Война с ромеями
1. Кризис в Византии
Давайте посмотрим, на кого напал Ярослав, а потом попытаемся понять: почему?
В Византии той поры сложилась очень интересная социально-политическая система: этатизм. Это не феодализм, не первобытность, не рабовладение, не капитализм. Государство жестко вмешивается в жизнь граждан и не дает обогатиться одним за счет других, но в то же время охраняет право частной собственности и не позволяет черни растащить имущество состоятельных людей.
Такую систему придумал базилевс/император Юстиниан Великий (527–565) и внедрил ее после того, как империя пережила пароксизмы революции, заразившись вирусом учения маздакитов. Маздакиты – это иранские коммунисты. Они произвели революцию у себя в стране с переделом собственности. Видимо, сам Юстиниан одно время симпатизировал маздакитам, но затем понял, что это учение способно разрушить империю. Ромеи не были готовы к коммунизму.
Но великий император понимал, что Византию разрушит и феодализм; такая опасность была. Крупные латифундисты хотели подчинить себе базилевса, затем спокойно растащить страну, а сельское население обратить в крепостных. Это привело бы к натурализации хозяйства и созданию на месте Византии нескольких слабых и независимых друг от друга государств. Несомненно, лет через сто они стали бы жертвой арабов, поднявшихся на волне пассионарного взлета.
Скажем, поздняя Византия, феодализм в которой всё-таки возобладал, стала жертвой османов. Но ведь не через сто, а через тысячу лет после Юстиниана; есть разница.
Гениальный Юстиниан из двух путей – феодализма и коммунизма – выбрал третий: этатизм. Феодалов уничтожили как класс с помощью кровавых экзекуций, безжалостных конфискаций и тайных убийств. Это решение и подарило ромеям добрую тысячу лет жизни. Выводы могут показаться на первый взгляд непривычными, но их доказательства имеются в нашей работе «Юстиниан Великий». Солидный объем этого труда позволил обстоятельно остановиться на проблемах общественного устройства Византии. Впрочем, и здесь удалось сказать не всё; первый вариант биографии Юстиниана был в двух томах, но пришлось сократиться до одного; рыночные требования к научно-популярной литературе неумолимы, поэтому мы стоим перед сложной задачей: попасть «в формат», но донести идеи и обосновать их перед читателем; в ряде случаев приходится жертвовать аргументацией в угоду общей логике книги.
Итак, этатизм одержал победу. Но в мире нет ничего вечного. В XI веке на Византию надвигался очередной кризис.
Обычно считается, что в Ромейской империи того времени боролись за власть феодальные группировки. Мнение это спорно. Говорят, что XI век – это мировое господство феодальной формации. Так ли это? Нет.
Гипотезу о последовательной смене социальных формаций придумали в XIX веке французские историки-позитивисты. Из нее следовало, что в начале новой эры господствующим строем было рабовладение. За ним последовал феодализм. Его сменил капитализм. Сегодня считается, что это наиболее «прогрессивный» строй и он преобладает на планете. Но мир устроен гораздо сложнее.
Например, феодализм в XI веке охватывал только Западную Европу. В Америке преобладал первобытный «коммунизм», а кое-где на континенте появлялись рабовладельческие города-государства. До рождения астеков (такова правильная транскрипция этнонима, а не «ацтеки», как принято в провинциальной России, где книжки переводили с немецкого, и испанское «z» механически передавали буквой «ц») с их военной монархией и инков с их «социализмом» оставалось два-три века.
В Китае властвовала бюрократия. Никаких феодалов не было и в помине. В Великой Степи господствовали родовые отношения. То же и на Руси.
Так чем же отличалась социальная система Ромейской империи от стран Запада?
Европейцы считали Романию страной всеобщего рабства. В действительности всё складывалось с точностью до наоборот. Большинство населения Западной Европы составляли крепостные рабы. Над ними возвышалась горстка духовных и светских феодалов. Свободными оставались жители немноголюдных городков вроде Лондона, Парижа и Рима. В отличие от Византии Запад в XI веке был миром всеобщего рабства, культурной дикости, политического хаоса и сотен феодальных тиранов. Но Запад моложе Византии, а потому пережил ее. История Ромейской империи дошла до нас в интерпретации западных авторов, которые видели всё иначе, чем мы сегодня или византийцы – вчера.
Основой западного мира была частная собственность на землю. Однако собственниками являлись не все. Землей обладали феодалы-аристократы, которым повезло родиться в замке, а не в крестьянском доме. Господами оставался узкий слой – герцоги, графы, бароны. Они жили в свое удовольствие, никому не подчинялись и даже бунтовали против своих королей. Вот это и называлось «свобода».
Византия развивалась по-своему. Верховным собственником земли считалось государство (не император). Чиновники Византии оказались выходцами из варваров или окраинных народов. Их объединяла не национальная принадлежность, а религия: православие. Любой православный мог сделать карьеру. Ее одинаково успешно делали славяне, армяне, грузины, болгары… Императорские династии выдвигались из маргинальных этносов; исавры и армяне чередовались у власти. Государственным языком стал греческий, а государственной религией – ортодоксальное христианство. Юридически все граждане империи считались ромеями – римлянами. Это была страна лично свободных людей, которые подчинялись императору. Каждый занимал свое место, и все несли службу.
Постепенно сложилась система, которая напоминала систему позднейшей Московской Руси, тоже созданной славянами, причем по образцу Византии. В период Македонской династии (867—1057) в империи существовала сильная государственная власть. Государство противостояло знати. Базилевс выступал верховным арбитром – «блюстителем правды», если выражаться языком православия. Идеалом было относительное равенство возможностей и имущества. Правительство никому не давало обогащаться. Купцов загоняли в корпорации, то есть сообщества, цехи, деятельность которых жестко регламентировалась законодательством. Сверхприбыли торговцев ограничивали налогами. В сельской местности властные органы защищали крестьянскую общину от местных «кулаков», которые хотели отобрать общинные земли. Верховная власть выступала в качестве регулятора: принимала тарифы, ограничивала аппетиты предпринимателей, могла принудительно снижать цены на любые товары – например, на хлеб в период голода. Регламентировалось качество товаров, вырабатывался единый стандарт. Существовало нечто вроде госприемки. Долгое время византийские изделия были эталоном качества во всём мире.
Со временем стройная византийская корпоративная система стала давать сбои, и качество ромейских товаров ухудшилось. Безусловно, такой упадок ждет любую систему. Любой организм стареет и изнашивается. Законы бытия необратимы. Смерть – неизбежный финал любой жизни. Но умереть можно по-разному: героически или тихо. А кроме того, не всё равно, как ты умрешь: в одиночестве или оставив после себя наследника.
Византийская цивилизация менялась не в лучшую сторону. Общество разъедало неравенство, как ржавчина ест железо. Императоры не были революционерами. Их система базировалась на частной собственности. Держава была устроена в меру понимания действительности чиновниками и царями. Такой порядок медленно загнивал, поскольку любой общественный строй требует постоянного совершенствования.
Противоречия нарастали. «Кулаки» приобретали богатства и становились уважаемыми людьми – землевладельцами. Преуспевающие чиновники стремились вложить деньги в земельные участки. Рождался новый класс – земельной аристократии. Но она была неполноправна. Византийские помещики завидовали западным рыцарям, которые пользовались в своих владениях абсолютной свободой, плевали на королей и устраивали между собой частные войны. Ромейские аристократы постоянно интриговали против императоров и пытались захватить власть. Те отвечали «необоснованными репрессиями». Кроме того, помещики присваивали земли у общины и у стратиотов (военного сословия вроде помещиков периода Московской Руси), а это лишало империю налогов и воинов. И самое главное – ставило перед правительством практически неразрешимые задачи. С одной стороны – сохранить крестьянскую общину. С другой – договориться с землевладельцами.
2. Противоречия
Верховным правителем Византии был базилевс (император). Он отвечал за оборону страны и ее развитие. По сути, это был пожизненный президент. Закон о престолонаследии в Византии отсутствовал. Теоретически каждый гражданин мог стать базилевсом. В этом – еще одна из причин многочисленных заговоров с целью захвата власти. Чтобы усидеть на престоле, император должен был постоянно лавировать между интересами разных групп. Самой сильной из них была столичная бюрократия. Самой многочисленной – крестьянство. А ведь имелись провинциальные помещики и военные, Церковь… Но Церковь постепенно сомкнулась с представителями земельной аристократии.
