Семейная жизнь Ярослава в эти годы складывалась вполне благополучно. Несмотря на вспыхивающие время от времени бурные ссоры (об одной из них речь шла в предыдущих главах книги), княгиня добросовестно исполняла свой супружеский долг, исправно принося Ярославу здоровое и полноценное потомство. В 1027 году на свет появился третий сын Ирины, названный Святославом, а в крещении — Николаем. Под 1030 годом летописи сообщают о рождении четвертого сына, Всеволода, получившего в крещении имя Андрей. Обоим княжичам в будущем суждено было сделаться великими князьями киевскими и дать начало двум могучим ветвям рода Рюриковичей. Рождение дочерей считалось событием менее значимым и потому, как правило, не удостаивалось упоминаний летописца (только в «Истории» В. Н. Татищева под 1032 годом отмечено рождение неназванной по имени «дщери» князя Ярослава). Но мы знаем, что у князя росло несколько дочерей (на знаменитой фреске Киевской Софии были изображены четыре, а возможно, даже пять), и большинству из них также была уготована завидная участь. В глазах людей Средневековья обилие детей приобретало особый смысл и воспринималось не иначе как явственное свидетельство Божией благодати, почивающей на княжеской чете.
Под 1028 годом летописи отметили необычное явление на небе: «Знамение змиево явися на небеси, яко видети всей земли». Знамение наблюдалось и в Киеве, и в Новгороде (известие о нем единственное, отмеченное Новгородской первой летописью за пятнадцатилетний промежуток между 1021 и 1037 годами, все остальные летописные статьи оставлены здесь пустыми1). При виде необыкновенного змия, явившегося на небе, князя не могли не охватить тревожные предчувствия: Священное Писание рассматривало явления такого рода как ясные признаки грядущего конца света, к которому каждый христианин должен быть постоянно готов. Так само небо лишний раз напоминало князю о неотвратимости Божьего суда, на котором ему, наравне с прочими смертными, предстояло держать ответ за все, содеянное в этой жизни…
Но пока надлежало думать более о земном, нежели о небесном. Надо сказать, что князь Ярослав как нельзя лучше сумел использовать ту «великую тишину», которая наступила в Русской земле после его примирения с Мстиславом. Ход событий, несомненно, благоприятствовал ему. Внутренние усобицы остались позади, внешние враги избегали нападать на Русь. «Мирно бысть» — такая запись появляется в «Повести временных лет» под 1029 годом, и это в первый раз за полтора десятилетия, наполненного войнами и кровопролитием.
Фреска из собора Святой Софии в Киеве, представляющая дочерей Ярослава Мудрого. XI в.
Городецкий мир и распад державы Владимира на две части, помимо прочего, означал раздел на составляющие прежде единой политики Владимира. Ярославу как новгородскому и киевскому князю достались северное и западное направления внешней политики его отца, Мстиславу — южное и восточное. Это оказалось на руку Ярославу: решая собственные задачи, он мог не оглядываться на тылы. Его младший брат взвалил на свои могучие плечи заботы об обороне Руси на самом ответственном направлении — со стороны Степи. Судя по молчанию летописей, ему не пришлось воевать с печенегами — этим грозным бичом Руси прошлых лет. Вероятно, еще в бытность тьмутороканским князем Мстислав сумел заключить с ними мир, и теперь плодами этого мира в полной мере мог воспользоваться Ярослав. К тому же как раз с конца 10-х годов XI века среди печенегов началась междоусобица, связанная с принятием ими ислама2.
Летописи не слишком подробно освещают этот отрезок его жизни, оставляя в тени многие важнейшие его деяния. К счастью, в нашем распоряжении имеются свидетельства иностранных источников, из которых явствует, что Ярослав проводил в эти годы очень активную, наступательную внешнюю политику. Его таланты дипломата и политика раскрылись наконец в полную силу. События в соседних с Русью землях не всегда принимали благоприятный для него оборот, но Ярослав всякий раз находил смелые и неординарные ходы и старался использовать все происходившее в своих интересах. И почти всякий раз ему сопутствовал успех.
Начать, пожалуй, следует со скандинавской политики Ярослава, о которой уже много говорилось на страницах книги. Времена изменились — и отношения русского князя со скандинавским миром как бы зеркальным образом отразили прежнее положение вещей, при котором Ярослав выступал в незавидной роли просителя военной помощи для решения собственных внутренних проблем. Теперь, напротив, он готов был оказывать щедрую, хотя, наверное, и не бескорыстную, помощь своим скандинавским союзникам и сам активно вмешивался во внутренние дела их стран.
