А. К) и потрясающие в своих десницах секирами (то есть русские или, может быть, норманны. - А. К.) - вся эта огромная толпа двигалась перед полководцем (Стефаном. - А. К), вслед ей ехал и он сам, приметный благодаря коню и платью, а за ним и вся свита»73. Но если русские наемники Константина участвовали в триумфе, то, значит, война с Русью к этому моменту еще не стала фактом для императора. А между тем русское войско к началу лета определенно пребывао на Дунае - следовательно, византийцы знали о его приближении к своим границам. Больше того, в том же июне 1043 года войска севластофора Стефана были отосланы в провинции, а в июле недавний победитель Маниака сам поднял мятеж (впрочем, вскоре подавленный). Беспечность, которую проявлял император ромеев в отношении русов, кажется просто поразительной!
По словам Скилицы, в ходе переговоров император Константин признал за собой какую-то вину, которую он, правда, назвал легко исправимой «малостью». Что имел в виду Константин, сказать трудно. По логике византийского хрониста, речь шла об убийстве в Константинополе знатного руса, хотя, наверное, нельзя исключать и того, что имелось в виду какое-то другое нарушение существовавших договоренностей. Исследователи обратили внимание на то, что размер выкупа, который требовал от византийцев князь Владимир Ярославич, в пересчете на каждого воина приблизительно равнялся годовому жалованию наемника, находившегося на византийской службе, - около 20-25 номисм74. Не означает ли это, что русские воины и в самом деле рассчитывали получить эту заранее оговоренную сумму в качестве жалования за несостоявшуюся службу, а именно за свое участие в борьбе с мятежником? Ведь не их вина была в том, что Маниака разбили еще до их прихода в Византию. И теперь, не слушая оправданий и встречных предложений имперских послов и «С бесчестием» отсылая их обратно, не требовали ли они принадлежащее им по праву? А когда византийцы отказались от выплаты требуемой суммы, попросту двинулись прямо к Константинополю*. [* Автор отдает себе отчет в некоторой фантастичности предложенного объяснения русского похода на Царьград. Однако если мы принимаем свидетельство новгородско-софийских летописей о начале похода 4. На весну. 1043 года и вместе с тем свидетельство Иоанна Скилицы о подходе русского флота к Константинополю лишь в июле того же года (см. далее), то иначе (то есть не считая русских первоначально союзниками Константина) трудно объяснить поразительную бездеятельность, проявленную императором в июне 1043 года].
Но если так, то последовавшие затем трагические события и в самом деле можно, по крайней мере отчасти, объяснить горячностью двадцатидвух- или двадцатитрехетнего князя Владимира. Действительно ли он подался на уговоры своей варяжской дружины, или вопрос о дальнейшем продвижении вглубь Византии был согласован с князем Ярославом (времени на это Владимиру должно было хватить), мы не знаем. Судя по летописному текст, киевляне проявили заинтересованность в мирном разрешении конфликта - и можно предположить, что именно такова была позиция самого князя Ярослава Владимировича. И если он и да свое согласие на преодоление похода, то, наверное, лишь для того, чтобы с позиции силы и у стен самого «Царствующего града» продиктовать слабому, по его мнению, императору ромеев новые условия русско-византийского договора.
Так или иначе, но император Константин оказался не вполне готов к такому поворот событий. Несмотря на длительные переговоры, начало военных действий застало его врасплох, и под рукой у императора оказалось слишком мало сил для отражения русского войска. Об этом в один голос свидетельствуют все византийские авторы, которые писали о войне 1043 года, - Пселл, Скилица, Аталиат и другие.
И все же Константин сумел принять необходимые меры. Главное внимание он, естественно, уделил флоту, который в то время переживал даеко не лучшие времена. Еще в августе 1040 года столичный флот практически полностью сгорел во время пожара в бухте Золотой Рог, о чем в Киеве, разумеется, знали. «Морские силы ромеев в то время были невелики, - рассказывает Михаил Пселл, - а огненосные суда, разбросанные по прибрежным водам, в разных местах стерегли наши пределы. Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, соединил их вместе, собрал грузовые суда, снарядил несколько триер, посадил на них опытных воинов, в изобилии снабдил корабли жидким огнем…» «Он снарядил и царские триеры и немало других средних и легких судов…», - вторит Пселлу Иоанн Скилица. Он же упоминает и дромоны - быстроходные двухмачтовые военные корабли с двумя рядами гребцов. В техническом и боевом отношении византийский флот значительно превосходил русский. Если моиокеилы (однодеревки) русских вмещали до 50 человек, то, например, на тяжелых дромонах греков могло находиться до 150 воинов и 50 матросов, а на триерах еще больше. Византийские суда были быстроходнее, а главное, значительно лучше вооружены. Кроме того, император успел подтянуть к столице и крупные сухопутные силы, вызванные из провинций. Им также предстояло сыграть немаловажную роль в победе над «скифами».
