Но свадьба не состоялась. Когда Олав Харальдссон, в сопровождении «самых знатных людей, которых он смог созвать», явился на условленное место, «от конунга шведов не было никаких вестей, и никто туда от него не приехал». Лишь ранней зимой 1018/19 года скальд Сигват Тордарсон, приехавший в Гаутланд, выяснил, что же произошло на самом деле. «Там он узнал из письма Ингигерд (к ярлу Рёгнвальду Ульвссону. — А. К.)… что к Олаву, королю свеев, приезжали послы конунга Ярицлейва с востока из Хольмгарда просить руки Ингигерд, дочери Олава, конунга свеев, для Ярицлейва, а также что конунг Олав принял это очень хорошо»89.
Хронология событий восстанавливается достаточно точно. Послы князя Ярослава появились в Уппсале не позднее осени 1018 года (именно их появление сорвало бракосочетание, намеченное на осень). Причем речь может идти о сентябре — начале октября, ибо позднее плавание по Балтийскому морю становилось опасным, а русским послам предстояло еще возвращаться на родину. Получается, что не позднее сентября, а скорее даже летом, посольство Ярослава с вполне конкретным предложением заключения мирного договора между Новгородом и Швецией, скрепленного женитьбой новгородского князя на дочери правителя Швеции, отправилось в путь. Но ведь в том же сентябре 1018 года Ярослав принимал в Новгороде киевского «архиепископа», привезшего предложение Болеслава вернуть ему его собственную супругу!
Король Олаф Харальдссон. Фреска
Это очевидное хронологическое затруднение может быть преодолено с помощью лишь двух возможных предположений. Либо супруга Ярослава внезапно скончалась в Киеве, и Болеслав поспешил срочно поставить об этом в известность новгородского князя, отправив в Новгород вслед за первым второе посольство, либо Ярослав посчитал, что с пленением его супруги брак попросту утрачивает силу. Последнее, конечно, противоречило церковным взглядам на существо брака. Но из истории мы слишком хорошо знаем, что поиск необходимых оснований для расторжения брачного союза никогда не представлял особых трудностей для сильных мира сего. Самым простым способом избавиться от ставшей ненужной супруги было насильственное пострижение ее в монахини. Это можно было устроить даже заочно (в данном случае, например, с помощью того же киевского «архиепископа»). Впрочем, хронология событий не исключает того, что посольство Ярослава направилось в Швецию еще прежде, чем в Новгород прибыл посланец Болеслава.
Во всяком случае, намерения Ярослава были самыми серьезными. Весной следующего 1019 года, после начала судоходства на Балтике, в Уппсалу прибыло новое посольство из Новгорода. «…И ехали они, чтобы проверить то обещание, которое конунг Олав дал предыдущим летом: отдать Ингигерд, свою дочь, за конунга Ярицлейва». Несомненно, обсуждались и какие-то политические вопросы, в частности возможность оказания военной помощи Ярославу в его войне с братом.
На сей раз Олав Шётконунг не собирался отступаться от своих слов. Саги объясняют его непременное желание выдать дочь за русского князя гневом Олава Толстого. Наверное, отчасти так оно и было. Но эта причина не могла стать главной. Олав Шётконунг все-таки породнился со своим недругом: приблизительно к тому же времени относится женитьба Олава Харальдссона на другой дочери Олава Шведского, сестре Ингигерд, Астрид. Снорри Стурлусон подробно рассказывает о том, как Астрид тайком от отца бежала в Норвегию вместе с тем же Рёгнвальдом Ульвссоном, что вызвало приступ ярости у Олава Шётконунга. Другие саги изображают дело иначе: сначала оба Олава заключили между собой договор и только затем состоялась свадьба. Впрочем, скандинавские источники подчеркивают разницу между двумя дочерьми шведского конунга. «Ингигерд… ведет свой род от рода уппсальских конунгов, самого знатного рода в Северных Странах, потому что он ведет свое начало от самих богов». Астрид же, «хоть она и дочь конунга, но мать ее рабыня и к тому же вендка» (славянка). Сам Олав Шведский будто бы говорил Ингигерд, что выдаст ее замуж лишь «за того правителя, который достоин его дружбы»90. Очевидно, Ярослав в его глазах превосходил знатностью и положением правителя Норвегии. Но, помимо всего прочего, союз с Ярославом сулил шведскому правителю серьезные политические выгоды, в том числе и распространение своего влияния на собственно новгородские земли. Это со всей очевидностью показали начавшиеся переговоры об условиях заключения брака.
Саги изображают дело так, что все эти условия исходили исключительно от Ингигерд. «Если я выйду замуж за конунга Ярицлейва, — заявила Ингигерд отцу, — то я хочу… в свадебный дар себе Альдейгьюборг (Ладогу. — А. К.) и то ярлство, которое к нему относится». «И гардские послы согласились на это от имени своего конунга». Ингигерд выдвигает и второе условие своего согласия на брак: «Если я поеду на восток в Гардарики, тогда я хочу выбрать в Свиавельди (Швеции. — А. К.) того человека, который, как мне думается, всего больше подходит для того, чтобы поехать со мной. Я также хочу поставить условием, чтобы он там на востоке имел не ниже титул, чем здесь, и ничуть не меньше прав и почета, чем он имеет здесь». Конунг Олав и послы согласились и на это. Таким человеком, к явному неудовольствию Олава Шведского, стал ярл Рёгнвальд Ульвссон.