Опорой страны и армии в Византии было ополчение стратиотов. Однако к середине XI века оно приходит в упадок.
Кто такие стратиоты и как они возникли? В эпоху войн с арабами, когда для защиты страны императоры создали военные округа – фемы.
Стратиоты – это военнообязанный контингент фем. За службу они получали земельные наделы разного качества. Но трудились на них, конечно, не сами. Стратиоты нанимали слуг или поденщиков, которые обрабатывали землю. А сами тренировались и воевали. В мирное время – кормились со своих земельных участков. В военное – получали жалованье. Среди них были стратиоты-офицеры. Они имели больше денег и участки земли побогаче. Обширные наделы были также у катафрактов (что-то вроде рыцарской кавалерии, когда всадник и конь закованы в панцири). Следующий класс – тяжелая пехота. Обычно таких воинов собственно и называли стратиотами. Они были рассредоточены во всех фемах, а на границе Армении даже несли постоянную службу, потому что эта страна была наиболее беспокойной. Наконец, самые скромные участки земли имелись у моряков. Вооружение у них было легкое и дешевое, а корабли строило государство.
Такую систему нельзя назвать всеобщей воинской повинностью, потому что служили не все. Большая часть народа кормила армию. В свою очередь профессиональная армия защищала народ.
Византийский воин, предположительно Святой Деметриус. Табличка с резьбой по слоновой кости, начало XI века
В Византии одна фема могла выставить 3000–4000 воинов. Всего фем в лучшие времена насчитывалось около сорока. То есть стратиотское ополчение составляло 120 000–160 000 человек. Это не полевая армия. Часть войск приходилось оставлять для охраны границ и для гарнизонов. Часть – для войны на море. Учитывая, что византийцы постоянно воевали не менее чем на двух фронтах, численность армии на одном театре военных действий могла насчитывать не более 60 000 солдат, включая наемников и союзников. Часто войск было гораздо меньше. Легенды о громадных византийских армиях, встречающиеся в литературе, – не более чем выдумка.
В XI веке в Византии усиливалось неравенство. Самое главное, что расслоение началось среди самих стратиотов. Некоторые из них получали военные титулы, пожалования, наместничества. Естественно, они укрупняли свои наделы за счет крестьянской общины и менее удачливых коллег-военных. А кроме того, стремились превратить поместья в вотчины. Разница очевидна. Поместье – то, что стратиот получал за службу. Служба прекратилась – вдове и детям государство выделяет долю для кормления, а остальная земля опять поступает в службу. Вотчина – дело другое. Это наследственный участок земли, который можно продать, подарить, обменять и передать по наследству. Помещики стремились стать вотчинниками. Их интересы шли вразрез с интересами государства.
Первая волна недовольства центральной властью поднялась еще при императорах Романе Лекапине (920–944), Никифоре Фоке (963–969), Иоанне Цимисхии (969–976). При их преемнике Василии II Болгаробойце вспыхнула гражданская война между представителями провинциальной военной знати и царским правительством. Василий выиграл ее. Старая знать сошла со сцены. Болгаробойца возвысил новых людей – Комнинов, Дук, Далассинов. Но это не помогло. Прошло несколько десятилетий, и эти семьи сами превратились в аристократов.
Василий Болгаробойца придумал правило: крупные землевладельцы должны были платить деньги в казну за разорившихся мелких. Это уберегло бы земли от запустения и положило конец расширению латифундий. Естественно, землевладельцы возмутились! Как можно ставить препоны земельным спекулянтам и свободным собственникам?
Уже Константин VIII (1025–1028), брат и преемник Василия, отменил суровые законы, направленные против крупных землевладельцев.
Латифундисты всё равно остались недовольны. Но были недовольны и военные, под началом у которых служило всё меньше солдат, потому что те разорялись. Военные считали виновными столичную бюрократию и царей. Так возникали заговоры другого рода, с попытками военного переворота.
Процесс разорения воинов и крестьян то затухал, то вновь набирал обороты. Многое зависело от личности царя. Очень скоро правительству перестало хватать денег на самое необходимое: армию. Между тем усилившиеся землевладельцы-динаты мечтали об одном: о «свободе». За образец брали Запад. Свобода в понимании динатов выглядела так. Следовало закрепостить крестьян, добиться вольностей для себя и не подчиняться царю.
Наконец на престол самодержцев воссел Константин IX Мономах (1042–1056). Во власть он проник через спальню: женился на базилиссе Зое, дочери Константина VIII и племяннице Василия Болгаробойцы. «Он всецело отдался яствам и питью и лишь умножал нечистоты», – пишет о Мономахе армянский вардапет (ученый монах-армянин) Аристакэс Ластивертци.
Мономаха поддержала знать, организовав «народную революцию» против его предшественника – Михаила V Калафата (1042), который попытался круто обуздать землевладельцев и вернуться к традициям этатизма. Михаил оказался свергнут и ослеплен, а чернь, которая бегала по улицам и энергично высказывалась за переворот, была хладнокровно обманута новыми властями. В государственном аппарате и войсках начались чистки.
Заниматься делами царь не любил. За него правила сестра Зои – Феодора, причем плохо. Она окружила себя учеными и сократила расходы на армию. Такой пацифизм дорого обошелся империи. Военное сословие стратиотов – служилых людей – быстро разорялось. Его земли захватывали крупные помещики, ничем не обязанные государству. Император пытался поддержать крестьянство. Его вялые меры вызвали недовольство знати. Одновременно он сокращал армию, чтобы свести концы с концами в государственном бюджете.
Неприятности не заставили ждать. В Италии взбунтовался Георгий Маньяк (чаще пишут Маниак; это название шейной гривны у византийцев, нечто вроде русского коловрата). Славянские ученые считают его славянином, армянские – армянином. Кстати, подобные же разногласия есть и насчет Македонской династии, представители которой 200 лет правили Ромейской империей. Их считают то славянами, то армянами.
Центурион. Икона Распятия. Золото, эмаль, ок. 1045 года
Маньяк провозгласил себя императором и высадился на Балканах. Навстречу ему выступила правительственная армия. Силы противников оказались равны, но кому-то должно было повезти. Повезло Мономаху. Восставший Маньяк пал в сражении, а войско его разбежалось. Но бедствия лишь начинались. Вскоре против ромеев выступили единоверные русичи.
Как это случилось?
3. Сомнительные подвиги Харальда
В биографии Ярослава Мудрого А.Ю. Карпов пишет, что война возникла отчасти по ошибке. Византийцы позвали русских на помощь для подавления мятежа Маньяка, но справились сами. Необходимость в поддержке отпала, русичей попросили уйти домой, испугавшись появления на имперской территории вооруженных отрядов. Русичи же требовали денег как наемники, хотя и не приняли участия в разгроме Маньяка. В деньгах им было отказано. Тогда несостоявшиеся наемники отправились на Константинополь походом. Имперское правительство объявило их вне закона.
Для этой версии недостаточно аргументов.
Крупнейший советский византинист академик Г.Г. Литаврин (1925–2009) рассуждает иначе. Он обращает внимание, что огромную роль при дворе императоров играла варяжская гвардия, в которую входили русы и скандинавы. Поссорившись с гвардейцами, Мономах вызвал и враждебность русичей.
Действительно, каждый специалист по истории предмета помнит, как варанги (так называли варягов в Ромейской империи) закрывали щитами и телами базилевса Михаила IV Пафлагона (1034–1041), когда тот бился в эпилептических припадках. Пафлагон приходился Калафату дядей, и Михаил V сохранил уважение к варягам. Напротив, царь Мономах побаивался варяжских наемников и не доверял им.
Служил у него, например, норвежский конунг Харальд – колоритнейшая личность, поэт и рубака. Снорри Стурлуссон так начинает сагу о нем: «Xapaльд, cын Cигypдa Cвиньи, бpaт кoнyнгa Oлaвa Cвятoгo пo мaтepи, был в битвe пpи Cтиклacтaдиpe, в кoтopoй пaл cвятoй Oлaв-кoнyнг. Xapaльд был тoгдa paнeн и бeжaл вмecтe c дpyгими». Бежав, приехал на Русь.
