Долгое время археологи считали возможным говорить о своеобразном феномене «переноса» древнерусских городов12. Так, в Рюриковом городище видели непосредственный предшественник Новгорода, в Гнездово - первоначальный Смоленск, в Сарском - древний Ростов. Может быть, это и верно - но лишь отчасти и лишь применительно к некоторым городам. При этом «перенос» города, разумеется, нельзя понимать буквально, поскольку многие из названных центров (в том числе Сарское и Ростов) в течение более или менее длительного времени существовали параллельно друг другу. Но могли «переноситься» - и, вероятно, переносились - определенные функции того или иного города как центра округи, а в отдельных - и его название. В истории древней Руси подобные случаи известны и по показаниям письменных источников. Так, в конце Х века, при князе Владимире Святом, происходит своеобразное «переоснование» Переяславля на реке Трубеж, а в середине XII века князь Юрий Долгорукий переносит на новое место и северный Переяславль (Переяславль-Залесский) на Кещине озере. Отожествление первоначального Ростова с городищем на Саре - пожалуй, единственная возможность согласовать противоречия между данными археологических исследований и «Повестью временных лет», определенно знающей Ростов как главный город Мерянской земли в IX - начале Х века.
Бурный рост Ростова, продолжавшийся в течение последующих столетий, начинается именно со времени княжения в этом городе князя Ярослава Владимировича. Но почему Ярослав (или, точнее, его отец) избрал для пребывания князя это вполне заурядное и ничем не примечательное поселение, а не гораздо более развитое во всех отношениях городище на Саре? Теория «перенесения городов» не объясняет сути явления, не дает ответ на этот вопрос, равно как и на другой: почему процесс «перенесения городов» - если он действительно имел место - наиболее активно протека именно в конце Х - начале XI века? Очевидно, что этот процесс отражает какие-то существенные, глубинные изменения, происходившие в Киевском государстве в это время.
Реформа государственного управления, выразившаяся, в частности, в распределении городов между сыновьями Владимира, сыграла исключительно важную роль в истории Киевского государства. Историки определяют время правления Владимира как время становления государства в привычном для нас смысле - с определенными внешними границами, определенными органами управления, более или менее четкой системой подчинения областей верховной княжеской власти. Прежняя самостоятельность отдельных племен, при которой их зависимость от Киева ограничивалась лишь признанием власти киевского князя да выплатой оговоренной дани, отходила в прошлое. Коренным образом менялась и сама система сбора дани, являвшаяся основой государственной власти прежних киевских правителей. Как известно, при бабке Владимира княгине Ольге постоянным местом сбора дани становятся так называемые «погосты» - центры княжеского влияния в отдельных, как правило, удаленных от Киева областях. Эти «погосты» еще не были городами в полном смысле этого слова; они представляли собой укрепленные пункты, места пребывания представителей княжеской администрации и княжеской дружины. В основном такие «погосты» возникали по соседству со старыми племенными центрами. По-видимому, их жители обладали правом экстерриториальности, а значит, «погосты» противостояли «земле», в которой находились, и в большинстве своем являлись чужеродными, искусственными образованиями, не имевшими достаточного запаса устойчивости и жизнеспособности13. Нечто подобное имело место и в других областях Европы, например, в Скандинавии, где рядом друг с другом также сосуществовали племенные центры («туны») и королевские усадьбы-станы («хусабю»), и таким образом каждый административно-территориальный округ имел два центра, «очевидно, представлявших две различные системы власти: формирующуюся королевскую с зачатками государственного управления… и местную, восходящую к племенному строю»14.
При Владимире ситуация меняется. В отдельные области Руси на княжение направляются сыновья киевского князя - также же прирожденные носители княжеской власти, как и сам Владимир. В их лице княжеская власть, прежде отстраненная и отчужденная от племенного земельного строя, приходит в непосредственное соприкосновение с ним; начинается долгий процесс взаимопроникновения двух систем власти, их сращивания друг с другом. Сыновья Владимира не только осуществляют фискальные функции, обеспечивая сбор дани с местного населения в пользу киевского князя (с этим справлялись и прежние «погосты»), не только охраняют те или иные торговые пути (а большинство «погостов» возникает именно вблизи важнейших водных путей древней Руси), но и непосредственно управляют местным населением вместо прежних племенных вождей или упоминавшихся в источниках «светлых князей». Как следствие, происходит сближение, а затем и слияние прежде противостоявших друг другу старых племенных центров округи и экстерриториальны дружинных поселений.
