ся принять крещение - личными врагами князя, наверное, сыграло определяющую роль в судьбе киевлян, а затем и всего Русского государства. Впоследствии очень точно выразит эту сторону Крещения Руси современник и сподвижник Ярослава Мудрого киевский митрополит Илларион в своем знаменитом «Слове о законе и благодати»: Владимир повелел креститься всей земле своей, «чтобы… всем быть христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старцам, боярам и простым людям, богатым и убогим. И не было ни одного противящегося благочестивому повелению его, даже если некоторые и крестились не по доброму расположению, но из страха к повелевшему сие, ибо благочестие. его было сопряжено с властью»19.
И действительно, повинуясь княжескому призыву, множество киевлян - «Люди всех возрастов: мужи, и жены, и младенцы» - сошлись на берег «русского Иордана» (как впоследствии будут именовать реку Почайну), где их уже ждали «царицыны и Корсунские попы», чтобы совершить надлежащие обряды и прочитать положенные молитвы. Люди, выходившие из речного потока, конечно, не могли измениться в одночасье; большинство из них едва ли понимало смысл совершенного над ними обряда. И тем не менее это событие коренным образом изменяло и их жизнь, и, особенно, жизнь их детей и внуков, жизнь всех последующих поколений русских людей.
Сыновья Владимира были тогда еще детьми: даже старшему из княжичей едва ли минуло одиннадцать лет. Они находились как раз в том возрасте, когда новое воспринимается легко и естественно, когда человек впитывает новые ощущения и впечатления, легко приспосабливается к изменившимся обстоятельствам жизни, когда закладываются основы мировоззрения. Стоит ли удивляться тому, что большинство братьев прочно усвоят новое, христианское понимание мира. Относительно многих из них - в том числе и относительно Ярослава - мы можем сказать это наверняка.
Приобщение Владимира к христианству резко разрывало сложившиеся связи внутри княжеской семьи. Теперь Владимир отказывался от всех своих прежних жен, оставляя единственную законную - Анну. И его «водимые» жены, и его наложницы должны были покинуть князя. Владимир дозволил им сочетаться браком со своими «передними мужами» - боярами и дружинниками, причем предоставил выбор самим женщинам. Несомненно, это можно считать милостивым решением с его стороны. Однако не все из жен согласились на такую милость. Автор Тверской летописи приводит красивую легенду о том, как отвечала на предложение своего супруга гордая и своенравная Рогнеда: «Я, быв царицею, не хочу стать рабой земному царю или князю, но хочу уневеститься Христу и восприму ангельский образ». Сказав это, Рогнеда, действительно, постриглась в монахини, приняв новое имя - Анастасия. Согласно другому преданию, именно тогда она и удалилась к своему сыну, в город Изяславль, где поселилась в построенном для нее монастыре20.
Тверская летопись относит именно к этому времени чудесное исцеление младенца Ярослава. Услыхав речь матери, он будто бы вздохнул из глубины сердца и со слезами произнес слова, исполненные недетской мудрости и искреннего благочестия: «О мать моя, во истину царица царицам и госпожа госпожам! Ибо восхотела ты переменить славу нынешнего века на будущую славу и не восхотела с высот на нижнее состить. Тем же блаженна еси в женах!» Но эти слова, конечно, домыслены летописцем, как домыслена и вся трогательная сцена расставания любящих и соревнующихся в благочестии матери и сына. Мы уже отметили то, несомненно, рациональное зерно, которое содержится в рассказе тверского летописца. Но приурочивать исцеление Ярослава именно к Крещению Руси и удалению Рогнеды в монастырь (то есть определенно к 989 году) вовсе не обязательно. Это приурочение вполне могло принадлежать позднейшему книжнику, обработавшему предание в подобающем христианском духе.
Изгнание прежних языческих жен отнюдь не ущемляло прав рожденных ими сыновей. Все они оставались законными наследниками и сопричастниками отцовской власти. Это, конечно, не вполне соответствовало христианским нормам морали и византийскому праву, но зато естественно вытекало из сложившихся норм меж княжеских и внутрисемейных отношений. Более того, согласно летописи, как раз после крещения Владимир сажает своих сыновей на княжение в отдаленные города своего государства, делая их одновременно своими наместниками в отдельных областях и своими соправителями в пределах всего государства.
Судя по свидетельству «Повести временных лет», раздача городов происходила в несколько приемов. Сначала уделы получили старшие Владимировичи. Вышеслав был посажен на княжение в Новгород - город, в котором в свое время к сам Владимир. Вероятно, вместе с ним в Новгород отправился и умудренный опытом Добрыня, дядя Владимира и до недавнего времени его советчик и наставник почти во всех делах. Пасынок Святополк получил в управление Туров на реке Припять, главный город в земле дреговичей и важный центр на западе Русского государства. В числе старших Владимировичей получил свой удел и Ярослав, которого отец отправил на княжение в Ростов.
