5.
Полагают, что Георгий Цула был по происхождению хазарином, представителем местного хазарского аристократического рода. Он находился на императорской службе и, по-видимому, достиг на ней титула спафария. В XI веке этот прежде придворный титул значительно обесценился и приобрел расплывчатое, неопределенное значение: его стали носить люди самого разного звания, в том числе и не имевшие никакого отношения к государственной службе. В Херсонесе Цула, по-видимому, возглавлял ту часть местного военного гарнизона, которая набиралась самими горожанами, а не стратигом (то есть наместником) Херсонеса. При каких обстоятельствах Цула стал стратигом Херсонеса, неизвестно. Но вряд ли это могло произойти с согласия Константинополя. Дело в том, что еще византийский император и писатель Константин Багрянородный в своем знаменитом трактате «Об управлении Империей» (середина X века) особо оговаривал необходимость назначения на должность стратига этого главного города византийского Крыма непременно кого-то из числа столичных чиновников, а не представителя местной знати, тем более не могло быть и речи о назначении на столь важную и ответственную должность невизантийца. Исследователи делают вывод, что, очевидно, около 1014–1015 годов или даже раньше в Херсонесе произошел политический переворот, в результате которого власть оказалась в руках горожан. Именно это обстоятельство и вынудило императора отправить войска в Крым6.
Волнения, по-видимому, охватили всю византийскую часть полуострова. Ко времени экспедиции Монга «архонт» Цула, надо думать, уже покинул Херсонес и перебрался в Киммерийский Боспор — город на берегу Керченского пролива (нынешнюю Керчь), где получил или захватил силой титул «протоспафария» города, то есть в данном случае, по аналогии с его положением в Херсонесе, правителя Боспора. Этим и объясняется тот факт, что византийская эскадра направилась не к Херсонесу, а к берегам Хазарии, то есть Восточного Крыма7.
Разумеется, появление в Керчи независимого хазарского правителя, вышедшего из повиновения Константинополю, не могло не встревожить тьмутороканского князя. Керчь и Тьмуторокань разделяла лишь узкая полоса Керченского пролива, исторически оба города тяготели друг к другу и не так давно вместе входили в состав Хазарского каганата. Для Мстислава, выступавшего также в качестве правителя хазар, перспектива возникновения у самых границ его княжества, на месте прежнего центра хазарских владений в Крыму, еще одного Хазарского (или по крайней мере управляемого хазарином) государства представляла серьезную угрозу. Поэтому русский князь поспешил оказать свою помощь в подавлении мятежа8.
Но кто такой Сфенг, стоявший во главе русских войск? Имя его более в источниках не упоминается. Скилица считал его братом князя Владимира Святославича, однако из летописей мы знаем, что у Владимира ко времени кончины уже не оставалось живых братьев. И все же указание на столь близкую степень родства (а значит, и на родство с самим императором ромеев!) едва ли могло быть случайной ошибкой. По-видимому, этот человек и в самом деле принадлежал к княжескому роду. В литературе высказывалось предположение, согласно которому под именем Сфенг скрывается сам князь Мстислав Владимирович, сын (а не брат) Владимира Святого9. В принципе, это не исключено, но в то же время совсем не обязательно. Очевидно, что мы знаем по именам далеко не всех представителей княжеской династии Древней Руси, следовательно, вполне можно допустить, что какой-то из родственников Владимира, неизвестный летописи, находился в Тьмуторокани при его сыне или бежал сюда, когда в Поднепровье началась братоубийственная война.
Итак, ликвидация мятежа Георгия Цулы была явно в интересах Тьмуторокани. Совместные действия византийцев и русских оказались успешными: уже в первом столкновении с мятежниками их вождь был захвачен в плен, а контролируемая ими территория подчинена. Между прочим, последующая судьба восточной части полуострова (Хазарии) остается не вполне ясной. Судя по известию Скилицы и печатям Цулы, ко времени борьбы с мятежниками Киммерийский Боспор (Керчь) принадлежал Византии, но половину столетия спустя, в 1068 году, Керчь (Корчев) определенно входила в состав Тьмутороканского княжества (об этом свидетельствует надпись на знаменитом Тьмутороканском камне об измерении по льду ширины Керченского пролива князем Глебом Святославичем). Когда же Керчь стала русской? Ответ на этот вопрос мы не знаем. Заманчиво было бы предположить, что передача Керчи тьмутороканскому князю стала одним из условий заключения союза между ним и императором в январе 1016 года. Но даже если это не так, очевидно, что византийская политика Мстислава Владимировича вела к расширению русского влияния в Крыму.
Еще более успешной оказалась восточная политика Мстислава. Летописи датируют его поход на касогов (предков нынешних адыгских народов Северного Кавказа — кабардинцев, черкесов, адыгейцев) 1022 годом, хотя историки полагают, что дата эта достаточно условна и на самом деле касожская война имела место раньше: скорее всего, во второй половине 10-х годов XI века10.
