32), но, главное, они придали устойчивость и поступательность последующему развитию русского государства. А это в свою очередь самым благотворным образом сказалось на всех сторонах русской жизни.
Впрочем, завещание Ярослава должно было вступить в силу лишь после его смерти. Пока же старшие Ярославичи покинули Киев: Изяслав уехал в Туров или, может быть, в Новгород, а Святослав — во Владимир-Волынский.
Вскоре после их отъезда, в феврале 1054 года, князь Ярослав занемог. «Сам он был тогда болен („самому же болну сущю“), — читаем в летописи, — и, пришедши к Вышгороду, разболелся вельми». Рядом с отцом неотлучно пребывал Всеволод, который, по-видимому, вовсе не покидал Киева: «Изяслав тогда пребывал [в Турове?][100], а Святослав во Владимире; Всеволод же был у отца, потому что любим был отцом паче всей братии и держал его отец всегда у себя».
Можно думать, что Ярослав ехал в Вышгород отчасти затем, чтобы помолиться о здравии у гробниц святых братьев Бориса и Глеба. Это было тем более уместно, что как раз начинался Великий пост — время усиленной молитвы для всякого христианина. Но на сей раз молитва не помогла, как не помогли и все старания лекарей, пользовавших киевского князя. Ярослав угас буквально на глазах своих близких. Что за недуг приключился с ним, мы не знаем, но продлился он очень недолго: «поболев же мало», сообщает Нестор34. Там же в Вышгороде 19 февраля 1054 года, в первую субботу Великого поста, когда Церковь отмечает память святого мученика Феодора Тирона, князя Ярослава не стало. «Ярославу же приспел конец жития, и предал душу свою Богу в субботу 1-й [недели] поста, [на] святого Феодора» — такую запись читаем в Лаврентьевской летописи, содержащей одну из редакций «Повести временных лет». (В Ипатьевской летописи дата смерти Ярослава названа по-другому: «…месяца февраля в 20, в субботу 1-й недели поста, в святого Федора день»; в Новгородской первой летописи младшего извода указан месяц, число же отсутствует: «…месяца февраля, в субботу 1-й недели поста, на святаго Федора»; еще короче в Радзивиловской: «…в субботу 1-ю поста, святаго Федора» — но можно думать, что во всех случаях имеется в виду один и тот же день35.)
По-видимому, уже на следующий день, 20 февраля, в воскресенье, тело князя Ярослава Владимировича, возложенное в соответствии с древним славянским обычаем на сани, было привезено для погребения в Киев. «Всеволод же спрятал (здесь: обрядил, убрал. — А. К.) тело отца своего и, возложив на сани, отвез его к Киеву, — рассказывает летописец, — священники же пели положенные песнопения. Плакались по нему люди и, принеся, положили его в раке мраморной в церкви Святой Софии, и плакали по нему Всеволод и все люди».
Уже в наши дни на стене киевского Софийского собора была обнаружена древняя и, к сожалению, лишь частично уцелевшая надпись, текст которой предположительно восстановлен академиком Борисом Александровичем Рыбаковым, крупнейшим отечественным исследователем Древней Руси:
ВЪ 6562
М(ЕСЯ)ЦА ФЕВРАРИ
20 УСЪПЕН
Е Ц(А)РЯ НАШ(Е)
ГО ВЪ ВЪ
(СКРЬСЕНЬЕ?)
В (Н)ЕДЕ(ЛЮ)
(МУ)Ч(ЕНИКА)
ФЕОДОРА
То есть: «В (лето) 6562 (1054), месяца февраля 20, успение царя нашего в воскресенье (?), в неделю мученика Феодора»36.
Нет сомнений, что в этой торжественной надписи, сделанной каким-то клириком Святой Софии в центральном нефе собора, на третьем от алтаря южном крещатом столбе, на фреске с изображением святого целителя Пантелеймона и как раз под изображением самого Ярослава на ктиторской фреске собора, идет речь о князе Ярославе Владимировиче. Различия в датах — 19 февраля (первая суббота поста) или 20-е («неделя», то есть воскресенье) — по-видимому, объясняются тем, что в первом случае сообщается о кончине князя, а во втором — о его погребении, или «успении», под сводами собора37.
Рассказывая о кончине князя Ярослава, летопись не упоминает имени митрополита Илариона. Но если последний был еще жив к этому времени, то именно ему подобало отпевать усопшего князя. Иларион не мог не понимать, что со смертью Ярослава уходит в прошлое целая эпоха в истории Руси, к которой всецело принадлежал и он сам, и многие книжники из его окружения… В этот день, как и в другие воскресные великопостные дни, в церкви звучит литургия святого Василия Великого, более продолжительная по сравнению с обычной, более торжественная и, пожалуй, более соответствующая скорбной и вместе с тем величественной минуте последнего прощания с великим киевским князем, столь много сделавшим для христианского просвещения Руси. Тогда же, на литургии, под сводами собора прозвучали и слова самого Христа, читающиеся в церкви в этот день и обращенные к апостолу Варфоломею; наверное, многим могло показаться, что слова эти прямо адресованы усопшему князю: «…Истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Ин. 1:51). Ибо не встречи ли с ангелами небесными должен был ожидать лежавший в гробу князь?
