гов, Ярослав решительно повернул ладьи в древнюю днепровскую старицу, откуда начинался речной путь к Чернигову. Князь Мстислав, внимательно следивший за всеми передвижениями своего противника, немедленно выступил навстречу. В его войско, помимо приведенных им из Тьмуторокани хазар и касогов, входили и северяне, то есть черниговцы и жители тяготевших к Чернигову окрестных северских земель.
Войска сошлись у города Листвена, на берегу реки Белоус, правого притока Десны, примерно на середине пути между Любечем и Черниговом41. Эта небольшая крепость, расположенная у одного из волоков, контролировала подступы к Чернигову, обойти ее варяжское войско Ярослава не могло ни при каких обстоятельствах. «И была осень, и встретились тут», — констатирует летописец42.
Летописи содержат яркий рассказ о Лиственской битве. Сражение между варяжской дружиной Ярослава и касожско-хазарско-славянским воинством Мстислава Тьмутороканского началось ночью, в кромешную мглу и страшную осеннюю грозу.
«Мстислав же с вечера исполчил дружину, — читаем в „Повести временных лет“, — и поставил север (северян. — А. К.) в чело, против варягов, а сам встал с дружиной своей на крыльях. И наступила ночь; была тьма, молния, и гром, и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: „Поиде на не“ (или „Поиде на нь“, как в других списках, то есть „Пойдем на них“. — А. К.)»43.
Слова Мстислава своей лаконичностью напоминают грозный призыв его деда, князя Святослава Игоревича, обращавшегося к врагам со знаменитым: «Хочу на вы идти!» Но новгородско-софийские летописи (которые, как и в других случаях при описании событий времен Ярослава, существенно дополняют текст «Повести временных лет») по-другому передают обращение Мстислава к своему войску и вкладывают в его слова совсем иной смысл: «И рек Мстислав своим: „Поидем на них, то нам есть корысть“». «Корысть» здесь не просто выгода, а прежде всего добыча. Наверное, такой призыв скорее мог вдохновить его воинов.
Но более всего восхищение вызывает тщательно продуманное Мстиславом построение войска. Пожалуй, впервые в истории Руси летописец сообщает такие сведения, из которых виден конкретный замысел полководца и конкретный способ достижения им победы. Очевидно, что Мстислав сознательно ставил в центр своей позиции (в «чело», по военной терминологии Древней Руси) далеко не самую сильную часть своего войска — северян, которые только-только вошли в число его подданных. Собственную же свою дружину, проверенные в боях элитные хазарские и касожские части, он расположил по крыльям, то есть на флангах. Впоследствии такой прием будет применяться русскими полководцами довольно часто: слабый центр принимал на себя всю силу вражеского удара; ценой своих жизней стоявшие в «челе» воины сдерживали и притупляли удар, втягивали противника внутрь своих боевых порядков, и только затем в дело вступали наиболее боеспособные и сохранившие свежесть войска — им-то и выпадало разгромить противника. Но, применяя этот рискованный план, нужно было быть уверенным в том, что стоявшие в центре воины не дрогнут, не обратятся в бегство, иначе весь замысел был обречен на провал. Мстислав, вероятно, был уверен в стойкости черниговцев. И потому хладнокровно обрекал их на истребление. В его глазах это был единственный способ одержать победу над непобедимыми доселе норманнами. Очевидно, Мстислав знал их излюбленную тактику: варяги наступали сомкнутым строем, щит в щит — так называемым клином, или «свиньей». Они прорывали ряды нападающих, рассеивали и затем уничтожали их. Впоследствии точно так же будут действовать немецкие рыцари, и тактику Мстислава повторит в знаменитой битве на льду Чудского озера русский князь Александр Невский.
Как подлинный полководец, Мстислав учел и еще одно обстоятельство — ужасающие погодные условия. «Тогда ночь была вельми мрачна, — пишет об этом В. Н. Татищев, — гром, молния и дождь, того ради оба войска не хотели биться. Мстислав же елико храбр, толико хитр в войне был. Усмотря себе сие время за полезное, пошел вдруг со всем войском, и Ярослав противо ему»44.
