общины и представителей княжеской администрации, на этот раз явно не хватило. Возможно, это объясняется тем, что недород продолжался не один год; возможно, сказались последствия княжеских междоусобиц и неурядиц предшествующих лет. Ярославу, напомним, приходилось тратить громадные суммы денег на оплату наемников и своего новгородского войска, на работы по восстановлению Киева и другие неотложные нужды. Оставшаяся без своего князя Суздальская земля, вероятно, служила объектом беспрепятственного и бесконтрольного вывоза дани.
Как всегда бывает в таких случаях, люди поспешили заручиться помощью высших сил и обратились к языческим жрецам - волхвам. Последние и без того оставались в силе в этих краях, едва затронутых христианским влиянием; теперь же они встали во главе всего движения и придали ему ярко выраженную религиозную окраску. Но голод обострил и все социальные противоречия, особенно нетерпимые в эпоху ломки старых, традиционных форм общественной жизни. Гнев людей обратился, прежде всего, против «старой чаи», то есть «лучших» людей, занимавших наиболее высокое положение на социальной лестнице тогдашнего общества, очевидно, представителей местной родоплеменной знати. Судя по софийско-новгородским летописям, непосредственно в голоде были обвинены наиболее уязвимые с традиционной точки зрения члены общества - женщины, особенно знатные («бабы» «старой чади», по словам летописца), а также старики и старухи.
Волхвы обвиняли и в том, что они «держат гобино». Эту летописную фразу можно понимать по-разному. «Гобино» - хлебный урожай, изобилие; здесь никаких загадок не возникает. Но что значит «держат»? Удерживают физически, то есть держат в своих руках, как казалось многим историкам прошлого? Едва ли. Скорее, значение этого слова в данном случае иное: «держат» в смысле «задерживают», препятству-ют46. Более отчетливо суть происходящего раскрывают летописи X века: «старая чадь, бабы» «держат гобино и жито и голод пускают» - то есть препятствуют доброму урожаю, изобилию земных плодов, распространяют неурожай, голод; именно они были объявлены причиной постигшей область катастрофы.
Подобные представления свойственны языческому обществу, и не только славянскому. Традиционные верования многих народов напрямую связывали изменения, происходящие в природе (изобилие плодов или, наоборот, неурожай, засуха, голод), с судьбами тех и иных людей, как правило, наиболее уважаемы членов общества, «старцев», «старой чади». Неурожай, разного рода природные бедствия, мор требовали непосредственного вмешательства людей, определенных магических действий и, в частности, ритуального умерщвления тех, ко волей или неволей «задерживает» урожай. Таковы находили, прежде всего, среди стариков и старух, «зажившихся» на земле дольше отведенного им срока и тем самым препятствующих «обновлению» самого внешнего мира. (Судя по этнографическим материалам, добровольный уход старых людей из жизни бы повсеместным. явлением в первобытном обществе.) Рассказ летописи обнаруживает удивительное сходство с преданиями, сохранявшимися в украинском фольклоре еще в XIX веке, о ритуальны убийствах во время голода стариков и старух47. Но летопись акцентирует внимание не просто на стариках, но на «старой чади» - то есть на «лучших людях»: в этом, несомненно, сказалось социальное расслоение, уже произошедшее в обществе.
Выбор в качестве объекта ритуальных убийств женщин также весьма показателен. Смысл происходившего в Суздальской области несколько проясняют схожие события, которые имели место в Северо-Восточной Руси несколькими десятилетиями позже, в 70-е годы XI века, во время очередного голода: тогда два волхва, объявившиеся в Ярославе, также указывали на тех, ко «обилье держит»; двигаясь по Волге, они убивали «лучших жен», говоря про к из них, будто «Та жито держит, та мед, та рыбу» и т. для.48 «Более стойкая сохранность архаических ритуалов в женской среде, большая устойчивость женской обрядности, а также переход на женскую среду обрядности, составлявшей прежде мужскую компетенцию, - характерные процессы при деградации ритуального действа», - пишет современная исследовательница славянской языческой обрядности49. Несомненно, именно такая пережиточная стадия существования обряда, проявившаяся лишь в экстремальных условиях жесточайшего голода, нарушавших нормальную жизнедеятельность общества, и была зафиксирована событиями 1024-го и 1070-х годов.
