48. Можно предположить, что Хрисохир либо находился во враждебных отношениях с князем, которому прежде служил, либо порвал с ним по какой-то иной причине. Во всяком случае, он не смог воспользоваться его поддержкой при переходе на службу к византийскому императору, как это бывало в других случаях. Но если так, то его появление в Византии могло явиться следствием поражения дружин Ярослава в войне с Мстиславом: не имея возможности повернуть назад (ибо на Днепре хозяйничали посадники Мстислава, а Ярослав бежал к Новгороду), Хрисохир и его спутники предпочли уйти в Византию, а когда им не удалось поступить там на службу к императору ромеев, попытались прорваться в Малую Азию, где были расквартированы их соотечественники, варяги и русы, которые несли службу империи, в частности в феме Фракисиев49. Враждебное же отношение к ним со стороны императора могло объясняться какими-то договоренностями на этот счет, существовавшими между Византийской империей и союзником императоров — князем Мстиславом Тьмутороканским.
Но что оставалось делать самому Ярославу? Вспомним, что однажды, а именно в 1018 году, он уже оказывался в подобном положении. Тогда его выручили новгородцы, точнее, собранное ими серебро. Однако после расправы над Коснятином Ярослав едва ли мог надеяться на их помощь и материальную поддержку. Да и повторять пройденное всегда труднее, ибо движение по кругу чревато потерей смысла и целей самого движения. Наверное, князь лихорадочно готовил новое войско, опять собирал деньги, снаряжал очередное посольство к норманнам (хотя оно могло отправиться в путь только весной), продумывал хитроумные ходы, которые могли бы помешать Мстиславу воспользоваться плодами своей победы… Но он явно недооценил Мстислава, меряя его обычными мерками князей того времени, если ждал, что тот продолжит с ним войну за Киев.
Находясь в Новгороде, Ярослав, по-видимому совершенно неожиданно для себя, получил от Мстислава послание, исполненное не угроз или брани, но слов братской любви, давно уже позабытых Владимировичами. «Садись в своем Киеве, — говорилось в послании, текст которого передает летопись, — ты еси старейший брат, а мне будет эта сторона».
Предложение Мстислава предусматривало раздел Руси на две почти равные части. Киев отходил Ярославу (недобро встреченный киевлянами Мстислав не претендовал на него), сам же тьмутороканский князь получал «эту сторону» Днепра, то есть все Левобережье.
Трудно сказать, как должен был расценить такое письмо Ярослав — то ли как спасительную для себя уступку со стороны брата, как сохранение за собой половины своих прежних владений, то ли как неслыханный грабеж, как покушение на такую же половину принадлежащей ему земли. Во всяком случае он не ответил Мстиславу ни согласием, ни отказом и более года тянул с принятием окончательного решения. «И не смел Ярослав идти в Киев, пока не умиряться, — сообщает летописец. — И сел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде». Единственное, что сделал Ярослав, получив известие об отказе своего брата от Киева, так это отправил туда своих бояр, наместников, которые в течение нескольких последующих лет правили стольным градом Руси вместо него[58]. По существу, это означало принятие им предложенных условий.
Печать князя Изяслава с его портретом и княжеским знаком. 1076–1096
Все это время Ярослав находился преимущественно в Новгороде — городе, который на десятилетие стал его подлинной столицей. Здесь, вероятно, в том же 1024-м или в начале 1025 года родился его второй сын от Ингигерд Изяслав, получивший в крещении имя Дмитрий, — будущий великий князь Киевский50.
Никаких сведений за следующий, 1025 год летописи не содержат — более того, сам этот год в них пропущен (следующая летописная статья датирована 6534 [1026] годом). Едва ли это можно объяснить каким-то сбоем в хронологии — скорее, здесь действительное бездействие Ярослава, которому приходилось приспосабливать свою политику к изменившимся условиям. Привычный для него путь поиска наемников в скандинавских странах стал давать сбои: как раз весной 1025 года глухая неприязнь между Кнутом Великим и Олавом Харальдссоном переросла в открытую вражду, в которую вскоре оказался втянут еще один союзник Ярослава на севере — Энунд-Якоб Шведский. Летом того же года, опасаясь вторжения англо-датских войск, Олав вынужден был собирать под свои стяги всех норвежцев, сохранявших ему верность. Противники же Олава собирались под знаменами Кнута Могучего. И тем и другим становилось уже не до Ярослава, приток наемников на Русь на время иссяк.
Тем не менее за год или за два Ярослав вновь сумел собрать многочисленное войско («воинов многих»). Летописи ничего не говорят о составе его войска, поэтому мы не знаем, входили ли в него на сей раз новгородцы или нет. Очевидно, что основу войска составляли дружина князя Ярослава, в которой по-прежнему преобладали наемники-варяги, а также те пришлые скандинавы, которые появились на Руси еще в 1020 году вместе с Ингигерд и Рёгнвальдом и несли службу в Альдейгьюборге (Ладоге) и других северных городах.