А.К. Толстой создал великолепную балладу о его приключениях. Действительно, было о чем писать. Харальда выгнали из Норвегии, он прибыл к Ярославу (1031) и… влюбился в одну из его дочерей, Елизавету, которой посвящал стихи. Девушка отвергла ухаживания наемника, сказав, что отдаст руку и сердце храброму воину, а Харальд ничем себя не зарекомендовал. Некоторое время он сражался с поляками на стороне русских, но отличиться не смог.
Подходящих войн на Руси не было, норвежец отправился в Византию и завербовался в варяги (1034) во главе дружины в полтысячи бойцов. Сражался с мусульманами, грабил награбленное и отправлял на Русь, где Ярослав в роли душеприказчика аккуратно хранил сокровища. Харальд, ко всему прочему, подавил восстание Петра Деляна в Болгарии, если верить саге. Только византийцы об этом так и не узнали…
Затем – кампания на Сицилии, куда норвежец прибыл из Южной Италии.
Эта последняя страна принадлежала тогда византийцам, а остров Сицилия – нет, хотя там жило много греков. Сицилию в IX веке захватили у ромеев мусульмане-берберы и разделили на несколько эмиратов. В 1038 году византийское правительство собралось с силами, чтобы отвоевать остров. К его берегам отправилась флотилия с десантом, во главе которого находился Георгий Маньяк. В состав десанта входил Харальд со своим отрядом.
Норвежцы звали его Харальд Хардрад – Суровый Правитель.
Судя по тексту саги, он воюет рядом с каким-то Гюргиром – человеком недостойным и заслуживающим презрения. Харальд постоянно наставляет его, но находится с ним в натянутых отношениях. Кто этот Гюргир? Да тот самый Георгий Маньяк, византийский герой, бесстрашный человек и способный полководец. Зачем Харальду нужно его принизить? Не будем спешить с выводами.
Сага многократно преувеличивает подвиги конунга, что лишний раз заставляет усомниться в ее достоверности. «Xapaльд пoшeл co cвoим вoйcкoм нa зaпaд, в Aфpикy, кoтopyю вepинги (варяги) нaзывaют Cтpaнa Capaцин. Eгo вoйcкo тoгдa cильнo yвeличилocь. Oн зaxвaтил в Cтpaнe Capaцин вoceмьдecят гopoдoв. Heкoтopыe из ниx cдaлиcь eмy, дpyгиe жe oн взял cилoю. Пoтoм oн oтплыл нa Cикилeй».
Харальд не плавал в Африку. Научный комментатор текста саги А.Я. Гуревич полагает, что имеется в виду Малая Азия, но это не так. Полуостров принадлежал византийцам. Не захватывал там норвежец «восемьдесят городов».
Перед нами пустая похвальба викинга и путаница в голове у сказителя.
Дальше – новая сказка. «Koгдa Xapaльд пpиплыл нa Cикилeй (Сицилию), oн вoeвaл тaм и пoдoшeл вмecтe co cвoим вoйcкoм к бoльшoмy гopoдy c мнoгoчиcлeнным нaceлeниeм. Oн ocaдил гopoд, пoтoмy чтo тaм были нacтoлькo пpoчныe cтeны, чтo oн и нe пoмышлял o тoм, чтoбы пpoлoмить иx. У гopoжaн былo дoвoльнo пpoдoвoльcтвия и вceгo нeoбxoдимoгo для тoгo, чтoбы выдepжaть ocaдy. Toгдa Xapaльд пoшeл нa xитpocть: oн вeлeл cвoим птицeлoвaм лoвить птичeк, кoтopыe вьют гнeздa в гopoдe и вылeтaют днeм в лec в пoиcкax пищи. Xapaльд пpикaзaл пpивязaть к птичьим cпинкaм cocнoвыe cтpyжки, cмaзaнныe вocкoм и cepoй, и пoджeчь иx. Koгдa птиц oтпycтили, oни вce пoлeтeли в гopoд к cвoим птeнцaм в гнeздa, кoтopыe были y ниx в кpышax, кpытыx coлoмoй или тpocтникoм. Oгoнь pacпpocтpaнилcя c птиц нa кpыши. И xoтя кaждaя птицa пpинocилa нeмнoгo oгня, вcкope вcпыxнyл бoльшoй пoжap, пoтoмy чтo мнoжecтвo птиц пpилeтeлo нa кpыши пo вceмy гopoдy, и oдин дoм cтaл зaгopaтьcя oт дpyгoгo, и зaпылaл вecь гopoд».
Читатель, конечно, узнал летописный рассказ о взятии Искоростеня войсками Ольги Святой в 945 году? Кто у кого позаимствовал сюжет, русские или норвежцы? Да так ли важно, если мы не верим авторам саг?
Дальше – рассказ о том, как Харальд хитростью взял еще три города. О Георгии Маньяке и речи нет. Что за уникальный и талантливый народ эти скандинавы? На Руси они руководят политикой Ярослава; лишь до тех пор, пока князь их слушает, всё идет хорошо. А ромеев на Сицилии вообще нет. Вот нету – и точка. Все подвиги совершают варанги.
Жаль, что мы мало знаем об этой войне. Известно лишь, что в 1038 году Маньяк взял Мессину. Дальше были сражения за мелкие городки на восточном побережье острова. В 1040 году Георгий предпринял поход против сиракузского эмира Абдуллы. В войске ромеев действительно находились скандинавские наемники Харальда, а также конное подразделение нормандцев из Франции во главе с Гийомом Железная Рука из рода Отвиллей.
В битве под Сиракузами мусульмане потерпели поражение, эмира Абдуллу сразил храбрый Гийом. Сиракузы пали (1040). Но тут варяги и часть нормандцев поссорилась с Маньяком. Вот почему имя Георгия даже не упомянуто в саге.
Затем и сам Маньяк отличился: оскорбил командующего флотом Стефана – императорского шурина и отца будущего базилевса Михаила V. Командующий был бездарностью, но Маньяк повздорил с ним зря.
Наварх/флотоводец Стефан состряпал донос в Константинополь, обвинив Георгия в измене. Военачальника арестовали, препроводили в столицу и бросили в тюрьму. Тем временем мусульмане отвоевали у ромеев все города на Сицилии.
Когда к власти пришел Михаил V, он, надо отдать справедливость, сразу выпустил Маньяка и назначил военачальника командовать новой экспедицией, направленной уже против Южной Италии, которая восстала против византийцев. Однако правление Михаила V длилось всего несколько месяцев. Калафата свергли, ослепили, да так зверски, что он умер двадцати семи лет от роду.
Императором сделался Константин Мономах, против которого и восстал Маньяк. Не от хорошей жизни восстал! Георгий показал себя отличным полководцем: жестоко подавил южноиталийское восстание и захватил почти всю Апулию. А Мономах был его врагом. Но об этом – ниже.
4. Мятеж Маньяка и Харальд Суровый Правитель
Воспоминания об этих событиях оставил современник – высокообразованный циник, ханжа, интриган, карьерист Михаил Пселл. Это византийский Светоний, только без его непристойностей. Пселл сочинил книгу «Хронография». Перед нами – сборник жизнеописаний десятка византийских царей, современником которых был автор. Сборник тенденциозный, хотя живо написанный и ценный ввиду изложенных мелких фактов.
«Когда у нас отторгли Италию и мы лишились лучшей части империи… [Михаил V] отправил его [Маньяка] воевать с захватчиками и вернуть государству эту область», – пишет об этом Пселл (Хронография. LXXVIII).
Георгию сопутствовала удача. «Явившись туда с войском, Маниак пустил в ход все свое военное искусство и, казалось, что скоро он уже прогонит завоевателей и меч его послужит лучшей защитой от их набегов», – говорит Пселл.
Его дополняет византийский хронист Иоанн Скилица (История византийских императоров. С. 427–428). По его словам, интригу сплел землевладелец Роман Склир – брат скандально известной Склирены, возлюбленной Мономаха. Эта Склирена жила в одних покоях с престарелой женой императора Зоей. И эта же Склирена была, скорее всего, бабкой нашего князя Владимира Мономаха, о чем мы рассказали в его биографии. Роман Склир, человек низкий, покусился на земельные владения Маньяка и оклеветал его перед императором. По другим сведениям, он изнасиловал жену Георгия. Впрочем, одно не мешало другому.