В биографии Ярослава это событие имело очень большое значение. Он превращался в настоящего князя, правителя обширной, хотя и не слишком заселенной области. Мы уже немало говорили о непростом детстве Ярослава, о его болезни, о том, как поздно он начал ходить и приобщаться к княжескому ремеслу, чтобы понять: всем, что произошло с ним тогда (в том числе и своим проставлением в Ростовскую землю), он был в первую очередь обязан самому себе. Ярослав добился признания отца, который увидел в нем полноценного князя, способного представлять его власть в удаленной от Киева, труднодоступной и трудно управляемой области, а значит, вполне поверил в него. И это признание стало первым шагом Ярослава на пути к будущему признанию и будущей власти на всей Русью.
Глава вторая
РОСТОВ
На рис. - сребреник князя Ярослава Владимировича.
Лицевая сторона с изображением святого Георгия.
Признаемся сразу: мы не располагаем никакими сведениями о ростовском периоде жизни князя Ярослава Владимировича. В летописи сохранилось единственное упоминание о его посажении отцом в этот город - и это всё, что нам достоверно известно. Познание же легенды и предания (которых, как мы увидим, сохранилось немало), к сожалению, не могут претендовать на историческую достоверность; на их основании нельзя делать и каких-либо выводов биографического характера. Увы, это удел всех историков, пишущих о давно ушедших эпохах. В их распоряжении всегда ничтожно мало материала. В особенности это касается тех из них, которые - надо полагать, по излишней самонадеянности - берутся за произведения в биографическом жанре. В самом деле, годы, которые Ярослав провел в Ростове, возможно, были самыми важными в его жизни. Ведь в этом городе происходило формирование его личности, становление его как князя - политика и государственного деятеля. Но мы, повторюсь, ничего не знаем об этом.
Внутренний мир любого человека - если только он не оставил после себя подробны и откровенных дневников - сокрыт за семью печатями и редко становится достоянием биографа. Чаще мы вынуждены довольствоваться описанием внешних проявлений человеческой жизни - его действий, совершенных им поступков, или - если речь идет о биографии художника - более или менее вдумчивым анализом его творчества. Биограф же, взявшийся за жизнеописание человека, жившего за тысячу лет до него, часто лишен и этой возможности. Как ни прискорбно, но мы не знаем ни об одном поступке или действии Ярослава до 1014 года, то есть до достижения им по крайней мере тридцатилетнего возраста! Если мы и можем (на основании антропологических данных) догадываться о некоторых обстоятельствах его самых ранних, детских лет, то все его отрочество, юность, молодость - то есть «золотая пора» жизни - скрыты полной мглой нашего неведения.
Возможно ли преодолеть подобное затруднение? Или разумнее было бы описывать жизнь князя, начина со зрелого возраста, когда в распоряжении биографа появляются хоть какие-то факты, хоть какие-то показания источников? Ведь в ином случае автор книги сталкивается с опасностью воссоздания вымышленной биографии своего героя, проецируя его последующие деяния (о которых мы также далеко не всегда можем судить с достаточной степенью уверенности) на предшествующий, «темный» период, домысливая т и иные черты его характера. Мы не рискнем вставать на этот скользкий путь. Но не решимся и опустить вовсе несколько десятилетий жизни героя нашего повествования, как будто их совсем не существовало. Посвящая целую главу ростовскому княжению Ярослава Владимировича, мы попытаемся наметить если и не контуры его подлинной биографии, то по крайней мере контуры тех обстоятельств, в которых происходило становление его личности, а заодно еще раз проанализируем те немногочисленные источники, которые имеются в нашем распоряжении.
Прежде всего попытаемся уточнить хронологию ростовского княжения Ярослава. Мы не знаем точно, когда именно он оказался в Ростове и как долго пребывал в этом городе. Летопись рассказывает о начале княжения старших сыновей Владимира под 6496 (988) годом. Но этот год надо считать условным, поскольку в него вместилось слишком много событий. И возвращение Владимира из Корсунского похода, и крещение киевлян, а в их числе и сыновей Владимира, происходили, очевидно, уже в следующем, 989 году. Так что Ярослав мог уехать в свой новый город во всяком случае не ранее этого времени. Наверное, мог сделать это и позднее. Но никакими дополнительными сведениями на этот счет мы не располагаем, поэтому будем считать 989 год началом его княжения в Ростове, помня о всей условности и приблизительности этой даты.
Имя Ярослава упоминается в той же летописной статье еще раз. Сразу после сообщения о его посажении в Ростов летописец продолжает: «Когда же умер старейший Вышеслав в Новегороде, посадили Ярослава в Новегороде, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме…» Далее рассказывается о княжении остальных сыновей Владимира: «…Святослава [посадил Владимир] в Деревех (Древлянской земле. - А. К), Всеволода во Владимире (на Волыни. - А. К), Мстислава в Тьмуторокани». Позднейшие летописи и отдельные редакции «Сказания о князьях-мучениках Борисе и Глебе» прибавляют к этому перечиню и города, в которые были посажены младшие Владимировичи: Станислав получил в удел Смоленск, Судислав - Псков, а Позвиз - Волынь (или, более определенно - Луцк на Волыни)1. Но когда происходило это новое перераспределение волостей внутри Владимирова семейства, мы не знаем, как не знаем и того, в одно ли время получили Владимировичи свои новые уделы, или этот процесс растянулся на несколько лет.