73. В таком случае, наверное, не лишено оснований предположение о том, что «архиепископом названного города» (Киева) мог быть назван именно вероятный настоятель Десятинной церкви Анастас Корсунянин: то высокое положение, которое он занимал в Киеве, распоряжаясь всеми церковными доходами и расходами, могло ввести завоевателей в заблуждение относительно его истинного сана74.
Титмар успел сообщить еще о двух посольствах, отправленных Болеславом из захваченного Киева. Первое, во главе с аббатом Туни (Антонием), выехало «с богатыми дарами» в Германию, к императору Генриху. По словам немецкого хрониста, Болеслав поспешил «заручиться его (Генриха. — А. К.) благосклонностью и поддержкой, уверяя, что все будет делать согласно его желаниям». По всей вероятности, Болеслав благодарил императора за оказанную военную помощь. В новых условиях мир двух прежде враждующих держав оказывался выгодным и Германии, и Польше. «Гордый своим успехом», Болеслав разворачивал внешнюю политику своего государства на восток и юго-восток и спешил обозначить завоевание позиции. Впрочем, выбор посла показывает, что польский князь, возможно, не исключал и какой-то двойной игры в отношении Генриха. Аббат Туни, настоятель монастыря в Мендзыжечи (Междуречье) на нижней Обре, правом притоке Одры, считался любимцем Болеслава, но отношение к нему в Германии было крайне неприязненным. «Монах внешностью, но делами — коварный лис», — такую характеристику дает ему Титмар75.
Другое посольство Болеслава направилось в Византию, к императору Василию II Болгаробойце. «В близкую Грецию он также отправил послов, обещая ее императору выгоды, если тот будет ему верным другом; в противном же случае — так он заявил — он станет неколебимым и неодолимым врагом греков».
Цель этого посольства неясна. Болеслав предлагал империи мир, но лишь на определенных условиях, при неприятии которых угрожал войной. Но к чему ему было воевать с Византией?
Источники не дают возможность более или менее определенно ответить на этот вопрос76. Известно, что Болеслав вообще проявлял живой интерес к Византии (его сын Мешко изучал греческий язык, что было редкостью в то время на Западе). Получив в свои руки Червенские города, а возможно претендуя и на всю Русь, Болеслав если не непосредственно, то опосредованно вступал в соприкосновение с греческим миром и мог требовать от Византийской империи признания изменений, произошедших при его участии в Восточной Европе, в том числе, возможно, и его суверенитета над Киевом. Кажется, у нас есть основания полагать, что Болеслав сумел достичь каких-то договоренностей с императором Василием77. Но касались или нет эти договоренности признания прав Болеслава на русские земли, мы не знаем.
Титмар Мерзебургский, рассказывая о Киевском походе Болеслава, неоднократно подчеркивает роль князя Святополка как законного «сениора» Киева: именно «благорасположение» к нему киевлян обеспечивает успех всей кампании и именно к нему спешат «с изъявлением покорности» жители города. Складывается впечатление, что целью похода Болеслава было лишь восстановление Святополка на киевском престоле. Наверное, так казалось и самому Святополку, и тем рыцарям-саксонцам, которые вскоре покинули Киев и вернулись в Германию. Однако русские и польские источники совсем по-другому представляют себе намерения Болеслава в отношении Руси.
Автор Софийской первой летописи, например, сообщает, что Болеслав вошел в Киев со Святополком и «седе на столе Володимери», и это свидетельство можно понять только в том смысле, что Болеслав по крайней мере намеревался занять «Владимиров» престол. Так же изображают дело и польские хронисты. Галл Аноним пишет о том, что Болеслав «в течение десяти месяцев владел богатейшим городом». Покинув его, он «поставил там на свое место одного русского, породнившегося с ним», то есть Святополка, который в изображении Галла выглядит всего лишь наместником польского князя. «С этого времени Русь надолго стала данницей Польши», — завершает Галл свой рассказ о Киевском походе Болеслава, впрочем, как всегда, сильно преувеличивая.
Подобные преувеличенные представления о последствиях Киевского похода Болеслава стали общим местом средневековой польской историографии. «Болеслав… установил границы Польши в Киеве…» — утверждал, например, автор «Великопольской хроники». А польские историки XV и XVI веков сообщали, будто Болеслав водрузил в ознаменование своей победы какие-то три железных столба в устье реки Суды, левого притока Днепра, то есть еще дальше от подлинных границ своего государства78. Но так полагали не только в Польше, но и в соседних с нею странах. Знаменитый бременский каноник Адам, автор «Истории архиепископов Гамбургской церкви» (70-е годы XI века), утверждал, например, что «Болеслав, христианнейший король, в союзе с Оттоном III (очень показательный анахронизм! — А. К.) подчинил всю Склавонию, Руссию и пруссов»79.
