вен — «мира для». «И давали (дань) варягам до смерти Ярославовой», — особо оговаривает летописец1.
Между прочим, это свидетельство остается не вполне ясным. Платил дань, несомненно, весь Новгород. Но кто был получателем дани? Под «варягами», упомянутыми летописцем2, вряд ли может пониматься какое-то конкретное государственное образование (скажем, раннешведское государство). По-видимому, Олег установил дань именно в пользу варяжской (главным образом скандинавской) дружины. Ее состав постоянно менялся: на смену погибшим или убывшим приходили новые воины-наемники, одно поколение сменялось другим. Но вновь прибывшие могли рассчитывать на строго оговоренное вознаграждение. В свою очередь, новгородцы, выплачивая «варяжскую» дань, могли рассчитывать на присутствие в их городе хорошо организованного отряда воинов-профессионалов. Годовая плата дружинника-скандинава составляла приблизительно гривну в год (это подтверждается как древнерусскими, так и скандинавскими источниками)3. Получается, что постоянная варяжская дружина в Новгороде насчитывала до трехсот человек, — это, заметим, весьма внушительная для того времени цифра. Другое дело, что присутствие такого отряда чужаков порой оказывалось вовсе не желательным и, как мы увидим из последующего повествования, могло вызывать жестокие конфликты в городе.
Строительство Новгорода ильменскими словенами. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Конец XV в.
Согласно свидетельству скандинавских саг, новгородские князья, в свою очередь, собирали дань с населения Восточной Прибалтики и, вероятно, Карелии. Характерную зарисовку того, как именно происходил сбор дани в то время, оставил нам автор «Саги об Олаве Трюггвасоне», знаменитом норвежском короле, который свои детские годы провел в «Хольмгарде» (Новгороде), при дворе «конунга Вольдамара» (отца Ярослава, князя Владимира), а еще прежде того побывал в плену у эстов на острове Эйсюслу (нынешний Сааремаа): его хозяин, местный землевладелец (бонд), сильно привязался к мальчику и воспитывал его как собственного сына. В то время на службе у «конунга Вальдамара» находился норвежец Сигурд, приходившийся Олаву дядей по материнской линии: он «был в такой великой чести у конунга, что… получил от него большое имение и большой лен[41], и поставил его ведать дела конунга и собирать дань конунга по всем волостям». Однажды случилось так, что Сигурд приехал за данью в то самое селение, где жил Олав. «Сигурд въехал в то селение с большой дружиной и подобающими ему спутниками». Бонд Эрес, хозяин Олава, «хорошо приветствовал Сигурда, потому что он должен был собрать земские дани с тех волостей и с каждого дома и наблюдать, чтобы все было правильно уплачено». Только тогда, когда дела были улажены, Сигурд заговорил с Эресом о выкупе Олава, которого он узнал и признал своим племянником. С большим трудом ему удалось уговорить эста продать мальчика, уплатив 9 марок золота — вдевятеро больше, чем за обычного невольника его возраста4. Впоследствии, по рассказу той же саги, и сам Олав подчинил власти «конунга Хольмгарда» некоторые «города и волости», ранее отнятые у него некими «язычниками», «присвоившими себе его владения и честь». «И много иноземных народов подчинил он власти Вальдамара конунга… Так ходил он каждое лето в поход и совершил много славных дел, а по зимам был у Вальдамара конунга»5.
Разумеется, сага, записанная в конце XII века в далекой Исландии, имеет лишь отдаленное отношение к новгородским и вообще русским реалиям, отражая самые общие представления скандинавского сказителя о служении героя саги некоему могущественному правителю. Однако у нас нет оснований не доверять свидетельству скандинавского источника о сборе дани в пользу «конунга Хольмгарда» в землях эстов и других соседей Руси6 (ведь Олав, в конце концов, попал-таки в Новгород, а этого, по-видимому, не могло произойти, не окажись в месте его пребывания Сигурд или кто-либо другой из наемников-скандинавов из Хольмгарда). Впрочем, сам факт сбора дани в те времена вовсе не означал присоединения той или иной области: дань платили прежде всего для того, чтобы обезопасить себя от нападения. Нередко она носила эпизодический и притом скорее ритуальный, нежели реальный экономический характер. Надо сказать, что и во времена отца Ярослава, князя Владимира Святославовича (а именно о них повествует Сага об Олаве Трюггвасоне), и позднее, во времена самого Ярослава, в Восточной Прибалтике хозяйничали прежде всего скандинавы, и отнюдь не всегда представлявшие интересы «конунга Хольмгарда» или правителей каких-либо других государственных образований. По большей части эти искатели приключений и военной добычи действовали на свой страх и риск. Надолго удержать эти земли хотя бы в номинальной зависимости от Новгорода едва ли представлялось возможным. Но правители Руси никогда не теряли к ним интереса, ибо Восточная Прибалтика представляла собой своего рода северные врата великого торгового пути, шедшего из Северной Европы в Византию и страны Востока, и обладание ею таило немало выгод. Впоследствии, когда Ярослав станет киевским князем и возьмет курс на подчинение Восточной Прибалтики Руси, он, несомненно, будет учитывать предшествующий опыт сбора дани в этих землях правителями Новгорода.