Пселл говорит, что Маньяк «подпал под подозрение и был уличен в мятежных замыслах». Константин Мономах отозвал Георгия из Италии, а на замену ему прислал протоспафария Парда. Протоспафарий – это византийский дворцовый или военный чин. В последнем случае он мог означать командующего на театре военных действий, выполнявшего также функции гражданского управления. Таким командующим и планировали сделать Парда.
Скилица и Пселл дают этому чиновнику уничижительную характеристику. Похоже, оба правы. Пард «незаметно для людских глаз явился к Маниаку и неожиданно предстал перед ним верхом на коне», – сообщает Пселл (Хронография. LXXXI). После своего эффектного появления протоспафарий «осыпал полководца бранью и пригрозил страшными карами». Маньяк, человек громадного роста и богатырской стати, на него замахнулся. Чиновник завопил, что это мятеж. «Маниак и его воины решили, что дела плохи, поэтому они набросились на посла, убили его». Так и вправду начался мятеж.
Пселл любуется Георгием. Восстание пришлось на годы молодости философа и политика, когда он еще относительно чист, надеется на лучшее для себя и страны и отрицает несправедливость. И – восхищается блистательным полководцем, которого вынудили пойти против закона.
«К этому отважному и непревзойденному в воинской науке мужу стекались толпы народа, причем не только те, что по возрасту годились для военной службы, но стар и млад – все шли к Маниаку!» – утверждает Пселл (Хронография. LXXXII).
А ведь среди тех, кто к нему пришел, – скандинавы и русичи: варяги. И очень похоже, что один из них – Харальд Хардрад. Но почему же об этом не говорится в саге? Очень просто: чтобы не скомпрометировать бесстрашного викинга, который изменил работодателю – ромейскому императору.
Георгий переправил свою армию на Балканы, покинув Южную Италию. Вскоре и эта область отпала от империи. Там возникли герцогства нормандцев, коими правили потомки Отвилля. Впоследствии они захватят даже крупный город Неаполь, отвоюют у мусульман Сицилию и создадут химерное королевство, где попытаются объединить романские, греческие, мусульманские традиции под французской эгидой.
Маньяк начал стремительное шествие по Балканскому полуострову, «и никто не решился выйти ему навстречу. Все боялись Маниака и старались держаться от него подальше».
Император Мономах собрал армию, поставил во главе евнуха – севастофора Стефана – и приказал выступить против бунтовщиков. Противники сошлись на расстоянии двух переходов от Фессалоник – второго по величине города империи.
Маньяк атаковал противника с легкими отрядами, чтобы застать врасплох и смешать ряды правительственной армии.
«Благодаря своей доблести он сразу одержал верх над нашим воинством, но сам отступил перед высшим решением, смысл которого нам неведом. Когда Маниак приводил одни за другим в замешательство наши отряды… и весь строй уже распадался на части и приходил в смятение, в правый бок полководца вдруг вонзилось копье, которое не только задело кожу, но проникло в глубь тела, и из раны тут же хлынул поток крови. Сначала Маниак вроде бы и не ощутил удара, но, увидев текущую кровь, приложил руку к месту, откуда она струилась, понял, что рана смертельна, и распрощался со всеми надеждами; сначала он сделал попытку вернуться в свой лагерь и даже отъехал на некоторое расстояние от войска, но, почувствовав слабость во всем теле, не смог управлять конем. Перед его глазами поплыл туман, он тихо, сколько позволяли силы, застонал, сразу выпустил из рук поводья, вывалился из седла и – о, скорбное зрелище! – рухнул на землю», – сочувствует Пселл (Хронография. LXXXIV).
Его сочувствие объясняется просто. Из-за придворных интриг и боязни навлечь гнев Константина Мономаха автор «Хронографии» вынужден был постричься в монахи и несколько лет провел затворником. Если бы победил Маньяк, этого могло не случиться. Кстати, сам Пселл тоже был до пострига Константином. Михаил – его монашеское имя.
И еще от него – ценная эпитафия Георгию с послесловием. «Много зла претерпел этот муж, немало его и сам сотворил и такой смертью умер. Что же касается его армии, то отдельные отряды скрытно вернулись на родину, но большая чacть перешла к нам. Еще до возвращения воинов самодержцу была послана голова мятежника, и он, будто схлынул окативший eго морской вал, немного перевел дух, вознес благодарение Богу, а голову Маниака велел укрепить высоко над Великим театром, чтобы всем можно было издалека видеть ее как бы парящей в воздухе» (Хронография. LXXXVI).
Что полезного мы можем извлечь из сообщения ученого византийца? Гипотетически – что русы и норвежцы участвовали в мятеже. Фактически – что в битве при Фессалониках они участия не принимали. Более того, в числе «большей части» бунтовщиков перешли «к нам». По этой причине Константин Мономах наказывать их не стал. Но и гвардейцами сделать не мог. Какие уж тут гвардейцы, если они недавно выступили против своего императора!
В общем, гипотеза Г.Г. Литаврина подтверждается. Мономах охладел к русам, и его отношения с Ярославом Мудрым тоже претерпели разлад.
А что говорит сага? Исландский сказочник молотит уже абсолютную чушь. Харальд, оказывается, пришел в Палестину. «Xapaльд oтпpaвилcя co cвoeй дpyжинoй в Йopcaлaлaнд и чepeз нee в гopoд Йopcaлaбopг. И пoкa oн шeл пo Йopcaлaлaндy, вce гopoдa и кpeпocти cдaвaлиcь пoд eгo влacть».
Йорсалаборг – это ведь Иерусалим, принадлежавший тогда арабам. Они слыхом не слыхивали о норвежцах. Зачем требуется автору саги весь этот камуфляж? Лишь затем, чтобы затушевать сведения о мятежах и смутах, в коих поучаствовал Суровый Правитель.
Харальд и вообще любой настоящий скандинав, нанявшийся на службу, – это не мятежник. Он верен тому, кто платит деньги. Мы видели это в сказании об Эймунде. Ярослав прижимист, но, даже недополучая вознаграждение, Эймунд не в силах ему изменить.
Такова легенда. Скандинавские разбойники убеждали всех, что живут по понятиям, и строго оберегали свое реноме. Так и появляется болтовня об Иерусалиме вместо истинных событий.
«Oн дoшeл вплoть дo Иopдaнa и иcкyпaлcя в нeм, кaк этo в oбычae y пaлoмникoв. Xapaльд coвepшил бoгaтыe пpинoшeния Гpoбy Гocпoдню и Cвятoмy Kpecтy и дpyгим cвятыням в Йopcaлaлaндe. Oн ycтaнoвил миp пo вceй дopoгe к Иopдaнy и yбивaл paзбoйникoв и пpoчий cклoнный к гpaбeжaм люд».
Трогательная картина.
Данилевский, как мы не раз говорили, приводил в качестве исторического источника сагу. А в нашем случае сам автор саги приводит в доказательство палестинских похождений Харальда косноязычный стишок какого-то полупьяного викинга:
Чинил нa Иopдaнe
Cyд и пpaвдy, cмyтy,
Myдpoxpaбpый тpёндoв
Пacтыpь, иcтpeбляя,
He yшёл ocлyшный
Люд – был кpyт вo гнeвe
Kнязь – и вop oт кapы.
У Xpиcтa нa нeбe.
Мудрохрабрый читатель что-нибудь понял из этого лепета, сочиненного под парами мухомора? Ну, может быть, половину. Но назвать это искусством, конечно, трудно, хотя претензии у автора есть. Ну, разве что пройдет по статье «постмодернистский авангард».
Кроме того, ни крупицы правды нет ни в стишке, ни в прозаической части саги.
