было идти не иначе как по крови или по трупам людей и что вся вода в реке Буг имела больше вид крови, нежели речной воды». Еще более устрашающе это звучит у другого польского хрониста — Винцентия Кадлубека, писавшего спустя сто лет после Галла: «Ненасытная львиная ярость не насыщается до тех пор, пока не катится последний труп, пока не загустевает река Буг от крови»55. Сам Болеслав, по версии Галла, принял горячее участие в избиении русских и проявил себя во всем блеске. Впрочем, слова польского хрониста на сей счет, как обычно, не отличаются конкретностью: «Король Болеслав… как жаждущий лев, бросился в гущу врагов. И нет возможности перечислить, скольких убил он из тех, кто сопротивлялся ему…» По мнению авторов более поздних польских хроник, в числе плененных оказался и сам князь Ярослав, которого «схваченного с лучшими людьми, ведут на веревке, словно свору собак» к Болеславу (свидетельство Винцентия Кадлубека), но это явно не соответствует действительности.
Портрет Ярослава I Мудрого, великого князя Киевского. Гравюра. XIX в.
Потери были и среди победителей. Титмар называет имя единственного погибшего рыцаря-немца. «Из наших погиб славный рыцарь Херик, которого наш император долго держал в заточении» (этот Херик в свое время бежал к Болеславу и был взят в плен немцами во время кампании 1015 года, о чем сообщает тот же Титмар; его освобождение, надо полагать, стало следствием Будишинского мира56). Русские источники сообщают отрывочные сведения и об убитых поляках. Так, например, «на сем бою» погиб некий знатный польский вельможа, приближенный самого Болеслава. После завершения Киевского похода его вдове досталось множество русских пленных, в числе которых оказался и известный нам Моисей Угрин57.
Самому Ярославу удалось спастись. По свидетельству русского летописца, он бежал с поля брани и в сопровождении всего четырех мужей устремился к Новгороду. Правда, В. Н. Татищев сообщает несколько по-другому: по дороге князь будто бы добрался до Киева и, «собрав остальное войско, пошел из Киева к Новуграду» (Длугош уточняет, что князь «не осмелился оставаться в Киеве, чтобы его не предали свои же»). Еще более радужную для русского князя картину рисует Титмар, сообщающий даже о военном успехе Ярослава: «Между тем Ярослав силой захватил какой-то город, принадлежавший тогда его брату, а жителей увел в плен».
По-видимому, не все войска Ярослава приняли участие в битве на Буге. Какая-то их часть могла действовать самостоятельно и в самом деле захватить некий принадлежавший Святополку город (может быть, даже Туров)58. Во всяком случае, таково наиболее естественное понимание текста немецкой «Хроники». Однако это событие не могло переломить ход войны. Катастрофа на Буге (или, может быть, одна только весть о случившемся) полностью надломила волю сторонников Ярослава и вскоре положила конец всякому сопротивлению с их стороны.
Что же касается Ярослава, то он, очевидно, испытывал после бугского разгрома чувство глубокого страха. Русские источники позволяют говорить об этом вполне определенно: Ярослав не собирался задерживаться даже в Новгороде (где прежде чувствовал себя в полной безопасности) и намеревался вовсе покинуть пределы Руси в поисках убежища «за морем». Едва ли он в действительности мог собирать в Киеве какое-то «осталое» войско. Версия «Повести временных лет» выглядит предпочтительнее и, в частности, подтверждается свидетельством Титмара Мерзебургского, согласно которому в руки Болеслава, после того как он захватил Киев, попали супруга Ярослава, а также многочисленные сестры новгородского князя, в том числе и Предслава. Вряд ли это могло произойти, окажись Ярослав по дороге к Новгороду в Киеве.
Это постыдное бегство, конечно, не украшает героя нашего повествования, тем более что определенные надежды на продолжение борьбы у него все же имелись. Остатки Ярославова войска, некоторые из его бояр (но без князя!) действительно отступили к Киеву и предприняли попытку отстоять город от неприятеля. Ярослав же, по-видимому, расценил их шансы как ничтожные и не посчитал нужным хоть как-то поддержать защитников Киева. Наверное, его не слишком занимали в тот момент и судьбы близких ему людей. Князь думал лишь о собственной безопасности, здраво рассудив, что до тех пор, пока он сам остается в живых и на свободе, у него сохраняются шансы на конечный успех всего предприятия. Политик, как всегда, одержал в нем верх над воином и над человеком.
Между тем бегство Ярослава открыло союзному войску прямой путь на Киев. «Добившись желанного успеха, — пишет Титмар, — [Болеслав] преследовал разбитого врага, а жители повсюду встречали его с честью и большими дарами». Галл Аноним вообще не допускает мысли о возможном сопротивлении победоносному Болеславу: разогнав врагов «подобно тому, как ветер разгоняет пыль», польский князь «не задерживался в пути: не брал городов, не собирал денег, как это делали его враги, а поспешил на Киев».