Вероятно, именно ко времени пребывания польского князя в Киеве относится и чеканка им так называемых русских денариев — монет с кириллической надписью «Болеслав», свидетельствующих о том, что сам польский князь уже представлял себя в роли правителя Руси80. Собственно говоря, после захвата Червенских городов Болеслав вполне мог именовать себя «русским князем». Но чеканка своей монеты в первой половине XI века на Руси свидетельствовала, кажется, о претензиях ее владельца на обладание всем наследием Владимира Святого, и прежде всего Киевом.
Надо полагать, что именно эти претензии Болеслава на власть над Киевом и привели к его ссоре со Святополком, который отнюдь не собирался уступать Киев даже своему тестю. Об этой ссоре рассказывает русский летописец: «Болеслав же пребывал в Киеве, сидя (на престоле. — А. К.); безумный же Святополк (в Лаврентьевском списке: окаянный же Святополк. — А. К.) стал говорить: „Сколько есть ляхов по городам (в Лаврентьевском списке: по городу. — А. К.), избивайте их“. И избили ляхов. Болеслав же побежал из Киева…»81
Автор «Повести временных лет» называет Святополка «безумным», но это, конечно, лишь дань традиции, в которой окаянный князь воплощает в себе все человеческие изъяны. Если же беспристрастно взглянуть на происшедшие события, то становится очевидным, что действия Святополка были вполне продуманы и диктовались отчасти политической целесообразностью, отчасти ущемленным самолюбием. Не для того он пролил столько крови, чтобы остаться в Киеве в неприглядной роли исполнителя чужой воли. Да и «избиение ляхов» едва ли могло начаться по одному его слову. Вероятно, Святополк почувствовал резкое изменение в отношении горожан к чужакам и лишь попытался возглавить народное возмущение (свою лепту в разжигание конфликта между Болеславом и Святополком, кажется, внес и князь Ярослав, но об этом чуть позже).
О причинах антипольского восстания в Киеве догадаться нетрудно. Открытые грабежи, санкционированные Болеславом, захват церковного «имения» и княжеской казны, жадность поляков, разведенных «на покорм» по соседним с Киевом городам, — словом, все то, что неизменно сопутствует постою вражеского войска в захваченном городе, не могло не вызвать волну всеобщего возмущения. Наверное, киевляне готовы были подчиниться Святополку, но Болеслав слишком явно отстранил его от фактической власти. Его слова, обращенные к греческому императору Василию, показывают, что Болеслав не особенно церемонился в выражениях и готов был требовать исполнения выставленных им условий даже от царственных особ. А между тем киевские «мужи» привыкли к уважительному отношению к себе со стороны своих князей. Возможно также, что возмущение киевлян вызвало и надругательство над Предславой, совершенное столь открыто и грубо, что казалось, будто обесчещен весь Киев. В общем, Болеслав вел себя в захваченном городе не лучшим образом (во всяком случае, если он надеялся в дальнейшем управлять им, а не просто разграбить его). Пожалуй, в отношении Болеслава можно сказать нечто противоположное тому, что мы говорили о Ярославе: политик явно проигрывал в нем и полководцу, и человеку.
Гнев киевлян против Болеслава надлежало возглавить, организовать, направить в необходимое русло. С этой задачей Святополк справился вполне успешно. Победив Ярослава руками поляков, он перестал нуждаться в покровительстве Болеслава, стал тяготиться им. Избиение поляков объединило его с киевлянами. В едином порыве ненависти казались забытыми прошлые обиды и противоречия. Но торжество Святополка, как это всегда бывает в истории, могло продолжаться недолго. Ненависть к врагу, особенно к чужаку, захватчику, способна объединить и сплотить самых разных людей. Но после кровавого пира неизбежно наступает похмелье…
Не следует преувеличивать и масштабы поражения Болеслава. Ему действительно пришлось покинуть Киев и, наверное, потерять при этом какое-то число своих людей. Но само возвращение в Польшу более походило на триумф, чем на бегство. Польский князь вез из Киева огромные богатства — «имение» (надо полагать, княжескую казну), а также «бояр Ярославлих, и сестер его[53]… и людей множество вел с собою…». Число пленных достигало, по-видимому, нескольких тысяч человек — огромная цифра для того времени. Тем из них, которые выжили в польском плену, суждено было томиться в неволе не одно десятилетие (в конце 30-х — начале 40-х годов XI века, после женитьбы польского князя Казимира на сестре Ярослава Марии-Добронеге, на Русь возвратится 800 человек, «еже бо полонил Болеслав, победив Ярослава»). Была достигнута и главная внешнеполитическая цель похода: Болеслав занял Червенские города и включил их в состав своего государства.
Правда, победа Болеслава имела и оборотную сторону. Разгромив и унизив Русь, захватив часть территории Киевского государства, Болеслав создал для себя и своих потомков серьезную проблему, ибо завоеванные силой земли надлежало и удерживать тоже силой. Это обычная закономерность истории. Победа всегда влечет за собой последующие неудачи, а поражение с той же неизбежностью рано или поздно оборачивается победой. Более чем тысячелетняя история взаимоотношений Польши и Руси как нельзя лучше подтверждает эту банальную истину…