Грабский А. Ф. По поводу польско-византийских отношений в начале XI в. // Византийский временник. Т. 14. М., 1958. С. 175–184). Однако это предположение кажется маловероятным, прежде всего потому, что русский корпус в Византии едва ли мог подчиняться Киеву и выполнять требования киевских властей (ср., напр.: Свердлов М. Б. Известия немецких источников о русско-польских отношениях конца X — начала XII в. // Исследования по истории славянских и балканских народов. Эпоха Средневековья. Киевская Русь и ее славянские соседи. М., 1972. С. 154–155; Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники. С. 204).
77 Западные источники упоминают об участии в составе византийских войск, действовавших в Южной Италии в 1025–1027 гг., неких «вандалов», под которыми обычно понимают славян (может быть, в данном случае именно поляков?). Ср.: Грабский А. Ф. По поводу польско-византийских отношений… С. 184, прим. 2 (со ссылкой на Ст. Закжевского).
78 «Великая хроника» о Польше… С. 67; Длугош. С. 240; Татищев. Т. 2. С. 239 (со ссылкой на польского историка XVI в. Мартина Кромера).
79Свердлов М. Б. Латиноязычные источники… С. 138.
80 См.: Swerdłow M. B. Jeszcze o «ruskich» monetach Bolesława Chrobrego // Wiadomości numizmatycxne. T. 13. Sesz. 3 (49). Warszawa, 1969. S. 175–180.
81 ПСРЛ. Т. 38. С. 62 (Радзивиловская); Т. 2. Стб. 131 (Ипатьевская). Нередко полагают, что рассказ о восстании против «ляхов» и вынужденном отступлении Болеслава из Киева под давлением киевлян ошибочно приурочен летописцем к событиям 1018 г., а на самом деле имеет в виду поход на Киев польского князя Болеслава II Щедрого в 1069 г., о котором летописец говорит почти в тех же выражениях: «И распуща ляхы на покорм, и избиваху ляхы отаи (тайно. — А. К.), и возвратися в Ляхы Болеслав, в землю свою» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 173–174) (ср.: Шахматов А. А. Разыскания… С. 439–440). Летописец действительно при возможности всегда пользуется схожими выражениями, рассказывая об относительно похожих событиях, что нередко приводит к путанице и анахронизмам в повествовании. Но в данном случае, на мой взгляд, трудно подозревать летописца в искажении событий: о наличии какого-то конфликта между Болеславом и Святополком говорит тот факт, что после поражения от Ярослава Святополк не бежал в Польшу и не обратился за помощью вновь к польскому князю, но воспользовался услугами печенегов. Ссылка на Титмара Мерзебургского, упоминавшего о «веселом возвращении» Болеслава из Киевского похода (что, казалось бы, противоречит показаниям русской летописи), в данном случае, по-видимому, лишена оснований, во всяком случае, если мы принимаем, что в главе VII, 65 речь идет об особом походе 1017 г., а не о возвращении Болеслава в 1018 г. (о чем Титмар не знал) (см.: Назаренко А. В. События 1017 г…; Он же. Немецкие латиноязычные источники. С. 162). Свидетельству русской летописи противоречат и данные Галла Анонима, но польский автор, как мы видели, приводит фольклорную, героизированную версию Киевского похода, в которой, естественно, не нашлось места для событий, неприятных для поляков.
82 См.: Сотникова М. П. Древнейшие русские монеты… С. 195–196, 205 и 209.
83 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 143. В Радзивиловской летописи: «от мужа по 4 куны, а от старост по 5 гривен, а от бояр по 80 гривен» (ПСРЛ. Т. 38. С. 62). «…А от бояр по осмидесять гривен» и в Ипатьевской летописи (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 131).
84Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1910. С. 79; ср.: Ильин Н. Н. Статья 6523 года… С. 147.
85Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники. С. 143.
86 Об этом согласно сообщают русские источники. См. в «Повести временных лет»: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 144; Т. 2. Стб. 131; Т. 38. С. 62 (в Лаврентьевском и Ипатьевском списках двойственное число: «сестре его»; в Радзивиловском множественное: «сестры»; в Хлебниковском: «две сестре»). В Софийской Первой и Новгородской Четвертой летописях: «Болеслав же побеже ис Кыева, поволочив Предславу, возмя… и сестры его» (ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. Стб. 130; Т. 4. С. 108–109). В «Слове о Моисее Угрине» из Киево-Печерского патерика: «И възвращься Болеслав в Ляхы, поять съ собою обе сестре Ярославли…» (Патерик. С. 142). Упоминание именно двух сестер Ярослава, вероятно, навеяно известным из летописи фактом существования двух дочерей Рогнеды, единоутробных сестер Ярослава.
87 Обыкновенно полагают, что обмен женщинами все-таки состоялся, основываясь на том факте, что в новгородском Софийском соборе существует захоронение, приписываемое супруге Ярослава княгине Анне, «матери князя Владимира Ярославича» (см., напр.: Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники. С. 203). Однако есть серьезные основания сомневаться в том, что новгородское захоронение принадлежит супруге Ярослава (см. прим. 29 к гл. 3).