Разработанный Мстиславом план блестяще осуществился. «И пошли Мстислав и Ярослав друг против друга, — читаем в „Повести временных лет“, — и сошлось чело северян с варягами, и принялись варяги рубить северян (в оригинале: „и трудишася варязи, секуще север“. — А. К.), и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и начал сечь варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна». Софийская первая и Новгородская четвертая летописи нагнетают напряженность в описании наиболее драматичного момента сражения: «И была ночь рябинной (грозовой. — А. К.), была тьма, и гром гремел, и молния, и дождь… И была сеча зла и страшна… и только когда молния сверкала, было мечи видно, и так друг друга убивали, и была гроза велика и сеча сильна»45. По сведениям (или догадке) В. Н. Татищева, исход сражения был решен личным вмешательством в битву князя Мстислава: «Первее варяги Ярославли, в челе стоя, напали на чело Мстиславле и уже многих северян порубили; крылья же оба, крепко бився, долго един другаго ни мало смять не мог. Мстислав, уведав, что северяне уступают, взяв часть войска с крыла, сам пошел и напал на варяг с великою храбростию…»
Это был первый случай в истории Киевской Руси, когда пришедшее с севера, из Новгородской земли, варяжское войско потерпело поражение в битве с южнорусским князем. Разгром дружин Ярослава оказался полным. Тела убитых варягов, равно как и тела порубленных ими черниговцев, остались лежать на поле брани, а остатки варяжского войска в панике бежали. В числе первых обратились в бегство и предводители — князь Ярослав и Якун. Летопись приводит красноречивую подробность этого бегства, ярко высвечивающую то отчаянное положение, в котором оказался незадачливый варяжский вождь: «Когда увидел Ярослав, что побежден, побежал с Якуном, князем варяжским, и потерял Якун тот луду златую». Это было больше чем поражение — это был позор (роскошное украшение, потерянное на поле брани и свидетельствующее о явной трусости варяжского князя, надолго осталось в памяти киевлян; автор Киево-Печерского патерика епископ Симон еще в XIII веке вспоминал Якуна Слепого как того самого человека, «иже отбеже от златыа луды, биася полком по Ярославе с лютым Мстиславом»).
Утром, на рассвете, осматривая поле брани, Мстислав с удовлетворением мог констатировать торжество своего замысла: груды валявшихся тел свидетельствовали не просто о его победе, но о том, что победа эта была достигнута благодаря точному расчету полководца. «Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: „Кто сему не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела“». «Своя дружина» Мстислава, напомним, состояла по большей части из хазар и касогов — как видим, князь дорожил ими куда больше, нежели своими сородичами — славянами черниговцами. Эти слова Мстислава, исполненные ничем не прикрытого цинизма и пренебрежения к своим единоплеменникам, не могут не оставлять в наших сегодняшних душах горький осадок. Но таков был сей князь — отчаянно храбрый, не жалеющий ни своей, ни чужой жизни, расчетливый, честный, благородный (в своем понимании этого качества), щедрый и внимательный к дружине и совершенно безразличный к жизни остальных своих подданных…
Тем временем Ярослав, Якун и прочие беглецы достигли наконец Новгорода. Здесь князь и его воеводы расстались друг с другом. Ярослав остался в городе, на этот раз не предприняв попытки укрыться где-нибудь за морем. Вероятно, урок, некогда преподанный ему Константином Добрыничем, пошел впрок и князь понял, что бегство не является для него лучшим выходом. Якун же поспешил восвояси, «за море». «И тамо умре», — добавляют летописи XV века.
Похоже, что трагедия у Листвена привела к оттоку варягов из Руси еще в одном, традиционном для них, направлении — в пределы Византийской империи. Византийский хронист Иоанн Скилица, правда явно путаясь в хронологии русских событий, рассказывает о некоем выходце из Руси Хрисохире (в переводе с греческого это имя означает «Златая Рука», «Златорукий»), родиче покойного князя Владимира, который между 1022 и 1025 годами (точный год неизвестен) явился к императору Василию II во главе многочисленного военного отряда. Русские наемники действовали явно в обход установленных еще в X веке договоренностей между Русью и Византией и, главное, не имели с собой особых грамот от киевского или какого-либо иного русского князя, в которых обычно указывалось число кораблей и воинов и давались определенные гарантии мирных намерений прибывших46. А потому власти империи отнеслись к ним с крайней настороженностью, и дело закончилось жестоким кровопролитием. «…Некий Хрисохир, родственник умершего (Владимира. — А. К.), — рассказывает Скилица, — собрав себе во товарищи восемьсот человек и взойдя с ними на суда, прибыл в Константинополь, будто бы намереваясь вступить в наемники. Когда же василевс повелел сложить оружие и только тогда явиться на встречу, он, не захотев этого, прошел через Пропонтиду (Мраморное море. — А. К.). Оказавшись у Авидоса и сразившись с ее стратигом, защищавшим побережье, и легко его одолев, он проплыл к Лемносу. Но там они, обманутые притворной договоренностью, были уничтожены флотом [морской фемы] Кивирреотов и [силами] Давида, родом из Охрида, — стратига Самоса, и Никифора Кавасилы — дуки Фессалоники»47.
Мы, к сожалению, не можем сказать ничего определенного о воинах, погибших у острова Лемнос, равно как и об их предводителе Хрисохире: имя последнего не встречается в русских или иных источниках. Не известно, откуда именно прибыли они к Константинополю — из Киева или, может быть, из более близкой Тьмуторокани, куда направлялись и почему попытались прорваться в Эгейское море, а не повернули назад, на Русь. Историки справедливо усматривают в этих событиях частный конфликт, не оказавший серьезного влияния на характер русско-византийских межгосударственных отношений: очевидно, что Хрисохир и его товарищи действовали на свой страх и риск, а не представляли интересы кого-либо из тогдашних правителей Руси. Их появление у стен Константинополя, напротив, могло быть вызвано смутами и междоусобицами, потрясавшими в то время Русское государство