— А. К.) и побеждать его: покаянием, слезами и милостынею, — напишет почти столетие спустя внук Ярослава князь Владимир Мономах в „Поучении детям“. — И это… не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и Царствия (небесного. — А. К.) не лишиться»54. Ярослав вполне овладел этими основными заповедями благочестия, особенно первыми двумя, и они в самом прямом, в самом обыденном смысле помогали ему избавиться от груза прежних прегрешений и добиваться царствия, причем не только Небесного, но и самого что ни на есть земного.
Новгородский летописец свидетельствует, кажется, и о том, что Ярослав златом хотел искупить свою вину перед новгородцами. «Теперь мне того и златом не искупить!» — восклицал он на вече. Иными словами, он готов был уплатить виру, положенную за убийство (то есть исполнить обычай, существовавший в славянском обществе, когда кровная месть при определенных обстоятельствах могла заменяться уплатой оговоренной суммы денег — виры), но только не теперь, а позже, когда для этого у него появятся возможности55. А возможности такие могли появиться — и новгородцы прекрасно осознавали это — лишь после завоевания Киева и завершения борьбы со Святополком. Как известно, золото не худший путь к сердцам подданных, вполне способный, по крайней мере на время, обеспечить их верность и поддержку. Но дальнейший ход событий показал, что новгородцы бились со Святополком, что называется, не за страх, а за совесть. Значит, дело было не только в золоте и серебре.
Надо полагать, что неприязнь между новгородцами и киевлянами, которую мы ощущаем на всем протяжении нашей первоначальной истории и которая, очевидно, была связана с особенностями становления древнерусской государственности (новгородские князья подчинили своей власти Киев, но затем осели именно в этом городе, сделав его столицей своего государства), имела вполне конкретное выражение: новгородцы считали необходимым иметь у себя собственного князя и никоим образом не желали подчиняться посадникам князя киевского. Особо неприязненные чувства, которые они, по-видимому, питали к Святополку, пожалуй, можно объяснить тем обстоятельством, что Святополк открыто объявил себя сыном и наследником Ярополка, а новгородцы могли помнить недолгое правление в их городе посадников Ярополка в 977–978 годах. Приход к власти в Киеве Святополка угрожал восстановить это полностью неприемлемое для них положение. И уж наверняка Святополк потребовал бы от новгородцев возобновить ежегодную выплату киевской дани, отмененную Ярославом. Потому, наверное, Ярослав, пусть даже и виновный в пролитии крови своих подданных, должен был казаться новгородцам меньшим злом, нежели чуждый и враждебный им Святополк.
Исследователи не сомневаются и в том, что примирению Ярослава с новгородцами предшествовало заключение между ними своеобразного ряда — договора, регулирующего, в частности, отношения между княжескими людьми и горожанами. Договор этот отразился в так называемой Древнейшей Правде, вошедшей в состав краткой редакции Русской Правды (или Краткой Правды), — древнейшего памятника русского права, сохранившегося в двух списках XV века в составе Новгородской первой летописи младшего извода56. Согласно прямому свидетельству летописи, Ярослав дал новгородцам «правду» и «устав списал» (сказав при этом: «По сей грамоте ходите»)57 несколько позже, уже после победоносного завершения войны со Святополком и утверждения в Киеве с помощью новгородско-варяжской дружины58. Однако само содержание «правды», по мнению большинства исследователей, отражает именно те драматические события, о которых мы только что рассказали59. Ибо уже первая статья уложения Ярослава уравнивала в правах новгородцев и пришлых, княжеских людей, предоставляя и тем и другим равную защиту от посягательств на их жизнь и достоинство. Правда Ярослава сохраняла право на кровную месть, но ограничивала круг тех лиц, которые могли мстить за смерть своих родичей; в случае же, если таких близких родственников не оказывалось, предусматривалось денежное возмещение, размер которого определялся в 40 гривен — сумму очень значительную по тем временам. Эта мера защищала прежде всего «княжеских мужей», которые и перечислены в первой статье Древнейшей Правды: «…Аще будеть русин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник (последние два названия обозначали особые категории княжеских слуг. — А. К.)… то 40 гривен положити за нь». Но точно такой же суммой защищалась и жизнь новгородцев, в том числе и тех, у которых не имелось местников: «аще изгой будет, любо словенин» — те же 40 гривен защищали их жизнь60. Так законодательство Ярослава, в равной мере защищавшее и княжеских дружинников, и новгородских «мужей», примиряло прежде противостоявшие друг другу лагеря раннесредневекового Новгорода.
Твердо установленные суммы штрафов предусматривались и в случае нанесения телесных повреждений, а также оскорблений действием, причем речь шла не только о поединке или схватке где-нибудь на новгородской улице, но и о ссоре на княжеском пиру; среди орудий, которыми можно нанести друг другу увечье, упоминались не только меч, но и батог, жердь и даже чаша или рог. По крайней мере в одном отношении наемники-варяги были поставлены даже в приниженное по сравнению с новгородцами положение — именно так, по-видимому, следует понимать текст 10-й статьи Древнейшей Правды: «Аще ли ринеть (толкнет? — А. К.) мужь мужа… 3 гривне, а видока (свидетеля. — А. К.) два выведеть; или будеть варяг или колбяг61, то на роту (клятву. — А. К.)». То есть в случае, если обидчиком окажется варяг или колбяг, свидетели не нужны, достаточно клятвы самого пострадавшего62.