А что на самом деле? На самом деле Харальд мечется – то против Маньяка, когда с ним поссорился, то за Маньяка против работодателя-императора, то возвращение к работодателю, коли боевой вождь погиб… Вот ведь еще почему Маньяк не упомянут в саге. О нем и вспоминать стыдно. Не то полководец, не то предатель. Да и сам Харальд – не то предал, не то не предавал. И кого – не понять… Запутался викинг. Поэтому поступил проще. Маньяка в своих россказнях не поминал вообще, а все его подвиги на Сицилии присвоил себе. Да еще присовокупил предание о взятии 80 городов в Африке. Лгать – так с размахом.
5. Бегство конунга
Продолжим анализ саги, чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу Г.Г. Литаврина.
Из текста мы узнаем, что Харальду запретили выезд из империи, хотя он желал покинуть ее. «Koгдa Xapaльд вepнyлcя в Mиклaгapд (Константинополь) из Йopcaлaлaндa (Иерусалимской земли), eмy зaxoтeлocь oтпpaвитьcя в ceвepныe зeмли нa cвoю poдинy… Oн oткaзaлcя тoгдa oт cлyжбы гpeчecкoмy кoнyнгy. Ho кoгдa кoнyнгoвa жeнa 3oэ (Зоя) пpoвeдaлa oб этoм, oнa paзгнeвaлacь и oбвинилa Xapaльдa в тoм, чтo oн пpиcвoил имyщecтвo гpeчecкoгo кoнyнгa, кoтopoe зaxвaтил вo вpeмя вoeнныx пoxoдoв, кoгдa Xapaльд был пpeдвoдитeлeм вoйcкa».
Дальше – романтическая история. В него влюбилась красивая ромейская девушка Мария – племянница «Зоэ». Уж не Мария ли Склирена? Но тогда это вовсе не девушка, а любовница Мономаха, с которой он и «Зоэ» жили в прекрасном трио. Впрочем, современные историки склоняются и эту историю считать похвальбой. То есть любовницы у Харальда, конечно же, были, но историю с «племянницей» базилиссы и рассказ о дальнейших своих похождениях он выдумал.
«Этy дeвyшкy Xapaльд cвaтaл, нo кoнyнгoвa жeнa eмy oткaзaлa». Видимо, Константина Мономаха очень оскорбило это сватовство (или то, что Харальд пытался овладеть его любовницей?). «И вoт гpeчecкий кoнyнг пpикaзaл cxвaтить Xapaльдa и oтвecти eгo в тeмницy».
Это было мрачное место «в видe выcoкoй бaшни, oткpытoй cвepxy, a двepь вeлa в нee c yлицы. Tyдa был пoмeщeн Xapaльд», a c ним еще двое викингов – Xaлльдop и Ульв. «Cлeдyющeй нoчью пpишлa в вepxнюю чacть тeмницы oднa знaтнaя жeнщинa, пoднявшиcь пo лecтницe вмecтe c двyмя cвoими cлyгaми. Oни cбpocили cвepxy в тeмницy вepeвкy и вытянyли yзникoв нapyжy». Почему не говорится, кто эта женщина? Опять Мария Склирена? Или другая любовница странствующего конунга?
Ну а дальше рассказ в стиле «Пряди об Эймунде». Зная, что в Ромейской империи принято ослеплять политических противников, сказитель-скальд придумал поворот сюжета в стиле Дюма: к истории – никакого отношения, но слушается красиво. «Xapaльд тoтчac жe oтпpaвилcя к вepингaм, и вce oни вcтaли нaвcтpeчy eмy и paдocтнo eгo пpивeтcтвoвaли. Tyт вcя дpyжинa вoopyжилacь, и oни oтпpaвилиcь тyдa, гдe cпaл кoнyнг (Константин Мономах). Oни cxвaтили кoнyнгa и выкoлoли eмy oбa глaзa». Вон как! Не слишком ли сильно? Нет-нет, «Xapaльд caм paccкaзывaл тaк, дa и дpyгиe люди, кoтopыe тaм были вмecтe c ним», подтверждают сказанное, заверяет автор саги. Ну хорошо, что подтверждают. А то мы уже усомнились.
«B тy жe caмyю нoчь Xapaльд co cвoими людьми пpишeл в дoм, гдe cпaлa Mapия, и cилoю взял ee c coбoю. Oни нaпpaвилиcь к гaлepaм вepингoв и, зaxвaтив двe гaлepы, oтплыли» в бухту Золотой Рог. Но поперек бухты натянуты железные цепи… Скальд не забыл и про эту деталь, которая придавала достоверности баснословным россказням. Действительно, и ослепления в Византии случались, и цепь имелась для перегородки залива.
«Гaлepы пoдплыли к жeлeзным цeпям. Kaк тoлькo oни въexaли нa ниx и ocтaнoвилиcь, Xapaльд вeлeл вceм пepeбeжaть впepeд. Гaлepa, нa кoтopoй нaxoдилcя Xapaльд, пoгpyзилacь нocoм в вoдy и cocкoльзнyлa c цeпи, нo дpyгaя пepeлoмилacь пoпoлaм, зacтpяв нa цeпи, и мнoгиe yтoнyли в пpoливe, иныx жe cпacли.
Taким пyтeм Xapaльд yшeл из Mиклaгapдa и пoплыл в Чepнoe мope».
Факт ареста и бегства Харальда подтверждается в книге «Советы и рассказы Кекавмена», переведенной Г.Г. Литавриным, снабженной блестящими научными комментариями и параллельным греческим текстом. Харальда автор «Советов» называет Аральтом и, в общем, рассказывает в двух словах о тех же событиях, которым в саге посвящена целая глава (Советы и рассказы Кекавмена. С. 285).
Дальше – всё просто. Харальд направился в Киев и Новгород. По дороге он сочинял «висы радости» – стихи, обращенные к Елизавете Ярославне. Девушка Мария, кстати, больше не упоминается. В общем, в Ромейской империи Харальд точно имел женщин, но никого не похитил и не увез с собой. Чувства этого вояки стремились к Елизавете, которую он желал.
Bзглядy люб, киль вoзлe
Cикилeй – cкoль вeceл
Бeг пpoвopный вeпpя
Bёceл! – нec дpyжинy.
Kpaй пpишeлcя б здeшний
He пo вкycy тpycy. Ho
Гepд мoнeт в Гapдax
3нaть мeня нe xoчeт.
«Taк oбpaщaлcя oн к Эллиcив, дoчepи Яpицлeйвa-кoнyнгa в Xoльмгapдe». Великолепные стихи. Они современны даже сейчас и вполне подошли бы в репертуар русского коллектива со скандинавским названием «Мумий Тролль».
И – финал истории. «Koгдa Xapaльд пpибыл в Xoльмгapд, Яpицлeйв пpинял eгo oтмeннo xopoшo. Oн пpoвeл тaм зимy и пoлyчил в cвoe pacпopяжeниe вce тo зoлoтo, кoтopoe пpeждe пocылaл тyдa из Mиклaгapдa, и caмыe paзныe дpaгoцeннocти. Taм былo cтoлькo дoбpa, cкoлькo никтo в Ceвepныx Cтpaнax нe видaл в coбcтвeннocти oднoгo чeлoвeкa. Xapaльд тpижды xoдил в oбxoд пaлaт, пoкa нaxoдилcя в Mиклaгapдe. Taм былo в oбычae, чтo вcякий paз, кoгдa yмиpaл кoнyнг гpeкoв, вepинги имeли пpaвo oбxoдить вce пaлaты кoнyнгa, гдe нaxoдилиcь eгo coкpoвищa, и кaждый был вoлeн пpиcвoить ceбe тo, нa чтo cyмeeт нaлoжить pyкy». Скальда опять заносит… А дальше – правда.
«B тy зимy Яpицлeйв кoнyнг выдaл cвoю дoчь зa Xapaльдa. Имя ee былo Элиcaбeт, a нopвeжцы звaли ee Эллиcив». Харальд увез молодую жену в Норвегию, позабавился и бросил. Вместо нее он взял в постель какую-то норвежку, которая родила ему наследников. Елизавета же Ярославна произвела еще до этого двух дочерей.
«Девушка из Гардов», ставшая женщиной, умерла от тоски, брошенная и забытая в сумрачной северной стране. Сам Харальд Суровый Правитель (1046–1066) стал властелином всей Норвегии.
