Первую из названных должностей во времена Ярослава занимал человек далеко не заурядный. Достаточно сказать, что епископ Иоаким Корсунянин бессменно возглавлял Новгородскую церковь в течение первых сорока двух лет ее существования. Он был поставлен на кафедру, вероятно, в 989 или 990 году и пребывал на ней вплоть до своей смерти в 1030 году14. Епископ Иоаким, по-видимому, с самого начала, то есть еще до появления здесь Ярослава, пренебрег Городищем и избрал для своего поселения небольшой, естественно защищенный островок на Софийской стороне Новгорода, образованный двумя рукавами впадающего в Волхов ручья. Помимо собственных хором владыки, здесь был поставлен храм святых Иоакима и Анны, который позднейшие новгородские летописи называют первым каменным храмом Новгорода15. Здесь же, вблизи владычного двора, находился деревянный собор Святой Софии. Новгородские летописцы восторженно отзываются о нем как о «честно устроенной и украшенной» церкви, имевшей 13 «верхов», то есть глав 16. Эта деревянная церковь, сгоревшая в 40-е годы XI века, явилась предшественницей будущего каменного Софийского собора, которому суждено было на века стать символом и олицетворением средневекового Новгорода.
Грек Иоаким прибыл на Русь в свите князя Владимира Святославовича после победоносного завершения Корсунского похода. Владимир, несомненно, хорошо знал его. Тесные, скорее всего, дружеские узы не могли не связывать епископа Иоакима с другим знаменитым корсунянином — Анастасом Десятинным, одним из ближайших сподвижников князя Владимира и вероятным настоятелем киевской Десятинной церкви. В свою очередь, Анастас Корсунянин пользовался, по-видимому, безграничным доверием Владимира Святославовича: именно ему князь поручил церковную десятину. В ведении Анастаса находились как сбор десятой части всего княжеского «имения», так и распределение средств по киевским и прочим русским церквям и епископиям. Скорее всего, Анастас был приставлен и к сокровищнице Владимира: во всяком случае, мы увидим его в качестве блюстителя княжеского добра в событиях 1018 года, когда Анастас перейдет на службу к захватившему Киев польскому князю Болеславу.
Возможно, что Иоаким и Анастас переписывались друг с другом. А если так, то новгородский епископ имел прямой доступ к одному из самых могущественных людей того времени. Каждый шаг Ярослава в Новгороде становился известен в Киеве и Берестове и мог истолковываться в нужном для Иоакима свете.
Одним из наиболее влиятельных новгородских бояр при князе Ярославе Владимировиче был Константин Добрынич (или Коснятин, как называют его летописцы) — сын знаменитого Добрыни, дяди и «кормильца» Владимира, некогда руководившего едва ли не каждым шагом своего питомца. Владимир отправил Добрыню в Новгород вскоре после своего вокняжения в Киеве в 978 году. Если учесть, что Добрыня и до этого, в годы княжения в Новгороде малолетнего Владимира, по существу, единолично управлял городом, то нетрудно понять, каким авторитетом пользовались здесь и он сам, и впоследствии его сын.
План Новгорода, реконструированный по «описи 1675 года». Изд. XVIII–XIX вв.
Когда Добрыня умер, неизвестно. Летописи в последний раз упоминают о нем в связи с крещением Новгорода и Ростовской земли в начале 90-х годов X века17. Если Добрыня был жив во время княжения в Новгороде старшего сына Владимира Вышеслава, то, вероятно, он выполнял при нем роль «кормильца» и наставника, как некогда при его отце Владимире. Но при Ярославе его, кажется, уже не было в живых. После своего ухода в Киев в 1016 году Ярослав отправит на посадничество его сына Константина18. Очевидно, что и в предыдущие годы Константин играл в городе весьма заметную роль. В том, что это был человек решительный и волевой, умевший настоять на своем, нам еще предстоит убедиться. Помимо всего прочего, Константин приходился Ярославу двоюродным дядей по отцовской линии, а значит, мог смотреть на него едва ли не как на младшего или по крайней мере равного себе. Вероятно, такое отношение сильно раздражало Ярослава; впоследствии неприязнь выплеснется наружу, и дело закончится трагической развязкой.
О составе двора самого Ярослава нам сказать практически нечего. Мы уже упоминали имя «кормильца» князя — некоего Буды. В отличие от Константина Добрынича, он был предан лично новгородскому князю, и Ярослав вполне мог положиться на его верность. Но Буды едва ли принадлежал к числу людей талантливых или по крайней мере удачливых во всех своих предприятиях. Утверждая в городе свою власть, Ярослав должен был надеяться прежде всего на самого себя да еще, наверное, на наемников-варягов, коих в его дружине становилось все больше. «У конунга Ярицлейва всегда было много норвежцев и шведов» — такую характеристику дают князю Ярославу Владимировичу скандинавские саги, в которых он, как мы увидим, будет играть весьма заметную роль19.
