бо торжественных случаях. Титул князя, которым владел и он сам, и его предки, наверное, казался недостаточным ему. Современники все чаще именовали его либо каганом (как митрополит Иларион в своем «Слове»), либо царем или, точнее, цесарем — титулом, который в Древней Руси прилагался к василевсам, императорам Византийской империи; князь Ярослав, насколько нам известно, первым из древнерусских князей назвал себя так. И, пожалуй, он имел на это право, ибо и вел себя по-цесарски, уподобляя свой город граду святого Константина или поставляя по своей воле святителя на Киевскую митрополию (а это в глазах его современников являлось прерогативой императора)7. Именно царем будет назван Ярослав и в надписи о его кончине, выведенной на стене Софийского собора, и эта надпись достойно увенчает его долгое киевское княжение.
Но, как бывает всегда, жизнь подавала князю поводы не только для печали, но и для радости. Под 1053 годом летописи сообщают о рождении у него еще одного внука: «У Всеволода родился сын, и нарече имя ему Володимер, от царицы грекини»8. Это был первенец князя Всеволода Ярославича, знаменитый в будущем Владимир Мономах. Его появление на свет стало событием долгожданным не только для отца, но и для деда: русско-византийский союз, заключенный Ярославом несколькими годами раньше, давал наконец конкретные, зримые всходы — новорожденный княжич с гордым именем Мономах стал внуком не только самого Ярослава, но и правящего императора ромеев.
Сам князь Владимир Всеволодович напишет впоследствии о себе так: «Аз, худый, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василий, русским именем Володимир, отцом возлюбленным и матерью своею Мономахи…»9 А явствует из этих слов, между прочим, что сам Ярослав выбирал для него имя. Может быть, он даже приезжал в Переяславль, для того чтобы принять участие в крестинах своего внука, хотя более вероятно, что Владимир появился на свет в Киеве, где подолгу жил его отец. Имя Владимир, равно как и христианское имя Василий, дано было княжичу, несомненно, в честь его великого прадеда, князя Владимира Святославича, Крестителя Руси. Но, нарекая внука, Ярослав не мог не вспомнить о недавно скончавшемся старшем сыне, новгородском князе Владимире Ярославиче. И если тому не суждено было стать продолжателем его дела, то, может быть, это удастся внуку. Так, уже «на санях сидя», по образному выражению того же Мономаха, то есть готовясь уйти из жизни, князь Ярослав успел передать некий мысленный скипетр власти самому выдающемуся из своих потомков, великих князей Киевских.
Последние годы жизни князя Ярослава очень скупо освещены источниками. В нашем распоряжении имеются лишь отдельные, случайные свидетельства современников или ближайших потомков князя, касающиеся тех или иных эпизодов его биографии. Но тем бо́льшую ценность они представляют.
В 1048 или 1049 году с князем Ярославом, уже старцем, встречался упоминавшийся нами шалонский епископ Роже, посланец французского короля Генриха I. Он оставил рассказ об этой встрече; правда, посвящен его рассказ одному-единственному сюжету — судьбе мощей горячо почитаемого на Западе, а также в Древней Руси римского епископа Климента, принявшего, по преданию, мученическую смерть около 101 года в Херсонесе. По словам Роже, о судьбе святого Климента ему рассказывал сам «король той страны», то есть Ярослав, которого французский епископ называет то славянским, правда искаженным, именем Оресклав, то христианским — Георгий (Георгий Скав, или Склав, что, вероятно, означает «Георгий раб»). Причем рассказывал Ярослав вещи, весьма удивительные для своего собеседника.
Так, от Ярослава Роже узнал о том, что некогда «папа Юлий (? — А. К.) прибыл в ту область, где покоился святой Климент (то есть в Херсонес. — А. К.), для борьбы с ересью, которая процветала в тех краях. Когда, сделав дело, папа из тех краев отправился было назад, явился ему ангел Господень и сказал: „Не уходи, ибо от Господа повелено тебе вернуться и перенести тело святого Климента, которое до сих пор лежит в море“… Папа отправился туда и перенес тело святого Климента и положил его на берег и построил там церковь; затем, взяв от тела часть мощей, увез с собой в Рим. И случилось так, что в тот же день, в какой римский народ встречал с высочайшими почестями принесенные им мощи, могила, оставленная в море, поднялась вместе с дном над водами, и сделался остров, на котором жители той земли построили церковь и монастырь. С тех пор к той церкви плавают на кораблях». Кроме того, «названный король… рассказывал также шаломскому епископу, что в свое время он побывал там и привез оттуда с собой главы святых Климента и Фива, ученика его, и положил их в городе Киеве, где они чтимы и поклоняемы. И даже показывал эти главы упомянутому епископу»10.