Кончил он плохо: попытался возвести своего ставленника на английский престол и погиб в Нортумбрии в сражении у Стэмфордского моста против англосаксонской рати своего тезки – Гарольда Годвинсона (1066). Сам Гарольд через несколько недель пал в битве при Гастингсе против нормандских рыцарей герцога Гийома Бастарда, который захватил островное королевство и получил известность как Вильгельм Завоеватель (1066–1085). Странным образом это событие было связано с судьбами ромеев и русских. Дочь Гарольда – Гита – бежала в Данию, а затем на Русь. Там она вышла замуж за князя Владимира Всеволодовича. По отцовской линии он был внуком Ярослава Мудрого, а по материнской – императора Константина Мономаха. В русской же истории остался как Владимир Мономах. Странное переплетение судеб…
Что мы вынесли, однако, из путаного и во многом лживого текста саги? Зерно истины в том, что да, Константин Мономах разгневался на своих варягов. Норвежцев, как видим, не хотел отпустить. Те бежали.
Не обрушился ли после этого гнев императора на русских? Не попытался ли он выместить злобу? Или – не он, но его воины-ромеи, которые, должно быть, завидовали привилегированному положению наглых и самодовольных наемников – всех этих русских и скандинавов.
А может, разгневался на то, что Ярослав Мудрый принял беглого наемника Харальда? Не исключено.
Вновь подтверждается гипотеза Г.Г. Литаврина о быстром ухудшении отношений между Византией и Русью и о его причинах.
6. Повод к войне и ее начало
Но война между этими странами началась всё же не из-за Харальда.
«Антирусский курс Мономаха достаточно явно проявился уже в 1042 г.», – пишет Литаврин в статье «Русско-византийские отношения в XI–XII вв.». Это часть замечательной коллективной работы «История Византии», вышедшей в советское время, когда византинистика находилась на подъеме.
Что касается соображений разных ученых насчет нападения русских на Константинополь в 1043 году и его причин, то свод данных можно найти у того же Литаврина в № 52 (за 1967 год) научного журнала «Византийский временник». Статья называется «Пселл о причинах последнего похода русских на Константинополь в 1043 г.». Ссылка на сетевую версию приведена в списке литературы.
Итак, Мономах идет на конфронтацию с русами. С каждым месяцем положение на дипломатическом фронте ухудшалось.
«Может быть, первым вестником об этих событиях в Византии и был Гаральд, рассказы которого в Киеве не могли, конечно, быть благоприятными для нового императора, – считает Литаврин. – Вполне возможно, что уже в это время на Афоне подверглись разгрому пристань и склады русского монастыря».
Византийцы знали, на что идут, но всё-таки шли. «У Мономаха были все основания остерегаться войны с русскими. По крайней мере весной 1043 г. он знал о предстоящем походе: Катакалон Кекавмен, стратиг Паристриона, получил приказ охранять западные берега Черного моря, а из Константинополя были выселены русские купцы и воины».
А потом – грянул гром.
«Не успели подавить мятеж, как началась война с варварами. Неисчислимое, если можно так выразиться, количество русских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропонтиду. Туча, неожиданно поднявшаяся с моря, затянула мглой царственный город» (Михаил Пселл. Хронография. ХС.).
Повесть временных лет трактует в статье под 1043 годом события так: «Послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много воинов, а воеводство поручил Вышате… И отправился Владимир в ладьях, и приплыл к Дунаю, и направился к Царьграду».
Этот рассказ комментирует Литаврин. «В мае или июне 1043 г. флот русских во главе с сыном Ярослава Владимиром достиг болгарского побережья. Кекавмен препятствовал русским высаживаться на берег. В составе русского войска находились и норманнские союзники Ярослава. В июне 1043 г. множество русских судов появились в виду Константинополя».
В чем же причина нападения? «Дойдя до этого места, хочу рассказать, почему они без всякого повода со стороны самодержца пустились в плаванье и двинулись на нас походом», – поясняет Пселл. Но начинает издалека. Его пассажи кажутся нам настолько интересными, что считаем нелишним их привести. К тому же это позволяет понять, какими виделись византийцам наши предки.
«Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами», – полагает Михаил Пселл. Он, конечно, помнит о конфликте с Владимиром Красное Солнышко и о взятии Херсонеса, но считает нужным отметить, что долгое время между двумя державами царил мир. По его мнению, виновник войны – Ярослав Мудрый, и готовиться он начал уже при Михаиле IV Пафлагоне. Византия достаточно ослабела, якобы полагал он, и ее стоит разграбить.
«Варвары снарядили… войско; избрав морской путь, они нарубили где-то в глубине своей страны лес, вытесали челны, маленькие и покрупнее, и постепенно, проделав все втайне, собрали большой флот и готовы были двинуться на Михаила [Пафлагона]. Пока все это происходило и война только грозила нам, не дождавшись появления росов, распрощался с жизнью и этот царь, за ним умер, не успев как следует утвердиться во дворце, следующий [Михаил V Калафат], власть же досталась Константину [IX Мономаху], и варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными. Такова была беспричинная причина их похода на самодержца» (Хронография. ХСI).
Версию о том, что инициатором войны был Ярослав Мудрый, поддерживает Л.Н. Гумилев. И вправду, слишком много подробностей, чтобы это не было правдой. Но зачем Ярослав пожелал напасть на Византию? Позабыл, что он «Мудрый», как иронизирует Гумилев?
Как часто случается, обе стороны пытаются обвинить друг друга в агрессии. Правда, древние русичи не защищались особо; роль их адвокатов приняли советские и российские ученые патриотического направления. Сами ромеи даже оправдаться не могут: вот уже более полутысячи лет нету ромеев.
Но значит ли это, что мы должны верить тенденциозному Пселлу, который к тому же невероятно подл по натуре своей?
Личная подлость и тенденциозность – одно. Факты – другое. А вот факт: в 1043 году русская рать появляется у стен Константинополя и пытается атаковать город. Беспричинно?
Нет, причина всё же была, и о ней упоминает Иоанн Скилица. В результате купеческой ссоры был убит знатный русский. На рынке «произошла ссора с несколькими скифскими купцами и за нею последовала схватка; был убит некий знатный скиф» (История византийских императоров. С. 430). Кто этот скиф, то есть русский? Боярин? Купец? Какое положение занимал при Ярославе? Его смерть была случайна или нет?
С этого места начинаются наши расхождения с тезисами Г.Г. Литаврина, который полагал, что конфликт спровоцировали ромеи и даже сам император. Константину Мономаху незачем было это делать. Да, он не верил русам, которые поучаствовали в восстании Маньяка. Не верил норвежцам. Но и не вел дело к войне с Ярославом. Просто пытался обезопасить себя.
Видимо, император и его советники даже подумать не могли, что из-за этого последует нападение русичей. Можно предположить, что Ярослава «накачал» Харальд Суровый Правитель, но это будет натяжкой. Вся политика Ярослава свидетельствует о его крайней осторожности. Сплетни и жалобы викинга не могли поколебать русского князя.
Тогда что послужило поводом? Всё же убийство высокопоставленного русича в Константинополе? Непосредственным поводом – да. Ярослав ухватился за него, чтобы объявить войну.
Но как быть с утверждением Пселла о том, что русичи готовили нападение загодя? Лгал или нет сочинитель «Хронографии»? Видимо, нет. Слишком уж неожиданно вынырнули русичи в полной боеготовности. Для этого требуются время, сбор оружия, припасов, большого числа ладей.
Поход готовился заранее. Соблазнительно считать, что Ярослав выставил войско на подмогу Маньяку. Воевать вместе с Георгием было бы логично. В его армии имелись варяги, то есть русичи и норвежцы, братья по оружию Ярославовых дружинников. Но поход русских готовился раньше, чем началось восстание. Значит, перед нами всё же грабительская экспедиция, вроде походов на чудь, ямь, югру, только очень крупная. Но и эффект от нее ожидался громадный. Купцы и варяги утверждали, что Византия слабеет. Ею правят коррумпированные бюрократы в лице Михаила Пафлагона с его родней и окружением. Успех почти в руках!