88 Эту историю рассказывает Снорри Стурлусон в «Саге об Олаве Святом», входящей у «Круг земной» (Круг земной. С. 202–203; Джаксон. 2. С. 71–72). Хронология событий здесь и далее приводится по Т. Н. Джаксон (Джаксон. 2. С. 19–20; см. также: Назаренко А. В. О русско-датском союзе… С. 184–186).
89 Здесь и далее, в основном, по Снорри Стурлусону: Джаксон. 2. С. 73–74; Круг земной. С. 233.
90 Круг земной. С. 238, 229. Эта же разница между Ингигерд и Астрид подчеркивается и в так называемой «Красивой коже», сборнике саг, составленном в первой половине XIII в. (Джаксон. 2. С. 51). Впрочем, Адам Бременский утверждал, что и матерью Ингигерд была «славянская девушка из ободритов», т. е. вторая жена Олава Астрид (надо полагать, та самая «рабыня-вендка», которую подразумевают скандинавские саги) (Свердлов М. Б. Латиноязычные источники… С. 138).
91 Любопытно, что Г. В. Глазырина пришла к выводу о недостоверности сообщения Снорри Стурлусона о передаче Ладоги Ингигерд, поскольку, по ее мнению, ни в Швеции, ни на Руси до конца XII в. женщины не имели права владения и распоряжения землей (при том что, согласно терминологии, использованной Снорри Стурлусоном, Ингигерд получила Ладогу именно в качестве личного дара) (Глазырина Г. В. Свадебный дар Ярослава Мудрого шведской принцессе Ингигерд (к вопросу о достоверности сообщения Снорри Стурлусона о передаче Альдейгьюборга / Старой Ладоги скандинавам) // Древнейшие государства Восточной Европы. 1991 г. М., 1994. С. 240–244). Но этот вывод, по-видимому, не имеет отношения к вопросу о достоверности факта передачи Ладоги скандинавам вообще.
92 Сообщение так называемой «Легендарной саги об Олаве Святом» (Джаксон. 2. С. 43).
93Джаксон. 2. С. 74–75; Круг земной. С. 234–235.
94 А. В. Назаренко выдвинул гипотезу, согласно которой к тому же 1018/19 г. относится и заключение русско-датского союза, прямо направленного против Польши и скрепленного предполагаемым браком сына Ярослава Ильи и сестры короля Кнута Маргарет-Эстред (см.: Назаренко А. В. О русско-датском союзе… С. 167–190). О браке сестры датского короля с неназванным по имени «сыном короля Руси» сообщает Адам Бременский. Согласно его же сообщению, Эстред-Маргарет была замужем еще два раза — за нормандским графом Рикардом II (или, по версии французского хрониста 40-х гг. XI в. Рауля Глабера, за его сыном Робертом Дьяволом, кстати говоря, отцом знаменитого Вильгельма Завоевателя) и за датским ярлом Ульвом; этот последний брак был, по-видимому, единственным продолжительным и дал по крайней мере троих сыновей, в том числе будущего датского короля Свейна Эстредсена. Какое место занимал «русский» брак Эстред, не известно, т. е. он мог относиться к любому временному отрезку в рамках 1014–1035 гг. (время правления Кнута в Англии, а затем и в Дании). М. Б. Свердлов полагал, что «русский» брак мог быть первым для Эстред, и датировал его 1014–1015 гг.; мужем Эстред он считал одного из сыновей Владимира Святославича, предположительно Бориса или Глеба (Свердлов М. Б. Дания и Русь в XI в. // Исторические связи Скандинавии и России IX–XX вв. Л., 1970. С. 83–85; некоторые дополнительные соображения в пользу кандидатуры Глеба см. в прим. 31 к гл. 4). А. В. Назаренко допускает три возможных варианта: либо этот брак состоялся около 1018/19 г., либо примерно в 1026 г., либо после 1026/27 г. (расчеты основаны на приблизительном определении времени двух других замужества Эстред, так же точно не датированных). Последние две возможности отвергаются исследователем на том основании, что «около 1025–1028 гг. на Руси не было „сына короля“, который годился бы в мужья примерно 25-летней Эстред… старший из Ярославичей — Владимир был тогда еще совершенным дитятей». Остается первая возможность (брак около 1018/1019 г.): «в таком случае в качестве предполагаемого мужа Эстред в расчет может приниматься только кто-то из Ярославичей; древнерусские источники предлагают единственную кандидатуру — новгородского князя Ильи Ярославича».
Построения автора, как мне представляется, базируются на очень шатком фундаменте. Во-первых, неверно, будто в 20-е гг. XI в. на Руси не было подходящих кандидатур на гипотетическую роль мужа датской принцессы. Так, например, в источниках упоминается князь Евстафий Мстиславич, сын тьмутороканского (а с 1024 г. черниговского) князя Мстислава Владимировича. Во-первых, А. В. Назаренко достаточно произвольно сужает первую из предложенных им хронологических возможностей для «русского» брака до 1018/1019 г. Следуя его собственной логике, можно говорить о 1014–1018/1019 гг. В таком случае и кандидатура Ильи оказывается не единственной. Так, теоретически нельзя исключать возможность брака Эстред с кем-то из Владимировичей (например, с теми его сыновьями, о которых нам ничего не известно из древнерусских источников, — Судиславом, Станиславом или Позвиздом); или, например, с возможным сыном Святополка (Святополк вступил в брак с Болеславной около 1013 г., но уверены ли мы в том, что эт