Касоги, жившие как в самой Тьмуторокани, так и на обширных пространствах Прикубанья, до самых Кавказских гор, были побеждены еще князем Святославом во время его знаменитого восточного похода в 60-е годы X века и с того времени, вероятно, считались данниками тьмутороканского князя, как прежде были данниками правителя Хазарии. Княживший в Тьмуторокани Мстислав номинально являлся главой по крайней мере части касогов, живших в пределах его княжества. Однако со времен Святослава в Предкавказье многое изменилось. После смерти Святослава русское влияние в Тьмуторокани, по-видимому, сошло на нет и было восстановлено только после хазарской войны князя Владимира Святославича (985 год). В свою очередь, адыгские племена были объединены под властью собственного правителя, для которого Тьмуторокань оставалась прежде всего касожским городом, потенциальным центром его собственных владений. «Объективно обусловленный процесс зарождения адыгской государственности, — пишет современный исследователь этнической истории Северного Кавказа, — ставил вопрос о слиянии адыгского объединения и Тмутаракани» (причем процесс этот мог пойти по одному из двух возможных путей: либо правитель Тьмуторокани должен был подчинить себе Касожскую землю, либо последняя поглотила бы Тьмуторокань и включила ее в состав своего собственного зарождающегося государства). Шире вопрос стоял о гегемонии на Северо-Западном Кавказе, разделе наследства бывшего Хазарского каганата и контроле над главной артерией, связывавшей Северный Кавказ с Малой Азией и Средиземноморьем, каковой являлся город на Таманском полуострове11.
Русские летописи сохранили имя касожского «князя», противника Мстислава, — Редедя. Это был в полном смысле слова богатырь, отличавшийся исключительной физической силой и мощью: «бе бо велик и силен», по выражению летописца. Как и во всех предгосударственных и раннегосударственных обществах, фигура правителя наделялась у адыгов сверхъестественными, сакральными (то есть священными) чертами: его собственные сила и здоровье олицетворяли силу и могущество всего касожского рода; напротив, его неудачи и поражения самым непосредственным и неблагоприятным образом сказывались на судьбе всех его подданных. Физическая мощь Редеди должна была внушать его соплеменникам веру в успех предстоящей войны. Но Мстислав не уступал ему удалью и отвагой — русскому князю было что противопоставить касожскому богатырю.
«В те же времена, — рассказывает „Повесть временных лет“, — Мстислав был в Тьмуторокани и пошел на касогов. Услышав же о том, князь касожский Редедя вышел против него. И встали оба полка друг против друга, и сказал Редедя Мстиславу: „Чего ради станем губить дружину между собою? Но сойдемся бороться. И если ты одолеешь, то возьмешь мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все“. И отвечал Мстислав: „Так будет“. И съехались, и сказал Редедя Мстиславу: „Не оружием будем биться, но борьбою (то есть голыми руками. — А. К.)“».
Н. К. Рерих. Единоборство Мстислава с Редедей. 1943
Это был старый обычай, свойственный еще родоплеменному обществу, когда в единоборстве двух вождей решалась судьба враждующих племен. Это был и наиболее естественный, идущий из глубины веков способ передачи власти от одного вождя другому. Сильнейший получал все: власть, имущество, жену, детей побежденного. Мстислав принял вызов. Русский князь (а может быть, летописец, оставивший нам описание поединка) вкладывал и другой смысл в единоборство: это был еще и Божий суд, и христианский Бог должен был помочь своему чаду в схватке с варваром[57].
Летопись сохранила яркое описание самого единоборства двух князей: «И схватились бороться крепко, и долго боролись, и начал изнемогать Мстислав, потому что велик и силен был Редедя. И сказал Мстислав: „О Пречистая Богородица, помоги мне! Если одолею его, воздвигну церковь во имя Твое!“. И, сказав так, ударил им о землю, и вынул нож, и зарезал Редедю».
Ипатьевский список «Повести временных лет» прибавляет к этому некоторые кровавые подробности схватки: бросив своего противника оземь, Мстислав «вынул нож, ударил его ножом в гортань (в Хлебниковском списке: „в горло“. — А. К.), и так был зарезан Редедя»13.
Жестокость Мстислава была вполне оправдана обычаем: поверженный враг должен был умереть, пролив кровь. Подобные поединки, как отмечает современный исследователь, во многом носили ритуальный характер, и ритуал их был тщательно разработан и строго соблюдался. Мы можем судить об этом по былинам. Вот как, например, очень похоже на летопись описывается поединок былинного Ильи Муромца с его противником Сокольничком (оказавшимся нежданно-негаданно его сыном):
…Ухватились они да там в охабочку.