Нападали ведь на Византию русские князья и раньше и имели успех. Брали добычу, а Вещий Олег якобы щит свой прибил на Золотые врата. Допустим, это легенда, но помнились походы Игоря Старого в 940-х годах. Первый закончился неудачей – слишком резво выступили вперед, далеко зашли во вражеские моря и понесли большие потери. Но второй поход завершился триумфально. Русы собрали большое войско, медленно и расчетливо придвинули его к ромейским границам и… взяли дань без всякой войны! Может, и сейчас удастся провернуть такую же махинацию?
Русское войско подошло к рубежам Византии и стало медленно маневрировать.
Печенеги, кочевавшие на Дунае, остались пассивными зрителями, а ромеи вообще не прореагировали – только укрепляли свои города и приводили гарнизоны в порядок.
В Софийской I летописи читаем о разногласиях в армии русичей. Последние говорят, обращаясь к Владимиру Ярославичу:
– Станем здесь на поле.
Варяги на русской службе возражают:
– Пойдем под город!
То есть часть воевод – за осторожную тактику, испытанную когда-то Игорем Старым: маневрировать на границе, требовать у ромеев дань и компенсацию за убитого купца, за разоренный Афон. Другая часть хочет идти прямо на столицу империи, на Царь-город, повторив легендарный подвиг Олега Вещего.
7. Последний поход на Царьград
В глазах византийцев русское войско выглядело громадным. Скилица утверждает, что славяне собрали 100 000 ратников, а еще один автор, Михаил Атталиат, упоминает о том, что русы пригнали 400 челнов. Если в каждом челне находилось по 50 человек, получаем крупную цифру: 20 000 бойцов.
Пусть Иоанн Скилица преувеличивает, но факт остается фактом: русичи привели многочисленную рать. Значит, версии Пселла следует отдать предпочтение перед гипотезой Литаврина. Да, Мономах «отодвинул» варяжскую дружину, замешанную в заговоре Маньяка. Да, отношения между русскими и ромеями обострились, и базилевс не шел на то, чтобы их улучшить. Он не исключал (в самом худшем случае) пиратской атаки русских и приказал принять оборонительные меры войскам приморских и придунайских фем. Но он не ожидал, что с севера в империю вторгнется сильная армия.
Император просчитался.
Но просчитались и русичи. Командование у них было слабое, а мощь византийцев оказалась еще велика. Да и военное устройство тоже. Система военных округов – фем – далеко не изжила себя. Разрушение армии началось, но не закончилось. Бюрократы и землевладельцы наращивали богатства, но не превратились в феодальных господ (и не превратятся до самого заката империи в XIV столетии).
А русские в незнакомой стране вели себя недостаточно эффективно, топтались на месте, пытались решить проблемы снабжения войск с помощью импровизации и были изумлены византийскими укреплениями. Это и предопределило дальнейшие события.
«Скрытно проникнув в Пропонтиду, – пишет Пселл, – они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статиров на судно с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из их кораблей. Они придумали такое, то ли полагая, что у нас текут какие-то золотоносные источники, то ли потому, что в любом случае намеревались сражаться и специально выставляли неосуществимые условия, ища благовидный предлог для войны» (Хронография. ХСII).
Сражение флота византийцев с русским флотом. Миниатюра из Мадридской рукописи хроники Иоанна Скилицы. Национальная библиотека в Мадриде
Пропонтида – современное Мраморное море. Волны искрились на солнце, всюду сновали купеческие корабли – от большегрузов водоизмещением 200 тонн до барок и челнов. У русичей разбегались глаза от красоты и изобилия. А впереди был Константинополь с его огромным торговым портом, где корабли стояли от тесноты борт к борту, уткнувшись носом в берег, где сновали сотни грузчиков, а склады на пристани образовали целый город в городе.
Но вернемся к событиям.
Г.Г. Литаврин больше верит Скилице, а не Пселлу. Советский ученый говорит, что Мономах пытался завязать переговоры, обещая возместить ущерб, понесенный русскими, и призывая «не нарушать издревле утвержденного мира», и приводит свой перевод византийского сочинения, где повествуется о дипломатических встречах.
Владимир Ярославич и воевода Вышата остались непреклонны. По словам Скилицы, они выдвинули наглые требования: заплатить по три литры золота (византийский фунт, включавший 72 золотых номизмы/монеты) на отряд. Ромеи с негодованием отвергли эти притязания.
Пришлось воевать, хотя византийцы находились, судя по всему, в довольно незавидном положении. «Морские силы ромеев в то время были невелики», – сообщает Пселл. Главным козырем были вооруженные огнеметами корабли. Они стреляли горючим составом на основе нефти – «греческим огнем», лепестки которого горели даже на воде. С помощью этого секретного оружия ромеи могли спалить на море любой вражеский флот, чем неоднократно и пользовались.
Но теперь огненосные суда оказались рассредоточены и патрулировали растянувшееся на сотни километров византийское побережье. Оставалось импровизировать. Мономах «стянул в одно место остатки прежнего флота, соединил их вместе, собрал грузовые суда, снарядил несколько триер, посадил на них опытных воинов, в изобилии снабдил корабли жидким огнем, выстроил их в противолежащей гавани напротив варварских челнов и сам вместе с группой избранных синклитиков (сенаторов) в начале ночи прибыл на корабле» к своей эскадре (Михаил Пселл. Хронография. XCIII). Выставили ромеи также сухопутное войско, которое расположилось вдоль берега.
Со свойственной византийцам пышностью и стремлением к театральным эффектам Константин Мономах «торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок». После этого император сошел с корабля и расположился на одном из холмов под охраной войск.
«Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противолежащей нам гавани, удалились на значительное расстояние от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть, и наше нападение отразить. И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильнейшего душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца… издали наблюдал за событиями» (Михаил Пселл. Хронография. XCIII).
Противники замерли в ожидании и долго стояли друг против друга, рассчитывая, что одна из сторон совершит ошибку. В конце концов Мономаху это прискучило. «Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам».
Первым бой начал Василий Феодорокан, который с двумя или тремя триерами первый напал на русский флот, сжег семь судов и три потопил вместе с командой, уточняет Скилица.
Ромейские корабли, любуется Пселл, «легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвару бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись» (Михаил Пселл. Хронография. XCIV). Перед нами ценное и абсолютно уникальное свидетельство очевидца, который лично наблюдал за сражением между русскими и ромеями. Причем – очевидца весьма образованного. Пселл мог выделить главное и охватить поле боя целиком. Он внимателен, памятлив и обладает бойким пером. Поэтому продолжим цитировать нашего средневекового писателя.
«В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом, – говорит Пселл. – Тут… наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег; за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, а другие воины с триер продырявили и полузатопленными доставили к ближайшему берегу. И устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море» (Хронография. XCV).
Скилица тоже утверждает, что русичи обратились в бегство после общей атаки ромейского флота. А что же славные отечественные источники? Эпизод с бегством они деликатно обходят. Повесть временных лет говорит в статье под 1043 годом: «И была буря велика, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярослава». Самое неприятное то, что византийские корабли, более остойчивые, как говорят моряки, и тяжелые, не пострадали от волн, для них это была всего лишь рябь на воде. Для русичей – катастрофа.
Но и спасение. Подойдя к берегу, они оказались вне досягаемости византийского флота. Ромейским кораблям с глубокой осадкой требовалась гавань, чтобы причалить. Русичи со своими легкими ладьями в гавани не нуждались.
Для Михаила Пселла сражение на этом закончилось. «Разгромив таким способом варваров, царь покинул берег и победителем вернулся во дворец».
Скилица уточняет, что русские, испугавшись то ли шторма, то ли греческого флота, выбросились на берег, где на них напали ромейские воины. Завязалось сражение, которое славяне проиграли, потому что дрались в полном беспорядке, и византийцы могли бить их по мере высадки по частям. А тут еще шторм, сильный ветер рвет паруса, бьет кого в спину, кого в лицо, раздувает плащи… После битвы море вышвырнуло на пляж тысячи трупов.
И снова – к тексту Повести временных лет. Из него следует, что на берег высадились не все. Часть осталась в ладьях, чтобы избежать резни на берегу.
Тем русам, кто высадился, всё же удалось захватить плацдарм и сбить строй. Их было 6000. Ромеи отступили, а русичи стали перекликаться с теми, кто болтался в море на челнах. Десантировавшиеся воины хотели пробиваться в Киев по суше. Других вариантов, собственно, не было. Требовался воевода. Вышата, как ответственный человек, предводитель войска, заявил:
– Я пойду с ними.
