Некоторые черты будущей политической истории Киевской Руси предвосхищало и падение на время действия Городецкого мира роли Киева как единого центра и столицы Русского государства. Стольным градом Мстислава стал Чернигов. Ярослав же пребывал преимущественно в Новгороде, доверив управление Киевом своим наместникам. Разумеется, он вполне осознавал значение Киева; по-видимому, в эти годы в Киеве уже начиналось то знаменитое строительство, о котором летописец рассказывает под 1037 годом. Киев оставался и номинальной столицей государства Ярослава, и потенциальной столицей всей Русской земли, державы Владимира, наследниками которого выступали и Ярослав, и Мстислав. Но в реальности ни тот, ни другой не желали сделать его местом своего постоянного пребывания.
Наконец, Городецкий мир, вероятно впервые в политической практике Киевской Руси, закрепил принцип «старейшинства» старшего брата на младшим. Прежде старший
брат, кажется, не получал заведомого преимущества при разделе отцовских владений.
В биографии же самого Ярослава Городецкий мир сыграл
двойственную роль. С одной стороны, его условия зафиксировали последствия тяжелейшего поражения новгородского князя и как полководца, и как политика. Территориальные уступки, на которые он был вынужден пойти ради заключения этого мира, кажутся беспрецедентными даже по меркам самого Ярослава, при том, что мы знаем, как относился он к такому способу разрешения конфликтов. Но с другой стороны, Городецкий мир и последовавшие за ним события ярко высветили характерную черту Ярослава как политика - его умение извлекать выгоду даже из собственного поражения. Заключив на невыгодных для себя условиях мир с прежним врагом, он сумел очень скоро не только укрепить свою власть над доставшейся ему территорией, но и использовать силы всей Руси (то есть и свои, и брата) для достижения собственных целей и увеличения собственной власти и собственного международного авторитета. Именно со времени заключения Городецкого мира начинается торжество Ярослава как политика и полководца, начинается тот отрезок его жизни, который и дал ему право на уникальное в русской истории прозвище Мудрый. В конце концов, ему удастся отвоевать все те земли, которые он потерял (в том числе восстановить под своей властью единство государства), и, более того, вознести авторитет правителя Руси - киевского князя - на небывалую доселе высоту.
Глава восьмая
НА ПУТИ К ЕДИНОДЕРЖАВИЮ
На рис. - сребреник Ярослава с бронзовым ушком. Оборотная сторона.
Найден на территории Эстонии.
Ближайшие восемь - десять лет после заключения Городецкого мира Ярослав провел преимущественно в Новгороде. Конечно, Киев оставался столицей его державы, но при жизни Мстислава он не спешил избирать его местом своего постоянного пребывания, по-видимому, опасаясь столь близкого соседства с братом. Не случайно скандинавские саги знают Ярослава исключительно как «конунга Хольмгарда» (Новгорода): именно здесь князь проводил все то время, что не было занято военными походами, именно здесь пребывала и его супруга Ирина-Ингигерд. Авторы известной нам «Пряди об Эймунде» полагали, что «Конунг Ярицлейв» и вовсе утратил права на «Кэнугард» (Киев) и вернул их себе лишь после смерти своего брата «конунга Вартилава» - что, может быть, отражает реальные припоминания об утверждении власти князя Ярослава Владимировича на всей Русской землей после смерти Мстислава Тьмутороканского.
Семейная жизнь Ярослава в эти годы складывалась вполне благополучно. Несмотря на вспыхивавшие время от времени бурные ссоры (об одной из них речь шла в предыдущих главах книги), княгиня добросовестно исполняла свой супружеский долг, исправно принося Ярославу здоровое и полноценное потомство. В 1027 году на свет появился третий сын Ирины, названный Святославом, а в крещении - Николаем. Под 1030 годом летописи сообщают о рождении
четвертого сына, Всеволода, получившего в крещении имя Арей. Обоим княжичам в будущем суждено было сделаться великими князьями киевскими и дать начало двум могучим ветвям рода Рюриковичей. Рождение дочерей считалось событием менее значимым и потому, как правило, не удостаивалось упоминаний летописца. (Только в «Истории» В. Н. Татищева под 1032 годом отмечено рождение неназванной по имени «дщери» князя Ярослава.) Но мы знаем, что у князя росло несколько дочерей (на знаменитой фреске Киевской Софии были изображены четыре, а возможно, даже пять), и большинству из них также была уготована завидная участь. В глазах людей Средневековья обилие детей приобретало особый смысл и воспринималось не иначе как явственное свидетельство Божией благодати, почивающей на княжеской чете.
Под 1028 годом летописи отметили необычное явление на небе: «Знамение змиево явился на небеси, яко виети всей земли». Знамение наблюдалось и в Киеве, и в Новгороде. (Известие о нем - единственное, отмеченное Новгородской Первой летописью за пятнадцатилетний промежуток между 1021 и 1037 годами; все остальные летописные статьи оставлены здесь пустыми1.) При виде необыкновенного змия, явившегося на небе, князя не могли не охватить тревожные предчувствия - Священное Писание рассматривало явления такого рода как ясные признаки грядущего конца света, к которому каждый христианин должен быть постоянно готов. Так само небо лишний раз напоминало князю о неотвратимости Божьего суда, на котором ему, наравне с прочими смертными, предстояло держать ответ за все, содеянное в этой жизни…
Но пока надлежало думать более о земном, нежели о небесном. Надо сказать, что князь Ярослав как нельзя лучше сумел использовать ту «великую тишину», которая наступила в Русской земле после его примирения с Мстиславом. Ход событий, несомненно, благоприятствовал ему. Внутренние усобицы остались позади, внешние враги избегали нападать на Русь. «Мирно бысть» - такая запись появляется в «Повести временных лет» под 1029 годом, и это в первый раз за полтора десятилетия, наполненных войнами и кровопролитием.