Процесс этот происходил не везде одинаково. Князья Владимировичи, по-видимому, могли поселяться как в племенных центрах - и тогда надобность в особых экстерриториальных поселениях попросту отпадала, так и вне и пределов - и тогда эти новые княжеские центры как бы подминали под себя прежние. Для Северо-Западной и Северо-Восточной Руси второй путь получил, кажется, большее распространение: поселение князя вне града было здесь делом обычным, что можно видеть на примере Новгорода, Мурома, предположительно Смоленска. Так что и поселение Ярослава вне главного центра Мерянской земли не должно вызывать удивления. Современный Ростов, скорее всего, представ собой не что иное, как княжеский «погост», противостоявший старому племенному центу - Сарскому городищу15. И именно при Ярославе он приобретает черты настоящего города - с разнородным, разноэтническим населением, с княжеским двором и посадом. Главное же - он принимает на себя функции властного центра, стольного града всего княжения, и в этом отношении полностью заменяет Сарское городище, которое тем самым оказывается обречено на постепенное угасание. Население Сарского, по-видимому, перебирается в Ростов.
Надо полагать, что личность самого ростовского князя играла в этом процессе не последнюю роль. Ниже мы увидим, что Ярослав обладал достаточной волей и достаточным упорством в достижении целей, чтобы суметь настоять на своем. История утверждения Владимировичей в подвластны им землях знала и другие примеры, когда сыновьям киевского князя не удавалось подчинить своей власти ту область или тот город, в которые они были направлены отцом.
Так, из одного (права, довольно позднего) источника известно, что младшему брату Ярослава, князю Глебу Владимировичу, так и не удалось установить свою власть на Муромской землей, населенной еще одним финно-угорским племенем - муромой. В Сказании о житии и о чудеса Муромского князя Константина и его сыновей Михаила и Федора, известном также как «Повесть о водворении христианства в Муроме» (памятник XI века), рассказывается о том, что Глебу также пришлось поселиться вне города, но с совсем иными последствиями для себя: «Егда прииде святой Глеб ко граду Мурому, и еще тогда невернии быша людие и жестоцы, и не прияша его к себе на княжение, и не крестишася, но и сопротивляуся ему. Он же отъехал от града 12 по-прищь на реку Ишню и тамо пребываше до преставления своего си отца» (то есть до 1015 года)16. И если Ярославу, в конечном итоге, удалось подчинить своему влиянию Мерянскую землю, то Глеб, по-видимому, этого сделать так и не смог. Более того, по свидетельству источников, большей частью он пребывал вовсе вне пределов своего княжества - либо в Киеве, при отце, либо в Ростове в период княжения там своего единоутробного брата Бориса17.
Методы упрочения княжеской власти в той или иной области были, по-видимому, также разными - причем не только мирными, но и военными. Об этом свидетельствуют данные археологов, отмечавших значительные различия меж бедными по инвентарю погребениями местного финно-угорского населения и богатыми дружинными захоронениями с оружием (славянскими или скандинавскими)18. Но можно полагать, что и меряне, и чудь, и другие неславянские племена Северо-Восточной Руси в целом спокойно воспринимали власть Рюриковичей, в том числе и установление непосредственной княжеской власти на местах. Во всяком случае, никаких следов насильственного уничтожения старых финно-угорских поселений археологами не зафиксировано; прежние племенные центры в основном угасали как бы сами собой19. Нелишне будет отметить и такой факт: и в Х, и в XI веках, и позднее представители местного финно-угорского населения входили в состав правящей прослойки Киевского государства, в том числе и в самом Киеве. Как известно, это вообще стало особенностью России, которая не только возникла как многоэтническое государственное образование, но и на протяжении почти всей своей истории отнюдь не обеспечивала представителям, выражаясь современным языком, «титульной» национальности каких-либо особых, исключительных прав на обладание высшими государственными должностями.
Что же касается Ростова, то этот город на протяжении всего домонгольского времени оставался многоэтническим: в нем жили и славяне, и меряне («чудь»). Здесь существовал особый «Чудской конец»20, жители которого даже после христианизации Ростова поклонялись идолу языческого бога Белеса (или Волоса). И ни Ярослав, ни его преемники на ростовском княжении, по-видимому, не предпринимали каких-либо особых, чрезвычайных усилий для искоренения мерянского язычества или, тем более, для насильственной славянизации местного неславянского населения.
Политика консолидации государства, стирания различий между отдельными племенными образованиями, которую проводил князь Владимир Святославич и продолжить которую доведется его сыну князю Ярославу Владимировичу, началась в определенном идеологическом оформлении. Закономерно поэтому, что именно на исходе Х века традиционное язычество с присущими ему родоплеменными культами сменяется христианством - религией кассо