Предусмотрительность Ярослава сказалась еще в одном отношении. Понимая, что ночной бой чреват неразберихой, при которой непросто разобрать, где свои, а где чужие, он приказал своим воинам в знак отличия повязать себе головы «убрусом» (то есть платком, начельной повязкой). В таком виде его воины и ударили по безмятежно спящему лагерю противника.
Завязался жестокий бой. «И сошлись на месте, и бысть сеча зла». Замысел Ярослава блестяще оправдался: печенеги, расположившиеся за озером («в заозерье», по выражению позднейшего летописца), не смогли помочь своим союзникам и почти не приняли участия в схватке. «И не бе лзе озером печенегом помагати», — свидетельствует автор «Повести временных лет».
Возможно, некоторые сведения о разгроме Святополкова войска в Любечском бою отразились в скандинавской «Пряди об Эймунде». Сага рассказывает о том, что Ярослав предпринял обходной маневр: скандинавы отвели свои корабли вверх по реке, скрытно переправились на другой берег и обошли лагерь Святополка (отметим неожиданную параллель с процитированным выше Киево-Печерским списком «Сказания о Борисе и Глебе»). «Мы пойдем отсюда с нашей дружиной и зайдем им в тыл, а шатры пусть стоят пустыми, вы же с вашей дружиной как можно скорее готовьтесь к бою», — торопит Ярослава Эймунд. «Так и было сделано; затрубили к бою, подняли знамена, и обе стороны начали готовиться к битве. Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава и напали на него в открытый щит».
Судя по всему, Святополк и киевляне оказали отчаянное сопротивление новгородско-варяжскому войску. Уникальные подробности Любечского сражения содержатся в «Истории Российской» В. Н. Татищева: «Святополк же не успел всех войск устроить, вышел с частию, колико собраться вскоре могло. И был междо ими бой вельми жесток. Но понеже печенеги Святополковы стояли за озерами, для того не могли помочи учинить, а у Ярослава хотя много пало, но из-за Днепра войска приспевали».
Новгородцы действовали не наобум, а подчиняясь жесткому плану, заранее намеченному Ярославом и его воеводами. Противника оттесняли к ледяным озерам. «И притиснули Святополка с дружиною к озеру, и вступили они на лед, и обломился лед под ними… И видя это, побежал Святополк, и одолел Ярослав». Так рассказывает о кульминационном моменте сражения «Повесть временных лет».
Часть воинов Святополка нашла свою смерть подо льдом полузамерзшего озера. Часть разбежалась по окрестным лесам. Немногие спаслись вместе с князем и в конце концов оказались в Польше. Печенеги, наверное, не дожидаясь конца битвы, устремились в родные степи. «…А печенеги ушли в степи. И тех догоняя, Ярославли воины многих побили. Русских же не велел более побивать, ниже пленить, но велел им идти к Киеву в домы своя», — читаем в «Истории» В. Н. Татищева. Если это известие верно, то перед нами важнейшее свидетельство поведения Ярослава уже после одержанной им победы. Конечно, он понимал, что, становясь новым киевским князем, должен принимать под защиту своих вчерашних врагов, становящихся его сегодняшними подданными. Милость, проявленная им по отношению к побежденным, должна была обеспечить ему будущую поддержку киевлян.
Ярослав вступил в Киев зимой 1016/17 года, вскоре после любечской победы. Краткое известие «Повести временных лет» позволяет говорить о том, что приход его сюда был отмечен грозными предзнаменованиями и жестокими бедствиями. «Ярослав вниде в Киев, и погореша церкви», — читаем, например, в Радзивиловской летописи21. Или, как было в сгоревшем Троицком списке «Повести временных лет»: «…ит погоре церквеи много Кыеве»22. Сведения о разрушительном киевском пожаре 1017 года сохранили и другие источники, как русские, так и иностранные. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский писал, что город Киев «пострадал… от сильного пожара», а под 1018 годом упомянул киевский собор Святой Софии, сгоревший «в предыдущем году по несчастному случаю»23 (Ярослав, кажется, немедленно озаботился построением взамен сгоревшего нового, пока еще деревянного Софийского собора). Судя по поздним русским летописям, последствия киевского пожара оказались катастрофическими. «…Погорел город и церквей много, яко до семисот, и опечалился Ярослав», — сообщает автор Никоновской летописи, может быть и преувеличивая в цифрах (согласно «Истории» В. Н. Татищева, в это число вошли также и дома горожан: «…погоре град Киев, церкви многи и домов до 700»)24.
Разумеется, из этого вовсе не следует вывод о том, будто страшные бедствия в Киеве стали следствием жестокости Ярослава, расправляющегося таким образом с непокорными ему киевлянами, или, наоборот, сопротивления киевлян его власти, как иногда представляется историкам. Более того, у нас есть основания полагать, что Киев безо всякого сопротивления сдался Ярославу25. Святополк столь стремительно бежал из Любеча, что не успел не только укрепить Киев, но и вывезти из него свою семью. Супруга туровского князя на время оказалась в руках киевлян. Наверное, те имели возможность отправить Болеславну восвояси, к отцу и мужу, но предпочли не ссориться с Ярославом и выдали ему княгиню. Так Болеславна во второй раз очутилась в плену.
Чем были вызваны киевские пожары, в точности неизвестно. Титмар Мерзебургский (а он основывался на информации людей, побывавших в самом Киеве) говорит о каком-то «несчастном случае», и мы не можем не прислушаться к его свидетельству, тем более что хорошо знаем, сколь бесчисленное множество пожаров в средневековых, по преимуществу деревянных, русских городах было вызвано именно неосторожным обращением с огнем. Но возможно и другое, также высказывавшееся в литературе предположение: пожар 1017 года стал следствием печенежского набега на Киев. Поздние русские источники хотя и не связывают эти события (киевский пожар и набег печенегов), но все же свидетельствуют о том, что оба они имели место весной 1017 года, то есть приблизительно в одно и то же время. Ясно одно: вступив в стольный город Древнерусского государства, Ярослав столкнулся с целым клубком проблем и противоречий, распутать который едва ли представлялось возможным.
В первую очередь ему предстояло уладить отношения с киевлянами, а заодно и со своей новгородско-варяжской дружиной и по возможности не допустить насилий между теми и другими (и это притом, что отношения внутри самого воинства Ярослава были достаточно напряженными). Мы не знаем, в какой степени ему удалось справиться с этой задачей. Часть новгородцев, вероятно, была тогда же отпущена им домой. По обычаю, князь должен был щедро вознаградить их. «И начал воев своих делить (наделять. — А. К.): старостам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгородцам по 10 гривен всем, и отпустил их всех домой…» — свидетельствует новгородский летописец26. «Смерды» — очевидно, жители сельских районов Новгородской земли; «все новгородцы» — горожане, статус которых был, как видим, значительно выше.
Что же касается выплат оговоренных денег скандинавским наемникам, то с ними, судя по «Пряди об Эймунде», вышла заминка. Требуемая сумма серебра, которую, по обычаю, надлежало взимать с побежденных, вероятно, грозила окончательно разорить киевлян, а Ярослав, наверное, не хотел сразу же обострять с ними отношения. «Я думаю, что ваша помощь теперь не так нужна, как раньше, — передает сага слова „конунга Ярицлейва“, обращенные к предводителям норманнов, — а для нас — большое разорение давать вам такое большое жалование, какое вы назначили». Впрочем, на этот раз Ярослав, кажется, все же выплатил обещанную сумму, и варяги остались у него на службе. Но не значит ли это, что его отношения с киевлянами, соответственно, ухудшились? Как мы увидим, киевляне без особого энтузиазма будут поддерживать Ярослава, особенно на первых порах. Все же он оставался для них в первую очередь новгородцем, а значит, чужаком. Да и физический недуг Ярослава, к этому времени уже явно проявившийся, вряд ли увеличивал к нему симпатии горожан.
Положение Ярослава в Киеве осложняли не только внутренние трения, но и угроза извне. Ему приходилось думать о возможном отражении нападения врагов сразу на нескольких направлениях. На запад, в Польшу, бежал Святополк. Его тесть, польский князь Болеслав, становился естественным противником Ярослава, а значит, мог угрожать его западным границам. С юга же угроза исходила от печенегов — давних врагов Руси и столь же давних союзников Болеслава, а теперь уже и Святополка27.
С печенегами Ярославу, по-видимому, и пришлось столкнуться раньше всего. Об их нашествии на Киев около 1017 года согласно свидетельствуют как русские, так и иностранные источники. По свидетельству Титмара Мерзебургского, «враждебные печенеги» «часто нападали» на город «по наущению Болеслава». Однако у степняков, по-видимому, имелись и свои резоны для очередного нападения на Русь: одним из таких резонов могло стать желание отомстить Ярославу за поражение у Любеча.
Когда именно случился печенежский набег, мы точно не знаем. Предположительно, уже весной — об этом свидетельствуют косвенные данные, содержащиеся в Тверской летописи, составленной в XVI веке на основании как новгородских, так и киевских источников28. Набег оказался внезапным («нечаянным») для Ярослава, и киевский князь не успел (или не захотел) предпринять никаких мер для отражения нападения на дальних подступах к своей новой столице. Сражаться потому пришлось чуть ли не в самом городе, у самых крепостных стен, — впрочем, все завершилось более или менее благополучно для киевлян. «Приидоша печенези к Киеву, и секошася у Киева (или: „…и всекошася в Киев“. — А. К.), и едва к вечеру одоле Ярослав печенегы, и отбегоша посрамлении». Такой текст читается в новгородско-софийских летописях29, в которых, вероятно, отразилась одна из ранних редакций Киевской летописи[49].
Неизвестный художник. Печенеги в степи. Репродукция. 1912