Рассказ епископа Роже — уникальное свидетельство человека, лично общавшегося с князем Ярославом. Но, увы, рассказ этот выглядит путаным и во многом противоречивым. Так, нам ничего не известно о посещении папой Юлием I (337–352) Крымского полуострова и о каком-либо его отношении к останкам Климента Римского, захороненного на одном из затопляемых островков близ Херсонеса (в нынешней Казачьей бухте Севастополя); кажется, во времена Юлия Климент еще не почитался здесь как святой. Судя по всему, Роже приписал римскому первосвященнику ту заслуги в восстановлении почитания святого Климента, которые в действительности принадлежали первоучителю славян Константину (Кириллу) Философу, ибо именно Константин, посетив Херсонес во время своей миссионерской поездки в Хазарию, после долгих разысканий обнаружил святые мощи и с великой торжественностью, в присутствии херсонесского епископа Георгия и местных священников, перевез их в город, где положил в одном из храмов. Часть мощей Константин забрал с собой и позже привез их в Рим, где они были положены в церкви Святого Климента; спустя немного времени в этой церкви был похоронен и сам первоучитель славян. Об обретении им мощей святого Климента подробно рассказывалось в славянских сочинениях — Житии святого Константина Философа, написанном им самим «Слове на перенесение мощей святого Климента» и Проложном сказании о перенесении мощей святого «от глубины моря в Корсунь», а также в некоторых латинских памятниках11. Но едва ли путаница произошла по вине Ярослава; скорее, можно предположить, что французский епископ, получавший сведения из разных источников, в том числе, кажется, письменных, не всегда правильно понимал их. Возможно, его ошибка объяснялась как раз тем, что ни в «Слове на перенесение мощей святого Климента», ни в Проложном сказании (с которыми он мог ознакомиться с помощью переводчиков) имя Константина Философа не упоминалось: он сам из скромности умолчал о своем участии в этом событии. Но вот откуда в рассказ епископа Роже попало имя папы Юлия, так и остается загадкой.
Едва ли можно с доверием отнестись и к известию епископа Роже о том, что Ярослав лично привез в Киев главы святых Климента и его ученика Фива. В том, что Роже видел эти святыни в киевской Десятинной церкви, сомневаться не приходится[97]. Однако из русских источников («Повести временных лет», памятников Владимирова цикла, то есть различных вариантов Жития святого Владимира, и так называемого «Слова на обновление Десятинной церкви») мы определенно знаем, что эти святыни были привезены в Киев князем Владимиром Святославичем в 989 году, после завершения Корсунского похода12. Получается, что Роже либо вновь не совсем верно понял своих русских информаторов, либо решил несколько переосмыслить события, заодно прихвастнув знакомством с самим «королем той страны». (Менее вероятно, что Ярослав сознательно вводил в заблуждение французского епископа, приписывая себе честь привоза в Киев драгоценной святыни, как иногда полагают13: истинные обстоятельства появления мощей святого Климента и прочих «корсунских древностей» в Киеве были слишком хорошо известны киевлянам.)
По словам епископа Роже, киевский князь лично показывал ему главы святых Климента и Фива, хранящиеся в киевской Десятинной церкви. Но даже если и это не совсем так, готовность, с которой Ярослав откликнулся на его просьбу, очень показательна. Правителю Киева явно льстило то внимание, с каким отнеслись к святыням его города приехавшие издалека гости.
Французского епископа, несомненно, должна была удивить прекрасная осведомленность русского князя относительно судьбы римского мученика. И это неудивительно. Древняя Русь почитала святого Климента как одного из главных своих небесных покровителей, а его мощи в течение двух веков считались главной христианской святыней Киева. «Присный заступник стране Русской, и венец преукрашенный славному и честному граду нашему… — восклицал, обращаясь к святому Клименту, древнерусский книжник, автор написанного во второй половине XI или в XII веке „Слова на обновление Десятинной церкви“, — тобою русские князья похваляются, святители ликуют, иереи веселятся, монахи радуются, люди добродушествуют, приходя с горячею верою к твоим христоносным мощам…»14 В числе русских князей, «похваляющихся» святым Климентом, несомненно, был и Ярослав Мудрый. Более того, у киевского князя имелись, кажется, особые причины для почитания святого: ниже мы будем говорить о предположении ученых, согласно которому князь Ярослав использовал для собственного погребения вывезенную из Корсуни мраморную гробницу Климента Римского.
Некоторые черты характера Ярослава явственно проступают и в известном нам Проложном сказании об освящении церкви Святого Георгия в Киеве15. Щедрость князя, заполнившего кунами «комары» киевских Золотых ворот, наверное, немало удивила киевлян. Но эта щедрость имела вполне объективные причины, таившиеся в экономическом процветании Киевского государства в годы княжения Ярослава Мудрого. Его успешная внешняя политика, налаженные им механизмы управления страной и взимания разного рода даней, вир и продаж, а также другие принятые им меры давали ощутимые результаты. Историки с уверенностью говорят о том, что Русь XI века переживала пору настоящего экономического бума