Кажется символичным и то, что погребение князя Ярослава совпало с празднованием Церковью так называемого Торжества Православия — восстановления почитания икон в Византийской церкви в середине IX века после долгих лет гонений на православных от иконоборцев (это событие вспоминается Церковью в первое воскресенье Великого поста). Русь не знала иконоборчества, восприняв вместе с христианством почитание святых икон. Но Ярослав едва ли не более других князей Древней Руси поспособствовал украшению русских, а особенно киевских, храмов, приданию им того внешнего благолепия, которое отличало храмы византийские и которое некогда так потрясло посланцев его отца, выбиравших веру для своего народа. И если Крещение Руси, несомненно, было во многом личной заслугой Владимира Святого, то Торжество Православия в русских землях уместнее всего связывать с именем князя Ярослава Владимировича. И не случайно, говоря о годах его княжения, позднейший автор «Степенной книги царского родословия», московский книжник XVI века, воскликнет, может быть, с излишней патетикой и явно подражая словам похвалы князю Владимиру из «Слова» Илариона Киевского: «…идольский мрак от нас до конца отгнася и заря благоверия просвети нас; тьма бесовского служения от нас истребися и погибе и солнце евангельское землю нашу осия; капища раздрушишася и святые церкви водрузишася; идолы сокрушишася и святым иконам поклонение утвержащеся; бесы отбегаху и крестный образ грады и места освящаше…»38
Судьба останков князя Ярослава Мудрого заслуживает отдельного разговора. Мы уже говорили о том, что киевский князь, как и подобает великим правителям, заранее позаботился о месте своего упокоения. Его мраморный саркофаг должен был внушать потомкам такое же уважение к почившему князю, какое внушал своим современникам сам князь Ярослав Владимирович. Несмотря на все потрясения последующих столетий — почти полную гибель Киева под ударами монголо-татар в декабре 1240 года, годы опустения и разрухи, когда жизнь едва теплилась в этом некогда великом городе, — гробница Ярослава уцелела в киевском Софийском соборе, как уцелел, в отличие от киевской Десятинной церкви, и сам Софийский собор. Весящая шесть тонн и изготовленная из цельной глыбы проконесского мрамора византийскими мастерами, украшенная изумительной резьбой, она, по-видимому, была привезена из византийского Херсонеса еще отцом Ярослава, князем Владимиром Святым. Удивительное наблюдение сделал исследователь древнерусского искусства В. Г. Пуцко: он обратил внимание на полное совпадение узоров на гробнице Ярослава Мудрого из киевского Софийского собора и на херсонесской гробнице святого Климента Римского, изображенной на миниатюре из так называемого Ватиканского Минология императора Василия II (около 986 года); кажется, в обоих случаях мы видим один и тот же мраморный саркофаг, а значит, киевский князь выбрал для своего погребения вывезенную из Херсонеса гробницу с мощами одного из самых почитаемых в древнем Киеве святых, предварительно переложив их в новую раку39.
До начала прошлого века останки знаменитого киевского князя в Софийском соборе оставались предметом поклонения, одной из чтимых киевских святынь. В январе же 1939 года мраморная гробница Ярослава была вскрыта. Сделано это было главным образом с научными целями. В гробнице обнаружили два костяка: один принадлежал мужчине очень пожилого возраста (как показали исследования, не менее 60–70 лет), другой — женщине 50–60 лет; помимо этого, в гробнице нашли несколько отдельных косточек ребенка в возрасте около трех лет. Никаких украшений, драгоценностей или хотя бы остатков одежды (кроме клочка какой-то выцветшей, возможно шелковой, ткани) найдено не было, что неудивительно: за прошедшие века гробница, очевидно, неоднократно подвергалась ограблению и в конце концов была полностью опустошена. Тщательное анатомическое и рентгенологическое изучение мужских останков позволило ученым сделать однозначный вывод: они принадлежат киевскому князю Ярославу Владимировичу40; что же касается женского костяка, то он предположительно определен как принадлежащий супруге Ярослава княгине Ирине-Ингигерд, хотя сегодня на этот счет могут быть высказаны серьезные сомнения41. Атрибуция же детских останков, хотя бы даже предположительная, разумеется, невозможна.
Именно на основании найденных останков князя Ярослава мы можем судить о его внешнем облике в последние годы жизни. Это был высокий хромой старец, с трудом передвигающийся с помощью палки, избегающий резких движений, испытывающий боли не только при ходьбе, но и при всякой мало-мальски физической нагрузке. Лицо обычное, славянского типа. Средней высоты лоб, сильно выступающий вперед нос с узким переносьем. Крупные глаза, несколько угловатой формы. Резко обозначенный подбородок; четко очерченный, совсем не старческий рот (Ярослав до конца жизни сохранил в целости почти все зубы)