Вероятно, именно новгородцы настояли на внесении в текст Правды Ярослава особой статьи, предусматривающей выдачу беглого раба («челядина»), укрывшегося у иноземцев: «Аще ли челядин съкрыется любо у варяга, любо у колбяга, а его за три дни не выведуть, а познають и в третии день, то изымати ему свои челядин, а 3 гривне за обиду»63. Надо полагать, такие случаи были нередкими в Новгороде.
Принятие Правды Ярослава далеко вышло за рамки Новгорода, сыграв исключительную роль в становлении древнерусской государственности и социальной и политической истории Киевской Руси. Предназначенные первоначально лишь для новгородцев, нормы Древнейшей Правды впоследствии, после победы Ярослава и его окончательного утверждения в Киеве, распространились на население всего Древнерусского государства. И если ранее княжеские установления касались прежде всего дружины, почти не затрагивая прочего населения, живущего по неписаным обычаям (так называемому «обычному праву»), то теперь нормы, выработанные в княжеской и дружинной среде, «начинают воздействовать на обычай, разлагая и приспосабливая его к изменившимся социальным отношениям», затрагивают все восточнославянское общество. А потому, как писал крупнейший советский исследователь средневековой Руси Александр Александрович Зимин, Древнейшую Правду князя Ярослава Владимировича можно в известном смысле назвать «правовым оформлением процесса создания Древнерусского государства»64.
И. Я. Билибин. Суд во времена Русской Правды. 1909
Установлениям Ярослава была уготована долгая жизнь: пополняясь новыми законами, Русская Правда просуществует в качестве действующего судебника вплоть до XV века. Что же касается самого князя, то принятие им первого в Древней Руси свода писаных законов принесет ему еще одно прозвище, которым наградят его книжники позднейшего времени, — Правосуд («Прав Суд»)65.
Так Ярослав сумел добиться мира в Новгороде. И варяги, и новгородцы согласились войти в состав его войска, причем последние, несмотря на учиненную князем расправу, по-прежнему пребывали в явном большинстве. Бежавшие от княжеского гнева вернулись в город и, наверное, также поспешили присоединиться к княжескому войску. Словом, Ярослав оказался готов к тому, чтобы вступить в братоубийственную войну, начавшуюся в Русском государстве летом 1015 года.
Глава четвертая. Борис и Глеб
Так что же происходило тогда на юге Руси? Какой оборот приняли события в княжеском семействе к тому времени, когда Ярослав решился наконец вмешаться в них? Без рассказа об этих событиях нам едва ли понятна будет вся последующая история Ярослава.
Смерть настигла Владимира не в самом Киеве, но в подгородном сельце Берестово, столь любимом им в последние годы жизни. Он умер днем, и, хотя смерть его, по-видимому, не стала ни для кого неожиданностью, близкие к нему люди в первую минуту должны были растеряться, не зная, что им теперь надлежит предпринять. Как мы знаем, Владимир хотел видеть своим преемником Бориса и делал все возможное для того, чтобы передать ему власть. Но в нужное время Бориса не случилось поблизости: исполняя отцовскую волю, он отправился во главе дружины искать «заратившихся» печенегов. По той же причине рядом с умирающим не оказалось и многих воевод, а те, что остались в Киеве, как выяснилось, отнюдь не горели желанием исполнять его предсмертную волю.
В сложившейся ситуации все зависело от того, кто первым из братьев сумеет завладеть освободившимся княжеским престолом. Согласно обычаю, все они как прирожденные князья имели на это равные права. Привлекая к себе Бориса, Владимир в какой-то мере нарушал обычай. Но он так и не сумел довести дело до конца и, по-видимому, даже не оставил каких-либо письменных распоряжений на этот счет. С его смертью все его намерения установить определенный, зависящий от воли правящего князя порядок престолонаследия пошли прахом.
Судьба распорядилась так, что первым из сыновей Владимира, по крайней мере из дееспособных сыновей, о смерти отца узнал именно пасынок Святополк. Как мы помним, он был заключен Владимиром под стражу в Вышгород, но как раз это обстоятельство удивительным образом помогло ему. Вышгород находился вблизи Киева, и именно туда в первую очередь поспешил кто-то из находившихся подле Владимира слуг с тайным известием о смерти князя. Скорее всего, с самого начала в окружении Владимира имелись сторонники Святополка. По-видимому, туровский князь умел ладить с людьми и не только вышегородские мужи горячо и преданно поддерживали его. На Руси всегда питали добрые чувства к людям, обиженным властью, и в конфликте Владимира и Святополка многие втайне держали сторону опального княжича.