Однако кажется несомненным, что оба условия, выдвинутые Ингигерд, носят чисто политический характер, а значит, могут рассматриваться прежде всего как условия политического соглашения, заключенного между правителями Новгорода и Швеции91. В самом деле, Ярослав проявил такую заинтересованность в союзе с правителем Швеции, что пошел на уступку ему части собственных владений — города Ладоги (или Альдейгьюборга, как называли его скандинавы), северных ворот всей Новгородской земли, важнейшего пункта на торговом пути «из варяг в греки». Впрочем, этот шаг, наверное, был тщательно продуман новгородским князем. Ладога являлась зоной постоянных конфликтов между новгородцами и норманнами, и самому Ярославу, и его отцу Владимиру не раз приходилось отвлекаться от иных дел ради отражения очередного норманнского набега на этот северный город. Передавая Ладогу вместе с прилегающей к ней областью в руки скандинавов, Ярослав создавал своего рода «буферную зону» между норманнами и Русью и тем самым обеспечивал безопасность своих северных рубежей накануне решающего столкновения со Святополком. Вероятно, именно в качестве компенсации за уступку Ладоги (а заодно и в качестве дара невесты жениху) Ярослав получил от конунга шведов какие-то «большие богатства», о которых упоминают скандинавские источники92. Но еще более важной стала для него договоренность об отправке на Русь значительных воинских сил. Можно полагать, что ярл Рёгнвальд Ульвссон и стал тем человеком, который возглавил норманнское войско. «А ярл тотчас собрался в путь… и добыл… себе корабли, и отправился со своим войском на встречу с Ингигерд, дочерью конунга, — рассказывает Снорри Стурлусон. — Поехали они все вместе летом на восток в Гардарики. Тогда вышла Ингигерд замуж за конунга Ярицлейва»93. Именно ярлу Рёгнвальду и было поручено впоследствии управление Альдейгьюборгом.
А. И. Транковский. Ярослав Мудрый и шведская принцесса Ингигерда. XIX в.
Само бракосочетание состоялось летом 1019 года в Новгороде (или, может быть, уже в Киеве). Согласно традиции шведская принцесса получила на Руси новое имя — Ирина. Русские источники ничего не сообщают об этом браке. Но о «благоверной» княгине Ирине они знают. Ей суждено будет более тридцати лет находиться рядом со своим мужем и подарить ему шестерых сыновей, а также нескольких дочерей.
Мы не станем обсуждать сейчас нравственную сторону этой женитьбы и предшествовавшего ей разрыва Ярослава с прежней супругой. Скажем о другом. Отказ Ярослава от всяких переговоров с Болеславом и Святополком, от возвращения дочери польского князя, по всей вероятности, был очень болезненно воспринят Болеславом. Его раздражение должно было обрушиться прежде всего на Святополка, ведь в конечном счете именно тот отвечал за жизнь и безопасность своей супруги. Все это не могло не стать одной из причин разрыва между ними. И очень похоже, что Ярослав своими изощренными действиями сознательно добивался такого результата.
К тому же выбор новой жены русского князя оказался на удивление удачным. Ярослав породнился с могущественными правителями Северной Европы, стал в какой-то степени «своим» для норманнских конунгов не только Швеции, но и Норвегии, Дании, Англии. Пройдет время — и роль Ярослава в системе политических взаимоотношений этих стран изменится. Если поначалу ему пришлось втягивать скандинавов в решение своих внутренних споров, идя на серьезные (в том числе и территориальные) уступки, то в дальнейшем, напротив, именно Ярослав будет вмешиваться в политическую жизнь соседних скандинавских держав, поддерживая того или иного претендента на власть.
При этом шведский брак стал своего рода пробным камнем всей последующей внешней политики Ярослава, который с помощью таких же матримониальных союзов сумеет породниться со многими могущественными дворами Европы: польским, венгерским, французским, византийским. Так постепенно складывался особый европейский мир Ярослава — мир, в котором Русское государство и русский князь занимали точно определенное и вполне почетное место94.
Так, предположительно, ко времени подготовки Ярослава к новой войне со Святополком относятся первые известные нам политические контакты Руси с правителями Англии. По свидетельству иностранных источников, именно на Руси (по-видимому, в Новгороде) нашли временное убежище малолетние сыновья английского короля Эдмунда Железнобокого, Эдмунд и Эдуард, которым пришлось бежать из страны после завоевания ее датским королем Кнутом (будущим Кнутом Великим) в 1016 году. Об этом рассказывает в своей «Истории архиепископов Гамбургской церкви» Адам Бременский95, а также ряд английских средневековых источников, в том числе знаменитые «Законы короля Эдуарда Исповедника» (в своей основе XI век), прямо называющие имя «короля Ярослава». Речь в них идет, правда, лишь об одном сыне короля Эдмунда Железнобокого, принце Эдуарде (второй, принц Эдмунд, вскоре умер): «У Эдмунда был сын по имени Эдуард, который после смерти отца, опасаясь короля Кнута, бежал из этой страны в страну ругов, которую мы называем Русью. Король той страны по имени Малесклод (характерное для французских и нормандских источников искажение имени Ярослав.