Серьезные меры предосторожности были приняты и непосредственно в Константинополе. «Живущих в столице русских купцов, - рассказывает Иоанн Скилица, - а также тех, кто был здесь ради союзнической слубы (то есть русских наемников. - А. К.), [василевс] рассеял по фемам, чтобы не возник внутри какой-либо заговор, как к тому располагали время и обстоятельства». Судя по свидетельству сирийского христианского историка XIII века Абу-л-Фаража (Бар Гебрея), русские оказались не единственными, кого коснулись карательные действия императора. Под неточным 1044 годом хронист сообщает о насильственном выселении из Константинополя вскоре после воцарения Константина Мономаха вообще всех иноземцев, Обосновавшихея здесь за последние тридцать лет: арабов, евреев и германцев (может быть, «франков», то есть варягов?). Можно думать, что эти меры также были приняты во избежание возможных смут и неурядиц в городе во время нашествия русов75.
Тем временем, почти не встречая сопротивления, флот Владимира продвигася вдоль побережья Черного моря к Царьграду. «Неисчислимое, если можно так выразиться, количество русских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропоитиду (Мраморное море. - А. К.)», - сообщает Михаил Пселл. Войск пограничной фемы Парметрион (фемы подунайских городов, то есть восточной Болгарии) во главе со стратигом Катакалоном Кекавменом хватило лишь на то, чтобы атаковать отдельные небольшие отряды русских, высаживавшиеся на берег для пополнения запасов продовольствия. «Смело сражаясь», Катакалан обратил в бегство один из таких отрядов «И принудил варваров вернуться на свои ладьи», - не преминул отметить Скилица. Впрочем, об этом частном успехе стратига Парметриона он упомянул лишь потому, что тот отличился на заключительном этапе войны.
Непосредственно к Константинополю русские войска подступили только в июле 1043 года76. Как утверждает Скилица, их ладьи бросили якорь «В устье Понта», у так называемого Фароса - очевидно, близ входа в Босфор из Мраморного моря, у самых стен Константинополя. «Именно здесь, против предместья святого Маманда, где с рубежа IX-X веков находилась резиденция русов, - пишет крупнейший современный исследователь Византии и русско-византийских отношений Геннадий Григорьевич Литаврин, - пролив был достаточно широк, чтобы вместить в бухте у европейского берега флот императора, а напротив, у азиатского берега, - русскую флотилию из 400 ладей, выстроившихся перед битвой полумесяцем в один ряд»77.
Так сообщают византийские хроники. Решающая битва началась в одно из воскресений июля78. «Самодержец… вместе с группой избранных синклитикав (в которую, кстати, входил и Михаил Пселл, писавший эти строки. - А. К) в начале ночи прибыл на корабле в т же гавань; он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противолежащей нам гавани, удалились на значительное расстояние от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть, и наше нападение отразить». На берегу расположилось многочисленное конное войско, собранное императором из провинций.
Но обе стороны медлили вступать в сражение. Византийцы явно опасались русских («И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильнейшего душевного беспокойства», - вспоминал Пселл); русские же как будто ждали чего-то. «Ни одна из стоявших друг против друга сторон не начинала боя, - пишет Скилица, - скифы, не поднимая якорей, хранили спокойствие, неколебим был и василевс, ожидая их движения. Время шло, час был поздний, и василевс к вечеру снова отправил послов для переговоров о мире. Но варвар опять с бесчестием отослал их… Так как ответ показался неприемлемым, василевс решается на битву».
Русские источники даже не упоминают об этом решающем сражении русско-византийской войны, зато византийские хронисты описывают его относительно подробно.
Сражение началось вечером, после того как в течение целого дня оба флота без всякого движения простояли друг против друга. Первыми вступили в битву византийцы, причем их атака, в которой приняли участие лишь несколько крупных судов, носила характер разведки боем и имела целью главным образом расстроить боевой порядок русского флота. Успех византийцев, однако, превзошел ожидания. «Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам, - рассказывает Михаил Псел, - тут легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. (По сведениям Скиицы, в этой первой атаке, которую возглавил магистр Василий Феодорокан, участвовали три триеры-дромона. - А. К) Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство».