Уникальные и яркие подробности киевского сражения с печенегами 1017 года сохранились в «Истории Российской» В. Н. Татищева. «Того же году нечаянно пришли ко Киеву печенеги, и, смешався с бегусчими людьми, многие вошли уже в Киев. Ярослав же едва успел, неколико войска собрав, не пустить их в старый град. К вечеру же, собрав более войска, едва мог их победить и гнал за ними в поле, неколиких пленил и побил»31. Удивительно, но эти татищевские известия находят подтверждение в скандинавской «Пряди об Эймунде», которая тоже знает о внезапном нападении кочевников на столицу «конунга Ярицлейва».
Правда, печенеги названы здесь не своим собственным именем (его в Скандинавии, скорее всего, вообще не знали), но именем бьярмов, жителей Биармии — загадочной земли, которую скандинавские источники помещают на самый север Восточной Европы. Эта замена вполне объяснима. Скандинавы были более или менее знакомы с этим народом, и в их эпосе именно он олицетворял дикие и необузданные, враждующие с христианами племена, какими для русских являлись печенеги. В качестве союзников «Бурицлава» (Святополка) в саге названы также «тюрки» (надо полагать, торки или те же печенеги), какие-то «блокумены» (куманы, то есть половцы?) и «многие другие злые народы». Сообщает сага также о том, что «Бурицлав» лично предводительствовал ими, что, очевидно, отражает воспоминания о другом походе Святополка на Русь — в 1019 году. Вряд ли можно принимать всерьез также утверждение составителей саги о том, что «Бурицлав» будто бы намеревался «отступиться от христианства» и «поделить страну между этими злыми народами» в случае своего конечного успеха. Святополк, несомненно, оставался христианином (вопреки домыслам отдельных историков) и, заключая союзы как с Польшей, так и с печенегами, отнюдь не собирался уступать кому-либо принадлежавшие ему земли.
О нападении же кочевников на Киев скандинавская сага рассказывает следующее. Услышав о приближении войска «бьярмов», Эймунд дал совет «конунгу Ярицлейву» собрать все имеющиеся в его распоряжении силы непосредственно в городе и не принимать открытого боя. По его же совету на городских стенах были расставлены сваленные заранее деревья, ветви которых были повернуты от города так, «чтобы нельзя было стрелять вверх в город. Еще велел он (Эймунд. — А. К.) выкопать большой ров возле города и ввести в него воду, а после того — наложить сверху деревья и устроить так, чтобы не было видно». В эту ловушку должны были угодить нападавшие. Автор саги вспоминает еще об одной хитрости Эймунда. «Вечером… велел Эймунд конунг женщинам выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно. „Думаю я, — говорит он, — что бьярмы жадны до драгоценностей и поедут быстро и смело к городу, когда солнце будет светить на золото и на парчу, тканную золотом“». И действительно, многие «бьярмы», увидев столько богатства, потеряли бдительность и упали в ров. Однако все эти военные хитрости, скорее всего, имеют чисто литературное, фольклорное происхождение32 и вряд ли отражают реальные события русско-печенежской войны. Интереснее другое: в полном соответствии с показаниями русских источников, «Прядь об Эймунде» свидетельствует о том, что «бьярмам» (печенегам) удалось-таки ворваться в город.
«Начался жестокий бой, и с обеих сторон пало много народу. Там, где стоял Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что враги вошли в те ворота, которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу. Много там погибло людей, раньше, чем были захвачены городские ворота… Пошел Эймунд тогда с большим отрядом (к тем воротам, которые защищал Ярицлейв. — А. К.) и увидел, что бьярмы уже вошли в город. Он сразу же сильно ударил на них, и им пришлось плохо. Убили они тут много людей… Эймунд храбро бросается на них и ободряет своих людей, и никогда еще такой жестокий бой не длился так долго. И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели…»
Отметим важную деталь, показывающую, что в саге в описании этого сражения с «бьярмами» нашли отражение подлинные (пускай и не совсем точные) черты русской действительности того времени. Автор саги сообщает о тяжелом ранении «конунга Ярицлейва» в ногу. И хотя Ярослав был хромым с рождения и хромота его бросалась в глаза задолго до киевского боя 1017 года (вспомним оскорбительное прозвище «хромец», прозвучавшее накануне Любечской битвы), все же очевидно, что скандинавский сказитель знал о ней. И видимо, отыскивая приемлемое объяснение этому необычному обстоятельству (хромоте вождя), он и ввел в свое повествование эпизод с ранением князя (хотя, разумеется, мы не можем исключить возможность того, что Ярослав действительно получил ранение в ногу во время боя за Киев в 1017 году).
Так был отбит натиск печенегов. Угроза Киеву с юга на время миновала. Но Ярославу едва ли удалось перевести дух. В том же году ему, вероятно, пришлось заниматься восстановлением разоренного и пострадавшего от жестокого пожара города. Вероятно, тогда же, в соответствии с показаниями некоторых русских источников, начинаются работы по восстановлению деревянной церкви Святой Софии33 — предшественницы будущего великого храма. Наконец, Ярослав старается просто ободрить людей и хоть в чем-то помочь им, особенно заботясь о тех, которые пострадали от пожара и нашествия печенегов. В этом, наверное, были и милосердие, свойственное почти всем древнерусским князьям, и трезвый политический расчет, стремление заручиться поддержкой горожан на будущее. Автор позднейшей Никоновской летописи так пишет о кипучей деятельности князя в это время: «…и без числа имения раздавал нищим, потому что был Ярослав, так же как и отец его, христолюбив и нищелюбив и всегда ум свой напоял Божественными писаниями»34. И хотя слова эти, по-видимому, навеяны позднейшей традицией восхваления христолюбца Ярослава, все же мы не можем не привести их, говоря о Ярославе в пору его первого киевского княжения.
Но главным полем деятельности, на котором Ярослав проявляет себя в это время, становится поле дипломатическое. Новый киевский князь предпринимает отчаянные попытки найти себе союзников в Европе и создать коалицию, с помощью которой он смог бы окончательно устранить с политической сцены своего главного противника — князя Святополка, нашедшего себе приют в Польше. К европейским по преимуществу делам нам и предстоит теперь обратиться.
Едва ли князь Болеслав Польский встретил своего неудачливого зятя с распростертыми объятиями. Покидая Русь, Святополк оставил там супругу, дочь своего благодетеля, что никак не способствовало улучшению его отношений с тестем. Кроме того, крайнее недовольство Болеслава должен был вызвать сам факт поражения Святополка. Прочный мир на восточных границах Польского государства, сыно́вья покорность киевского князя правителю Гнезно и вообще вся система организации восточноевропейских земель под главенством Польши — все это столь искусно возведенное здание восточной политики Болеслава рухнуло в одночасье. Польскому князю приходилось заново возвращаться к русским делам, причем в самых невыгодных для него условиях напряженной войны с Германской империей.
Личность Болеслава, несомненно, не может не привлечь к себе внимание историка. Это был по-настоящему выдающийся человек, сумевший на короткое время превратить Польшу в одно из сильнейших государств тогдашней Европы. Уже современники и ближайшие потомки называли его «великим». Известно и другое прозвище польского князя — Храбрый. Ему не раз приходилось первому бросаться в битву, увлекая за собой воинов.
Сын польского князя Мешка, он с детских лет оказался вовлечен в водоворот политической борьбы. Уже в семилетнем возрасте, в несколько унизительном качестве заложника, Болеслав отправился в Германию, к императору Оттону I. Тогда же прядь волос наследника польского трона была отослана в Рим: Болеслав оказался под личным покровительством римских пап. Его и впоследствии будут отличать особая набожность и верность «престолу святого Петра» (то есть Риму), данником которого он останется до конца своих дней.
Впрочем, как показывает история, набожность и богобоязненность легко уживаются с властолюбием и жестокостью. После смерти Мешка I (992 год) в Польше началась кровопролитная борьба за власть, победителем в которой вышел Болеслав. Около 995 года он изгнал из Польши свою мачеху, вдову Мешка немку Оду, а также трех ее сыновей, своих единокровных братьев — Мешка, Свентопелка и Ламберта. Двое его приближенных, некие Одилиен (Одило) и Прибывой, вероятно недовольные подобным развитием событий, были ослеплены по его приказу. «Ради единоличной власти, — писал о Болеславе Титмар Мерзебургский, — он преступил все законы Божеские и человеческие»35. Учтем, правда, что немецкий хронист испытывал по отношению к Болеславу величайшую ненависть, а потому готов был приписать ему все мыслимые пороки.
Установив свою власть над Польшей, Болеслав сумел добиться огромных политических успехов. Воспользовавшись смертью Болеслава II Чешского (999 год), он присоединил к своим владениям так называемую Малую Польшу с центром в Кракове — один из главных очагов польской государственности. Впоследствии Болеслав на время установил свою власть над всей Чехией, Моравией и Словакией. Он успешно воевал с Венгрией и Русью, Германской империей и Чехией, значительно расширил границы Польши на западе, юге и востоке. В 999 году под юрисдикцией Рима было образовано особое Гнезненское архиепископство — иными словами, достигнута церковная независимость Польши. В Гнезненском соборе нашли покой мощи святого Адальберта (Войтеха) — одного из чтимых католических святых, бывшего епископа Пражского, приглашенного в свое время Болеславом в Польшу и принявшего затем мученическую смерть в соседней с Польшей Пруссии, населенной язычниками.
Именно с целью поклонения мощам святого Адальберта в Гнезно в 1000 году прибыл юный германский император Оттон III. Фанатично преданный идее утверждения христианства во всем мире, Оттон увидел в Болеславе единомышленника, способного помочь ему в осуществлении своей мечты — создании «универсальной» христианской империи с центром в Риме. Эта империя должна была состоять из четырех частей — Италии, Германии, Галлии (прежде всего Западной Германии) и Славии, сердцевину которой составила бы христианская Польша. Внезапная смерть Оттона в 1002 году помешала реализации этого грандиозного замысла. Ни немецкая знать, ни римский престол отнюдь не сочувствовали планам юного императора. Болеслав так и не успел получить королевскую корону, обещанную ему Оттоном (он станет королем лишь перед самой своей смертью, в 1025 году). Новый германский король (а с 1014 года император) Генрих II сделался заклятым врагом Польши, ибо, в отличие от своего предшественника, отнюдь не считал благом для Германии создание на ее восточных границах мощного славянского государства. Завоевания Болеслава в Чехии и Лужицких землях вызвали почти непрекращающиеся войны между Германией и Польшей. Последняя из этих войн, как мы уже говорили, началась в 1015 году, однако и на сей раз не принесла никаких успехов императору. Как полководец Болеслав, несомненно, превосходил и его, и, к слову сказать, почти всех других своих противников.