Городецкий мир и распавшиеся державы Владимира на две части, помимо прочего, означали раздел на составляющие прежней единой политики Владимира. Ярославу, как новгородскому и киевскому князю, «достались» северное и западное направления внешней политики его отца; Мстиславу - южное и восточное. Это оказалось даже на руку Ярославу: решая собственные насущные задачи, он мог не оглядываться на тылы. Его младший брат взвалил на свои могучие плeчи заботы об обороне Руси на самом ответственном направлении - со стороны Степи. Судя по молчанию летописей, ему не пришлось воевать с печенегами - этим грозным бичом Руси прошлых лет. Вероятно, еще в бытность свою тьмутороканским князем грозный Мстислав сумел заключить с кочевниками мир, и теперь плодами этого мира в полной мере мог воспользоваться Ярослав.
Летописи не слишком подробно освещают Этот отрезок его жизни, оставляя в тени многие важнейшие его деяния. К счастью, в нашем распоряжении имеются свидетельства иностранных источников, из которых явствует, что Ярослав проводил в эти годы очень активную, наступательную внешнюю политику. Его таланты дипломата и политика раскрылись наконец в полную силу. События в соседних с Русью землях не всегда принимали благоприятный для него оборот, но Ярослав всякий раз находил смелые и неординарные ходы и старался использовать все происходившее в своих интересах. И почти всякий раз ему сопутствовал успех.
Начать, пожалуй, следует со скандинавской политики князя Ярослава, о которой уже так много говорилось на страницах книги. Времена изменились - и отношения русского князя со скандинавским миром как бы зеркальным образом отразили прежнее положение вещей, при котором Ярослав выступал в незавидной роли просителя военной помощи для решения собственных внутренних неурядиц. Теперь, напротив, он готов был оказывать щедрую - хотя, наверное, и не бескорыстную - помощь своим скандинавским союзникам и сам активно вмешивался во внутренние дела их стран.
Так, в 1029 году князь Ярослав приютил в Новгороде своего свояка, конунга Олава Харальдссона, которому пришлось на время покинуть Норвегию. Его война с Кнутом Великим закончилась самым плачевным образом: несмотря на то, что в морском сражении у реки Хельги шведско-норвежскому войску во главе с конунгами Олавом и Энундом сопутствовал успех и (во многом благодаря находчивости и умелым действиям Олава) потерь удалось избежать, общее превосходство Кнута, двинувшего в Норвегию неисчислимую рать, оказалось подавляющим. Энунд вскоре отвел свои войска в Швецию, и Кнут фактически беспрепятственно
подчинил себе Норвегию. На тинге в Трондхейме он был провозглашен конунгом. Правителем страны Кнут назначил своего племянника, норвежского ярла Хакона Эйриксона. Население повсюду приносило клятвы верности Кнут, который направо и налево щедро раздавал английское серебро; для пущей убедительности Кнут брал в заложники сыновей или других близких родичей местных бондов, пользовавшихся влиянием в той или иной области Норвегии. Зимой 1028/29 года против Олава выступило уже многочисленное норвежское войско во главе с ярлом Хаконом и сыновьями могущественного Эрлинга Скьяльгссона, убитого незадолго до того людьми Олава. Си для сопротивления у последнего не было, бонды отказали ему в поддержке. Оставалось бежать. Олав бросил свои корабли и пешком отправился на восток, в Швецию, где провел весну 1029 года у местного хёвдинга (знатного мужа) Сигрюгга. «Когда наступило лето, конунг ста собираться в дорогу, - рассказывает Снорри Стрлусон. - Он раздобыл корабль и двинулся в путь. Он нигде не останавливался, пока не припыл на восток в Гардарики к Ярицейву конунгу и его жене Ингигерд»2.
С Олавом было тогда немного людей. (Древнейшая Сага об Олаве Святом называет поименно двадцать одного человека из числа тех, кто сопровождал конунга до Швеции; но это, наверное, далеко не все.) Часть людей Олав оставил в Швеции, у Сигрюгга, в том числе свою жену Летри и дочь Ульфхиль (или Гуинхиль)3. Зато конунг взял с собой на Русь пятилетнего сына Магнуса. Этот будущий норвежский конунг и герой саг, вошедший в историю Норвегии под именем Магнуса Доброго, был незаконнорожденным сыном Олава: его мать, некую Альвильд (Альвхильд), саги называют рабыней и прачкой «королевы Астри». Тем не менее Олав горячо любил сына и, по-видимому, считал его своим законным наследником. Об этом свидетельствовало само имя Магнус, дотоле не встречавшееся в Норвегии. По словам авторов саг, оно было дано мальчику скальдом Сигватом Тордареоном в честь знаменитого императора франков Карла Великого (по-латински Caгo1us Magnus), «лучшего человека на всем белом свете».