При Ярославе в Новгороде возникает особый, вероятно, укрепленный «варяжский двор» — место постоянного пребывания наемников-скандинавов. В летописи он именуется «Поромонь двор» — в этом названии прежде видели имя некоего новгородца Поромона, теперь оно объясняется из скандинавских языков как искаженное farmanna gardr — «купеческий двор», «двор для приезжающих»20. В скандинавских сагах мы найдем описание этого двора, построенного по личному распоряжению Ярослава: «…Ярицлейв конунг велел выстроить каменный дом и хорошо убрать драгоценной тканью. И было им (варягам. — А. К.) дано все, что надо, из самых лучших припасов»21.
Печать князя Ярослава Владимировича, найденная на Троицком раскопе в Новгороде в 1994 г.
Совсем недавно мы получили уникальную возможность взглянуть на князя Ярослава Владимировича в период его княжения в Новгороде, представить себе, хотя бы в самых общих чертах, его внешность. В 1994 году на Троицком раскопе в Новгороде, в слое начала XI века, археологи обнаружили свинцовую печать, на одной стороне которой изображен святой Георгий, небесный покровитель князя Ярослава, а на другой — сам князь, о чем свидетельствует надпись: «Ярослав, князь Руский»22. Погрудное изображение князя сохранилось на удивление хорошо: мы видим человека в княжеском плаще (корзне), скрепленном у правого плеча массивной круглой фибулой (застежкой), в высоком остроконечном шлеме, верх которого завершен шишечкой. Широко посаженные глаза, лицо кажется волевым, умным (конечно, насколько можно судить по схематическому и к тому же не слишком четкому изображению). Борода отсутствует (это не должно удивлять: борода отсутствует и на известных изображениях на монетах князя Владимира Святославовича, отца Ярослава; не было ее и у князя Святослава, что специально отметил византийский историк Лев Диакон, описавший внешность русского князя либо по личным впечатлениям, либо со слов людей, присутствовавших на его встрече с византийским императором Иоанном Цимисхием; вероятно, обычай рощения бороды появился у русских князей позже, под влиянием греков). Сильное впечатление производят торчащие пики усов — «кавалерийских», как бы мы выразились сегодня. По-видимому, длинные усы являлись своего рода признаком княжеского достоинства. Судя по описанию Льва Диакона, такие усы носил князь Святослав, дед Ярослава; увидим мы их и на изображениях Владимира Святославовича и Святополка Окаянного. Но усы Ярослава, пожалуй, заметно превосходят их. Конечно, изображения на княжеских печатях и монетах нельзя считать портретами в нашем понимании этого слова. Но резчик, делавший штемпели для печатей, несомненно, старался передать какие-то черты сходства с оригиналом. Это касается и общего облика новгородского князя, и уж наверняка его пышных и длинных усов.
Скандинавские саги, которые подробно и много рассказывают о «конунге Ярицлейве» из «Хольмгарда» (правда, уже после начала его войны с братом Святополком), позволяют выявить и некоторые черты характера новгородского князя23. Судя по их рассказам, Ярослав, несомненно, был умен, хитер, можно сказать изворотлив, и весьма властолюбив. Как мы увидим, все это подтверждается и русскими источниками, да и всей историей его княжения. Согласно сагам, Ярослав был также чрезвычайно осторожен, пожалуй даже несколько трусоват. Но князю, наверное, и не обязательна была безрассудная личная храбрость: времена Святослава, смело бросавшегося в битву, миновали, и князь все более выступал не вожаком следующей по его стопам дружины, а полководцем, определяющим общий ход сражения. С другой стороны, саги порой изображают Ярослава человеком раздражительным, крутым, подверженным гневу, но в то же время отходчивым и, во всяком случае, способным к компромиссу. Это последнее качество не раз будет выручать его не только в личной жизни, но и в политике.
Еще одно качество «конунга Ярицлейва», отмеченное авторами саг, — чрезмерная скупость, даже жадность. Здесь, впрочем, надо сделать одно отступление. Отношение к богатству, прежде всего к золоту и серебру, в те времена существенно отличалось от нынешнего. Князь обязан был щедро одаривать свою дружину, делиться с нею своими богатствами. Такое одаривание имело не столько практический, сколько обрядовый, ритуальный характер. Так было и на Руси в эпоху первых киевских князей, так было и в Скандинавии в эпоху викингов: получая дары от вождя, его сподвижники и соратники получали таким образом частицу его военной удачи, в конечном счете и его власти; это дарение явственно ставило их на определенную ступень социальной лестницы, обозначало их принадлежность к кругу людей, лично связанных с князем и сопричастных ему24. Поэтому скупость должна была казаться скандинавским сказителям не просто отрицательной, позорной чертой характера, а качеством, недостойным князя, подрывающим самые основы его власти. Однако сегодня мы можем взглянуть на это несколько по-другому. В эпоху Ярослава отношения между князем и дружиной существенно меняются. Сакральное понимание обряда дарения как выражения связи между дарителем и получателем дара уступает место отношениям иного рода — экономическим и собственно социальным, отношениям прямой зависимости и подчинения дружинника своему князю. Так что чрезмерная скупость Ярослава может быть понята нами и как свидетельство определенного высвобождения князя из обременяющих его пут вековых обычаев и традиций.