Только в 1026 году, с наступлением весны51, Ярослав выступил наконец в очередной свой поход на юг. На этот раз он благополучно достиг Киева, и здесь, близ Киева, в городе Городце, на противоположной, «Мстиславовой» стороне Днепра, состоялась его встреча с братом. Примирение произошло на тех самых условиях, которые были продиктованы Мстиславом двумя годами раньше: «Ярослав… пришел к Киеву, — сообщает „Повесть временных лет“, — и створил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепр Русскую землю: Ярослав получил эту сторону, а Мстислав ту; и начали жить мирно и в братской любви, и престали усобица и мятеж, и была тишина великая на земле»52.
В первый раз встречаем мы в летописи эту формулу «великой тишины» и мира: «…и уста усобица и мятеж, и бысть тишина велика в земли». И в самом деле, Городецкий мир завершил собой бесконечно долгое десятилетие тягостной смуты и междоусобицы, потрясшей Русское государство. Он подвел черту под целой эпохой в жизни не только самого князя Ярослава Владимировича, но и всей Руси. Ценой уступки половины своих владений Ярослав получил наконец долгожданный мир и более того — обрел надежного союзника, на слово которого, как оказалось, мог всецело положиться.
Городецкий мир просуществовал недолго — всего десять лет, с 1026 по 1036 год (год смерти Мстислава). Однако его значение в истории Древней Руси очень велико. Пожалуй, не будет преувеличением, если мы скажем, что в какой-то степени он предопределил будущие различия в исторических судьбах всего Правобережья и Левобережья Руси. Ростовские, суздальские и муромские земли, то есть вся Северо-Восточная Русь, будущая Великороссия, кажется, именно с этого времени начинают тяготеть не к Киеву, но к более близкому для себя Чернигову (не случайно Чернигов — наравне с Киевом, а отчасти и в противовес Киеву, займет столь важное место в географии русских былин). Более того, временный раскол Киевской Руси на две части по территориальному признаку, по «ту» и «эту» сторону Днепра, в какой-то степени предвосхитит будущее разделение единого Древнерусского государства на Великороссию и Малороссию. По крайней мере, в зародыше, в потенции такая возможность была в нем заложена.
Некоторые черты будущей политической истории Киевской Руси предвосхищало и падение на время действия Городецкого мира роли Киева как единого центра и столицы Русского государства. Стольным городом Мстислава стал Чернигов. Ярослав же пребывал преимущественно в Новгороде, доверив управление Киевом своим наместникам. Разумеется, он вполне осознавал значение Киева — по-видимому, в эти годы в Киеве уже начиналось то знаменитое строительство, о котором летописец рассказывает под 1037 годом. Киев оставался и номинальной столицей государства Ярослава, и потенциальной столицей всей Русской земли, державы Владимира, наследниками которого выступали и Ярослав, и Мстислав. Но в реальности ни тот ни другой не желали сделать его местом своего постоянного пребывания.
Ярослав Мудрый. Царский титулярник. 1672
Наконец, Городецкий мир, вероятно, впервые в политической практике Киевской Руси закрепил принцип «старейшинства» старшего брата над младшим. Прежде старший брат, кажется, не получал заведомого преимущества при разделе отцовских владений.
В биографии же самого Ярослава Городецкий мир сыграл двойственную роль. С одной стороны, его условия зафиксировали последствия тяжелейшего поражения новгородского князя — и как полководца, и как политика. Территориальные уступки, на которые он был вынужден пойти ради заключения этого мира, кажутся беспрецедентными даже по меркам самого Ярослава, притом что мы знаем, как относился он к такому способу разрешения конфликтов. Но с другой стороны, Городецкий мир и последовавшие за ним события ярко высветили характерную черту Ярослава как политика — его умение извлекать выгоду даже из собственного поражения. Заключив на невыгодных для себя условиях мир с прежним врагом, он сумел очень скоро не только укрепить свою власть над доставшейся ему территорией, но и использовать силы всей Руси (то есть и свои, и брата) для достижения собственных целей и увеличения собственной власти и собственного международного авторитета. Именно со времени заключения Городецкого мира начинается торжество Ярослава как политика и полководца, начинается тот отрезок его жизни, который и дал ему право на уникальное в русской истории прозвище Мудрый. В конце концов, ему удастся отвоевать все те земли, которые он потерял (в том числе восстановить под своей властью единство государства), и, более того, вознести авторитет правителя Руси, киевского князя, на небывалую доселе высоту.
Глава восьмая. На пути к единодержавию
Ближайшие восемь-десять лет после заключения Городецкого мира Ярослав провел преимущественно в Новгороде. Конечно, Киев оставался столицей его державы, но при жизни Мстислава он не спешил избирать его местом своего постоянного пребывания: по-видимому, опасаясь столь близкого соседства с братом. Не случайно скандинавские саги знают Ярослава исключительно как «конунга Хольмгарда» (Новгорода): именно здесь князь проводил все то время, что не было занято военными походами, именно здесь пребывала и его супруга Ирина-Ингигерд. Авторы известной нам «Пряди об Эймунде» полагали, что «конунг Ярицлейв» и вовсе утратил права на «Кэнугард» (Киев) и вернул их себе лишь после смерти своего брата «конунга Вартилава», что, может быть, отражает реальные припоминания об утверждении власти князя Ярослава Владимировича над всей Русской землей после смерти Мстислава Тьмутороканского.