Высадился из ладьи и продолжил:
– Если буду жив, то с ними, если погибну, то с дружиной.
Боевое братство и честь были превыше всего для этого пассионария. Что не отменяло низкого уровня полководческой подготовки, которым обладал Вышата. Сражаться с ромеями – это не литву с чудаками гонять по лесам.
«И пошли, намереваясь дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи руси, и послал царь, именем Мономах, за русью 14 ладей», – сообщает Повесть. Вот тут и отплатили наши предки ромеям за поражение. Сполна отплатили. Владимир Ярославич, «увидев с дружиною своею, что идут за ними, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои». Можно подумать: лукавит летописец. Требовалось подсластить пилюлю после невиданного разгрома, учиненного византийцами. Тем более что сухопутный отряд, пробивавшийся через Балканы на Дунай и Русь, ждала драматическая судьба.
Но нет, об этой же морской схватке честно сообщает Скилица. По его словам, за русами погнался стратег морской фемы Кивирреоты – Константин Каваллурий. Русы заманили авангард его эскадры в ловушку и напали со всех сторон. Каваллурий имел 11 триер. Сам он пал в бою. Русы захватили четыре триеры и перерезали всех ромеев, которые были в них. Прочие корабли выбросились на скалы. Многие утонули, другие попали в плен и стали рабами русичей, остальные спаслись.
Дела сухопутного отряда обстояли гораздо трагичнее.
Близ Варны/Одессоса войско Вышаты настиг ромейский стратег Катакалон Кекавмен. В разыгравшейся битве тяжеловооруженные византийские воины зарекомендовали себя превосходно и без труда разбили изможденную рать противника. В плену оказалось 800 русичей. Остальные еще до этого времени умерли от истощения либо – в бою пали.
«Вышату же схватили вместе с выброшенными на берег, и привели в Царьград, и ослепили много русских», – подает скорбный голос автор Повести временных лет.
Но ослепили не всех, только рядовых. Сам Вышата сохранил зрение, как и его помощники. Их хотели использовать как разменную монету на переговорах. Или, может быть, получить выкуп.
Это был последний поход русичей на Царьград – Константинополь. Впоследствии Владимир Мономах ввяжется в антиромейскую авантюру, но ограничится захватом нескольких городков на Дунае. Под стенами Царя-города русские рати более не появятся.
8. Мирное соглашение
Г.Г. Литаврин полагает, что вскоре после похода между русскими и византийцами начались переговоры. «Обе стороны желали мира». Что касается Ярослава, то понятное дело! У него целая армия погибла. Вторжение оказалось неудачным, дальнейшая война представлялась бесперспективной.
Византийцы обладали высокой политической культурой и употребили всё искусство, чтобы извлечь выгоду из громкой победы. Однако время опять работало на Ярослава Мудрого. Империя переживала неудачи. На восточной границе объявились первые отряды турок-сельджуков, хотя до подлинного вторжения было еще далеко. На западе нормандцы добивали ромеев в Южной Италии. На дунайской границе угрожающе вели себя печенеги и вскоре начали набеги, которые через четыре десятка лет переросли в полноценное нашествие.
В общем, обстановка осложнялась, и Константин Мономах предпочел мирное разрешение конфликта. «Очевидно, Византия пошла на уступки, – полагает Литаврин. – Через три года (1046) Вышата был отпущен, ущерб русскому монастырю на Афоне возмещен. Новый договор скрепили в промежуток между 1046 и 1052 гг. браком сына Всеволода Ярославича с дочерью Константина Мономаха, которая носила, может быть, имя Марии (занятное совпадение с текстом саги о приключениях Харальда Сурового Правителя. – С. Ч.)».
В 1047 году в Византии вспыхнуло восстание полководца Льва Торника, армянина по происхождению, принца из Тарона. Прозвище Торник означает «племянничек». То есть перед нами младшая ветвь царьков Тарона.
Лев Торник собрал на Балканах крупную армию и осадил Константинополь.
Вероятно, полагает Литаврин, тогда же на подмогу Константину IX прибыл русский отряд. С помощью русских варваров удалось подавить восстание Торника, мятежник был ослеплен.
Таким образом, дружественные отношения православных русичей с империей к тому времени восстановлены. Летопись подтверждает: «Спустя три года, когда установился мир, отпущен был Вышата на Русь к Ярославу». Значит, договор о мире был заключен не позднее этого времени.
Мария, дочь императора от его любовницы Склирены, через несколько лет после своего замужества родит Владимира Мономаха. На Руси возникнет провизантийская партия.
А еще Русь получит множество преимуществ от дружбы с ромеями: уникальные книги и сладостную церковную музыку, достижения ремесла и культуры – новые технологии в строительстве, овладеет искусством мозаики для украшения храмов, постигнет законы и тайны иконописи. А византийские ткани, моды, благовония, предметы роскоши! Всё это пойдет на пользу Руси. И главное, найдет спрос. Страна наша была богата, о чем свидетельствуют археологические находки. В погребениях часто находят украшения из серебра, встречаются самоцветы. А уж сколько было мехов… А еще – книги, бесценные, великолепно оформленные книги, которые сами по себе – произведения искусства.
Конечно, нельзя идеализировать ситуацию. Тот же Ярослав разбазаривал национальное богатство, выдавая своих дочерей за рубеж с обильным приданым. Разумеется, записные патриоты трактуют сие как победу русской дипломатии. Но богатство-то вместе с приданым уходило во Францию, Польшу, затем в Германию. В русских летописях не встречаются упоминания о том, что западноримский император – Конрад, или Генрих, или еще какой-то персонаж – отдал дочь за Ярославича и снабдил ее богатым приданым. Да и впоследствии русских принцесс не очень охотно брали западные правители. Разве что за исключением эпохи Петра Великого, которая лишь подтверждает правило. Значит, внешняя политика Ярослава сродни метаниям какого-нибудь Николая II: пафоса много, а пользы для государствообразующего этноса – никакой. Всё же высший критерий оценки – выгода для общества, «племени», этноса. В международных браках дочерей Ярослава нет выгоды никакой, кроме разбазаривания ресурсов в виде приданого. Мы не видим ответных жестов соседних княжеств/королевств; скажем, поступлений ресурсов в нашу страну или долговременных преданных союзов. Наоборот, поляки и венгры вследствие династических браков с русскими княжнами в XI–XII веках начинают претендовать на наши территории. Сомнительная выгода от межнациональных браков, практикуемых Ярославом и его потомками. Перед нами – очевидная геополитическая ошибка, о которой не принято говорить. В советское время это – дурной тон (не следует ссориться со странами так называемого Варшавского договора – недолговечного союза, проигравшего НАТО «холодную войну»). Сегодня – вообще другое время, россияне больше заботятся о выживании, чем размышляют о прошлом.
А вот с византийцами выгодно было дружить.
Русичи, соображал князь и понимало его окружение, смогут использовать выгоды торговых путей по дружбе с ромеями. Наши паломники достигнут Иерусалима. Бездумно восхищаться этим фактом не стоит, но горизонты русичей расширялись, а это крайне необходимо для успешной страны.
Поставление Ярославом Мудрым первого русского митрополита Илариона. Миниатюра Радзивилловской летописи
Короче говоря, дружба с ромеями приносила нашим князьям очевидную пользу, а вражда не имела смысла. Поэтому Ярослав закрыл глаза на убийство знатного русича, который, может, и сам провинился. Столкновений с ромеями при Мудром больше не было, а варяжская дружина вновь вошла в доверие в Византии. Лишь в 80-х годах XI века, после одного из инцидентов, когда пьяные варяги попытались издеваться над очередным ромейским императором, русский корпус в Константинополе был распущен. Базилевсы стали вербовать варягов из англичан. А точнее, из англосаксов, которые бежали от Гийома Завоевателя после битвы при Гастингсе. Подробно этот процесс изложен в классической работе академика В.Г. Васильевского «Варяго-русская и варяго-английская дружина». Любознательный читатель может с ней ознакомиться. Занятные подробности можете найти в нашей работе «Алексей Комнин».
А мы обратимся к другим сюжетам.