Новгородский этап жизни Ярослава почти так же беден на источники, как и предшествующий ростовский. Исключение составляют лишь последние годы его пребывания в Новгороде, когда Ярослав открыто выступит против отца, а после смерти последнего начнет войну со своим нареченным братом Святополком. Все, что происходило до этого, покрыто мглою неведения, и нам, к сожалению, вновь приходится довольствоваться лишь самыми общими соображениями, касающимися как Новгорода в целом, так и жизни самого Ярослава.
Начальная история Новгорода не менее загадочна, чем начальная история Ростова. Так, до сих пор не найдено удовлетворительного объяснения самому названию города: по отношению к какому своему предшественнику он мог быть назван «новым»? Согласно «Повести временных лет» и другим авторитетным источникам, Новгород, несомненно, существовал в IX веке, однако археологически его история прослеживается лишь с первой половины — середины X столетия7. При этом летопись сохранила две противоречащие друг другу версии основания города. Согласно одной из них, начало Новгороду положил князь Рюрик: «И пришел к Ильменю, и срубил городок над Волховом, и прозвал: Новгород»8. По другой версии, Новгород был основан славянами еще до призвания варягов: «Словене же сидели около озера Ильмень, и построили град, и нарекли его Новгород»9.
По-видимому, некоторые из этих загадок могут быть прояснены, если мы примем высказывавшееся и ранее предположение, согласно которому Новгородом первоначально называлось так называемое Городище, находящееся в двух километрах от города, у самых истоков реки Волхов из озера Ильмень (в XIX веке Городище получило в исторической и краеведческой литературе не вполне корректное, но верное по существу название Рюриково Городище). Как установлено современными археологами, именно оно служило местом пребывания князя и княжеской дружины до начала XI века[42], то есть до времени утверждения в Новгороде князя Ярослава Владимировича10. Хорошо укрепленное поселение господствовало над округой по крайней мере с IX века. Оно носило ярко выраженный дружинный характер, причем выявлено несомненное присутствие здесь воинов-скандинавов. По всей видимости, первоначально Городище представляло собой факторию или сторожевой пункт на северном отрезке великого торгового пути «в греки» и восточные страны. Здесь же обосновались и варяжские правители Новгородской земли, а затем, надо полагать, и представители киевской княжеской администрации11.
Ярослав, по-видимому, оказался первым новгородским князем, который перенес свою резиденцию из Городища непосредственно в Новгород или, точнее, в то поселение, которое существовало на месте современного города на Волхове. К началу XI века оно также представляло собой уже весьма значительный центр, прежде всего потому, что именно здесь находился новгородский торг (название которого, кстати, в славянской форме сохранилось в скандинавских сагах). Во всяком случае, Ярослав стал первым из князей, чье имя осталось в микротопонимике Новгорода.
Ярослав поселился на правой, Торговой, стороне Волхова; здесь поставил он свой двор, ставший местом пребывания последующих новгородских князей и получивший название Ярославово дворище, сохранившееся до наших дней. «…Жил великий князь Ярослав на Торговой стороне, близ реки Волхова, — писал позднейший новгородский летописец, — где ныне церковь каменная Николая Чудотворца, яже и доныне словет Ярославле дворище»12. Это не самое удобное для проживания место в городе, но, вероятно, к началу XI века оно оставалось свободным от плотной застройки, а потому и было выбрано князем.
Как свидетельствуют данные археологических исследований, Ярославов двор выглядел отнюдь не неприступным княжеским замком. Кажется, он не был даже защищен какими-либо особыми укреплениями и по виду мало чем отличался от соседних дворов местных новгородских бояр13. Да и в последующие века Ярославово дворище оставалось вне стен новгородской крепости (детинца), которая возникла на противоположной, Софийской, стороне Волхова. Это отличало Новгород от большинства других русских городов. Впрочем, у Ярослава имелась еще одна загородная резиденция, в которой он проводил значительную часть времени. Она располагалась в сельце Ракома, к югу от Новгорода.
Трудно сказать, насколько добрые отношения сложились у Ярослава с местной новгородской аристократией. С одной стороны, в конфликте с Владимиром и последующих войнах новгородцы, несомненно, будут поддерживать своего князя, выступившего выразителем их кровных интересов и их горячей заинтересованности в высвобождении из-под опеки и экономического гнета Киева. С другой стороны, мы столкнемся и с явными проявлениями враждебности Ярослава по отношению к новгородским «мужам», и с неприязнью последних к своему князю. Это может объясняться различными причинами: как излишней властностью новгородского князя, так и особыми традициями Новгорода, в управлении которым значительную роль играло вече, а кроме того (вероятно, уже в те времена) епископ, глава местной церковной организации, и тысяцкий, стоявший во главе городского ополчения — «тысячи».