Неизвестный художник. Кнут Великий. 1320
Так, в 1029 году князь Ярослав приютил в Новгороде своего свояка, конунга Олава Харальдссона, которому пришлось на время покинуть Норвегию. Его война с Кнутом Великим закончилась самым плачевным образом: несмотря на то что в морском сражении у реки Хельги шведско-норвежскому войску во главе с конунгами Олавом и Энундом сопутствовал успех и (во многом благодаря находчивости и умелым действиям Олава) потерь удалось избежать, общее превосходство Кнута, двинувшего в Норвегию неисчислимую рать, оказалось подавляющим. Энунд вскоре отвел свои войска в Швецию, и Кнут фактически беспрепятственно подчинил себе Норвегию. На тинге в Трондхейме он был провозглашен конунгом. Правителем страны Кнут назначил своего племянника, норвежского ярла Хакона Эйриксона. Население повсюду приносило клятвы верности Кнуту, который направо и налево щедро раздавал английское серебро; для пущей убедительности Кнут брал в заложники сыновей или других близких родичей местных бондов, пользовавшихся влиянием в той или иной области Норвегии. Зимой 1028/29 года против Олава выступило уже многочисленное норвежское войско во главе с ярлом Хаконом и сыновьями могущественного Эрлинга Скьяльгссона, убитого незадолго до того людьми Олава. Сил для сопротивления у последнего не было, бонды отказали ему в поддержке. Оставалось бежать. Олав бросил свои корабли и пешком отправился на восток, в Швецию, где провел весну 1029 года у местного хёвдинга (знатного мужа) Сигтрюгга. «Когда наступило лето, конунг стал собираться в дорогу, — рассказывает Снорри Стурлусон. — Он раздобыл корабль и двинулся в путь. Он нигде не останавливался, пока не приплыл на восток в Гардарики к Ярицлейву конунгу и его жене Ингигерд»3.
Неизвестный художник. Магнус Добрый
С Олавом было тогда немного людей (древнейшая «Сага об Олаве Святом» называет поименно двадцать одного человека из числа тех, кто сопровождал конунга до Швеции, но это, наверное, далеко не все). Часть людей Олав оставил в Швеции, у Сигтрюгга, в том числе свою жену Астрид и дочь Ульфхильд (или Гуннхильд). Зато конунг взял с собой на Русь пятилетнего сына Магнуса. Этот будущий норвежский конунг и герой саг, вошедший в историю Норвегии под именем Магнуса Доброго, был незаконнорожденным сыном Олава: его мать, некую Альвильд (Альвхильд), саги называют рабыней и прачкой «королевы Астрид». Тем не менее Олав горячо любил сына и, по-видимому, считал его своим законным наследником. Об этом свидетельствовало само имя Магнус, дотоле не встречавшееся в Норвегии. По словам авторов саг, оно было дано мальчику скальдом Сигватом Тордарсоном в честь знаменитого императора франков Карла Великого (по-латински Carolus Magnus), «лучшего человека на всем белом свете».
Русский князь «хорошо принял» Олава и его спутников и «предложил ему остаться у него и взять столько земли, сколько Олаву конунгу было надо для содержания его людей (эта фраза вполне традиционна для саг; очевидно, речь шла не столько о наделении конунга землей, сколько о назначении на его содержание доходов с определенных земель. — А. К.). Олав конунг принял его предложение и остался там». И пребывал Олав в Хольмгарде (Новгороде) «в доброй милости и большом почете, как и должно было быть».
Скандинавские саги немногое сообщают о его пребывании на Руси. Да и продлилось оно совсем недолго. Летом 1029 года Олав прибыл в Хольмгард, а уже следующей зимой, «вскоре после йоля» (Рождества), засобирался на родину. Поздней осенью того года ярл Хакон утонул на обратном пути из Англии, куда он ездил за своей невестой: его корабль попал в бурю, и все, кто был на корабле, погибли. Когда весть об этом достигла Норвегии, на Русь поспешил бывший приближенный Олава Бьёрн Окольничий (или Бьёрн Толстый). В самое празднование йоля (то есть в 20-х числах декабря 1029 года) он прибыл в Новгород и рассказал о случившемся Олаву. Между прочим, сообщил он и о том, что очень многие в Норвегии по-прежнему не хотят видеть Олава на престоле, а сыновья Эрлинга Скьяльгссона, Эйнар Брюхотряс и другие могущественные мужи поклялись и вовсе убить его. Олав должен был призадуматься. Рассказывают, что он не исключал для себя возможности остаться на Руси, тем более что об этом настойчиво просил его Ярослав. «Ярицлейв конунг и его жена Ингигерд предлагали Олаву конунгу остаться у них и стать правителем страны, которая называется Вульгария (Болгария? — А. К.)», — свидетельствует Снорри Стурлусон. И добавляет: «Она составляет часть Гардарики, и народ в ней некрещенный». Трудно сказать, шла ли речь действительно о намерениях князя Ярослава покорить Волжскую Булгарию с помощью норманнской дружины во главе с Олавом или название Вульгария попало в текст саги как синоним некой неведомой языческой страны, что кажется более вероятным. Во всяком случае, после совета со своими людьми Олав отказался от этого заманчивого предложения. «У конунга была также мысль сложить с себя звание конунга и поехать в Иерусалим или другие святые места и принять обет послушания, — продолжает свой рассказ Снорри. — Но чаще всего он думал о том, нельзя ли как-нибудь вернуть свои владения в Норвегии». Окончательное решение пришло внезапно, во сне. Однажды ночью Олав увидел сон, показавшийся ему пророческим: ему явился его предшественник на норвежском престоле — знаменитый конунг Олав Трюггвасон, который призвал его оставить всякие колебания и немедленно отправиться в путь. Сборы