Как следует из летописи, массовые убийства стариков, старух и жен «лучшей чади» явились лишь одним из средств преодоления голода, и, наверное, не самым действенным. Другая, более прозаическая мера дала несравненно лучшие результаты. Хлеб удалось привезти из Волжской Болгарии, многовекового восточного соседа Руси. Это мусульманское государство на средней Волге и Каме существовало прежде всего за счет международной торговли. Болгарские купцы охотно и много торговали и с русскими землями, и со странами Востока; по-видимому, спасительный для Суздальцев хлеб имелся там в достатке. Что предложили взамен голодающие, догадаться нетрудно: надо полагать, что помимо обычного предмета русского экспорта, пушнины (вероятно, изъятой у тех же представителей «старой чади»), в Болгары и далее на восточные невольничьи рынки отправились те самые жены и домочадцы, о продаже которых в качестве челяди сообщают летописи. Рабы, «челядь», как известно, являлись привычной статьей русского экспорта на протяжении многих веков нашей истории.
Масштабы волнений в Суздальской земле оказались настолько велики, что потребовали личного вмешательства князя. Из Новгорода Ярославу пришлось отправиться в Низовские земли (так называли Ростово-Суздальскую Русь на севере) для наведения порядка. И это при том, что события в южной Руси к этому времени приобрели весьма неблагоприятный для него оборот. На юге назревала (или, может быть, уже назрела) большая война с его братом Мстиславом Тьмутороканским. (Речь о ней пойдет в следующей главе книги.) По-видимому, Ярослав счел для себя невозможным начинать эту войну, имея в тылу мятежный край.
Его расправа с волхвами была скорой, решительной и жестокой. «Услышав о волхвах, - рассказывает «Повесть временных лет», - Ярослав пришел в Суздаль; схватив волхвов, одних расточил (то есть разослал в разные места в заточение. - А. К), других казнил, сказав так: "Бог наводит по грехам на всякую страну глад, или мор, или вёдро (здесь: засуху. - А. К), или иную казнь, человек же не знает ничто". И возвратился Ярослав к Новгороду…» (Слова Ярослава - по крайней мере, в передаче летописца - очевидно, имеют в виду волхвов: им не дано знать, в чем причина постигшей Суздальскую область беды; всё в руках Божьих, и, следовательно, их затея с истреблением ни в чем не повинных людей есть чистое безумие и преступление.)
Софийско-новгородские летописи содержат более пространный рассказ: придя к Суздалю, Ярослав «схватил убийц тех, которые баб избили (убили. - А. К), расточил и дома их разграбил, а других казнил; и устави на ту землю…» Немного дополнены и слова, с которыми Ярослав якобы обратился к населению: «Бог наводит по грехам на всякую страну глад, или мор, или вёдро, или иную казнь, человек же не знает ничто; Христос Бог един есть на небесех».
Как видим, главное добавление летописца X века касается тех мер, которые принял Ярослав для недопущения впредь подобных явлений. Очевидно, он дал Суздальской земле особый устав («устави землю»), о смысле и содержании которого мы можем только догадываться. Как полагают исследователи, речь могла идти о более строгой фиксации размеров дани, взимаемой князем с северо-восточной окраины своего государства, может быть, о некотором ее уменьшении, возможно, о точном указании пунктов сбора этой дани50. Подобные княжеские уставы, несомненно, имели более широкое значение, нежели простое урегулирование конфликта, даже такого серьезного, как восстание 1024 года. Главное их значение заключалось в том, что они ускоряли процессы огосударствления тех земель, на которые распространялось их действие, в большей мере, чем раньше, включали и в политическую и правовую систему Киевского государства.
Трагические события в Северо-Восточной Руси, по-видимому, отразились и на судьбе бывшего новгородского посадника Константина Добрынича. Конечно, вовсе не обязательно полагать, будто опальный посадник непременно принимал в них участие или даже возглавлял их, как это иногда представляется историкам. Но вот его перевод из Ростова в Муром (на третье лето после его заточения, если мы правильно датируем последнее 1021 годом), вероятно, явился прямым следствием суздальского мятежа.
Как мы уже знаем, этот город стал последним земным пристанищем для Константина. У нас есть некоторые основания полагать, что и сама гибель сына Добрыни явилась следствием новых политических потрясений. В 1026 году (а может быть, и несколькими годами раньше) князь Ярослав был вынужден уступить Муром своему брату Мстиславу Тьмутороканскому. Посадникам киевского князя пришлось покинуть город. И не эта ли неизбежность появления здесь посадников Мстислава заставила Ярослава поторопиться с убийством Константина Добрынича? По-видимому, дальнейший перевод его из города в город показался князю слишком обременительным…