Путь Болеслава проходил через Владимир-Волынский, Дорогобуж, Луцк и Белгород59. Жители этих городов, по-видимому, не оказали ему никакого сопротивления и поспешили признать власть Святополка. Триумфальное шествие союзников продолжалось около двух или трех недель. В первой половине августа Болеслав подступил к Киеву. Вероятно, впереди огромного войска двигались печенеги и венгры, которых и должны были раньше других увидеть киевляне с высоких деревянных стен киевской крепости.
Среди защитников города Титмар называет прежде всего «стремительных данов» (то есть скандинавов), а также каких-то «спасающихся бегством рабов („сервов“), стекающихся сюда со всех сторон». Последняя, не вполне ясная фраза немецкого хрониста вызвала немало различных гипотез, касающихся, в частности, методов комплектования киевского войска и даже состава городского населения Древней Руси вообще (в этих «сервах» видели беглых холопов или изгоев, вступающих в княжескую дружину)60. Однако, скорее всего, речь идет о «спасающихся бегством» смердах — населении окрестных сел, которое, как это обычно бывало, укрывалось в городе во время нападения неприятеля61.
Осада Киева оказалась недолгой, хотя поначалу защитники города и попытались оказать сопротивление неприятелю. «На город Киев, чрезвычайно укрепленный, по наущению Болеславову часто нападали враждебные печенеги, пострадал он и от сильного пожара, — пишет Титмар. — Хотя жители и защищали его, однако он быстро был сдан иноземному войску…»
Поздние польские и украинские источники подтверждают свидетельство немецкого хрониста. Ян Длугош свидетельствует, что Болеслав окружил город со всех сторон, «понимая, что многочисленное население, которое укрылось в нем вместе с теми русскими, что сбежались туда в надежде спастись, недолго сможет продержаться из-за недостатка продовольствия». Сберегая своих воинов, он не стал спешить с решительным штурмом и, как всегда, оказался прав: вскоре голод вынудил защитников города прекратить сопротивление62.
14 августа, в канун Успения Божией Матери, едва ли не самого почитаемого христианского праздника Древней Руси, союзники вступили в Киев. В только что отстроенном после пожара соборе Святой Софии (во всяком случае, так утверждает Титмар) Болеслава и Святополка «с почестями, с мощами святых и прочим всевозможным благолепием встретил архиепископ этого города» (надо полагать, киевский митрополит[51]). Очевидно, капитуляции предшествовало заключение какого-то соглашения между Болеславом и Святополком с одной стороны и горожанами — с другой стороны и церковные власти Киева выступили гарантом этого соглашения. Киевлянам были обещаны безопасность и прощение за прошлые «измены». «…Оставленный своим обратившимся в бегство королем, [Киев] 14 августа принял Болеслава и своего долго отсутствовавшего сениора Святополка, благорасположение к которому63, а также страх перед нашими (саксонцами. — А. К.) обратили к покорности весь тот край… Вышеупомянутый сениор (Святополк. — А. К.) с радостью стал принимать местных жителей, приходивших к нему с изъявлением покорности».
В польских источниках сохранилась яркая легенда, согласно которой князь Болеслав, вступив в завоеванный Киев, ударил мечом по Золотым воротам города. На вопрос, зачем он это делает, Болеслав будто бы отвечал «с язвительным смехом»: «Как в этот час меч мой поражает золотые ворота города, так следующей ночью будет обесчещена сестра самого трусливого из королей, который отказался выдать ее за меня замуж; но она соединится с Болеславом не законным браком, а только один раз, как наложница, и этим будет отомщена обида, нанесенная нашему народу, а для русских это будет позором и бесчестием»64 (Галл Аноним, который пересказывает этот эпизод, полагал, что отказ Ярослава выдать Предславу замуж за Болеслава и явился главной причиной Киевского похода).
Несомненно, и здесь перед нами вымысел, явный анахронизм (ибо в 1018 году знаменитых Золотых ворот в Киеве еще не существовало). По-видимому, приведенная Галлом легенда первоначально имела отношение не к Болеславу Великому, а к его правнуку, Болеславу II Щедрому (или Смелому) (1058–1079; король с 1076 года). В 1068 году он также вступил с польским войском в Киев, действуя, подобно прадеду, совместно со своим русским союзником, князем Изяславом Ярославовичем, незадолго до этого изгнанным из Руси. Галл Аноним рассказывает о триумфе Болеслава Щедрого почти в тех же выражениях, что и о Киевском походе Болеслава Великого: «Он… вступил врагом в столицу русского королевства… и ударом своего меча оставил памятный знак на золотых воротах города. Там он возвел на царский престол одного русского из своей родни (Изяслава. — А. К.)…»65
Легенда о Болеславовом мече получила развитие у более поздних польских хронистов. «Говорят, что ангел вручил ему (Болеславу Великому. — А. К.) меч, которым он с помощью Бога побеждал своих противников, — рассказывается в так называемой „Великопольской хронике“ (XIII–XIV века). — Этот меч и до сих пор находится в хранилище краковской церкви, и польские короли, направляясь на войну, всегда брали его с собой и с ним обычно одерживали триумфальные победы над врагами… Меч короля Болеслава… получил название „щербец“, так как он, Болеслав, придя на Русь по внушению ангела, первый ударил им в Золотые ворота, запиравшие город Киев на Руси, и при этом меч получил небольшое повреждение…»