оказались недолгими, и уже зимой Олав со своими людьми покинул Новгород.
По словам авторов саг, «конунг Ярицлейв» противился решению Олава и согласился отпустить его в Норвегию лишь после того, как тот рассказал ему о своем чудесном виде́нии. Вероятно, это лишь благочестивая легенда, сложившаяся в те времена, когда Олав Святой был канонизирован Церковью, а Олав Трюггвасон почитался норвежцами как первый креститель их страны. Но Ярослав и в самом деле мог опасаться за судьбу своего гостя. Возвращение Олава на трон, несомненно, было в его интересах, но как искушенный политик он, в отличие от самого Олава, по-видимому, отдавал себе отчет в том, что время для этого пока не наступило: слишком свежи в Норвегии воспоминания о деспотизме и жестокости конунга, а главное — новые правители страны, датчане, еще не успели скомпрометировать себя в глазах подданных-норвежцев. Лучше было бы выждать, дождаться неизбежного колебания в настроениях бондов и лишь тогда начинать действовать. Наверное, именно это пытались растолковать Ярослав и Ингигерд норвежскому изгнаннику, но Олав проявил упорство и не захотел ждать. Внезапная гибель ярла Хакона показалась ему удобным поводом для возвращения на престол.
И Ярослав не замедлил оказать ему самую существенную помощь. «Сразу после йоля, — рассказывает Снорри, — конунг стал собираться в путь. У него было тогда около двух сотен людей. Ярицлейв конунг снабдил их всех лошадьми (в другом переводе: вьючными животными. — А. К.) и всем необходимым снаряжением. Когда конунг собрался, он отправился в путь. Ярицлейв конунг и его жена Ингигерд проводили его с большими почестями. Своего сына Магнуса он оставил у Ярицлейва конунга»4.
По льду Олав со своим отрядом добрался до «берега моря» — скорее всего, до Ладоги, где скандинавы обычно пересаживались со своих морских кораблей на речные суда, и наоборот. Весной, когда море освободилось ото льда, Олав стал снаряжать корабли и с началом навигации вышел в море. Вскоре он уже был в Швеции, у конунга Энунда, который также оказал ему помощь и дал небольшое войско в четыре сотни человек. Более существенную подмогу прислали сами норвежцы: всего, по сведениям Снорри, войско Олава насчитывало «более тринадцати сотен человек», включая лесных разбойников и всякий сброд, и «это тогда считалось большим войском». Но противников конунга оказалось во много раз больше: против него поднялась едва ли не вся страна, и когда Олав и его люди добрались до Стикластадира (в центральной Норвегии), они встретили огромное войско бондов. «Никто в Норвегии раньше не видел такой рати!» — восклицает Снорри. 29 июля (по другим данным, 30 августа) 1030 года5 в битве при Стикластадире конунг Олав Харальдссон погиб, а войско его было разбито. Власть над Норвегией принял Свейн, сын Кнута Великого от наложницы, который не участвовал в битве, но зато мог использовать всю мощь и все влияние своего могущественного отца. Говорили, правда, что Норвегией заправлял не столько он сам, сколько его мать, бывшая наложница Кнута, Альвива, очень скоро вызвавшая крутостью своего нрава ненависть большинства норвежцев.
Вскоре после смерти Олава, как это нередко бывает, отношение к нему в Норвегии совершенно переменилось. Недовольные засильем датчан норвежцы открыто стали говорить, что конунг Олав — святой. Летом 1031 года, ровно через год и пять дней после битвы при Стикластадире, гроб с его телом выкопали из земли и освидетельствовали: мощи оказались нетленными; за прошедшее время у конунга, словно у живого, отросли волосы и ногти. По желанию народа гроб с телом внесли в церковь Святого Климента в Нидаросе (Тронхейме), и вскоре возле него начали происходить различные чудеса, рассказы о которых стали собирать и записывать. Вероятно, тогда вспомнили и о чуде, которое Олав Святой совершил в Новгороде: рассказывали, будто у сына одной знатной вдовы в горле вскочил огромный нарыв, так что «мальчик не мог ничего есть, и считали, что дни его сочтены. Его мать пошла к Ингигерд, жене конунга Ярицлейва… и показала ей сына. Ингигерд сказала, что она не может его вылечить. „Пойди к Олаву конунгу, — говорит она, — он здесь лучший лекарь, и попроси его рукой коснуться того, что болит у твоего сына“… Конунг взял кусочек хлеба, размочил его и положил крестом себе на ладонь. Потом он положил этот кусочек хлеба мальчику в рот, и тот его проглотил. У мальчика сразу прошла боль, и через несколько дней он был совсем здоров… Сначала думали, что у Олава конунга просто искусные руки, какие бывают у тех, кто владеет искусством лечить, но потом, когда все узнали, что он может творить чудеса, поняли, что это исцеление было подлинным чудом». Так рассказывал Снорри Стурлусон.
Еще об одном чуде, совершенном в Новгороде, упомянул в своей висе об Олаве Святом знаменитый исландский скальд Сигват Тордарсон, который привел и имя исцеленного: «Досель не истлела прядь, что в Гардах… болесть сняла с Вольдамара»6. Та заметная роль, которую отводит предыдущий рассказ о чуде святого Олава княгине Ингигерд, а также само имя исцеленного — Вальдамар, то есть Владимир (заметим, княжеское имя!), — позволяют предположить, что исцеленным оказался не кто иной, как девятилетний сын князя Ярослава и княгини Ирины-Ингигерд, княжич Владимир. Во всяком случае, другого Вальдамара в Новгороде в это время источники не знают.
После гибели Олава Святого князь Ярослав Владимирович отказался признать права Свейна на норвежский престол. Он предоставил убежище сторонникам погибшего конунга, вынужденным бежать из страны после разгрома при Стикластадире. Так, по свидетельству саг, на Руси укрылись единоутробный брат Олава, пятнадцатилетний Харальд Сигурдарсон (будущий знаменитый конунг Харальд Суровый Правитель), ярл Рёгнвальд Брусасон, а также другие люди конунга, уцелевшие при битве. О подвигах конунга Харальда в Византии, прославивших его имя во всем скандинавском мире и на Руси, нам еще предстоит говорить на страницах этой книги, пока же заметим, что и Харальд, и его люди в течение нескольких лет находились на службе у «конунга Ярицлейва» и принимали участие в его многочисленных войнах.
Монета Харальда Сурового. XI в.
По-видимому, признал Ярослав и святость конунга Олава, столь явно проявившуюся при исцелении его сына. Мы знаем, что в Новгороде уже в XI веке была построена церковь Святого Олава, которую более поздние летописцы называли «варяжской божницей»7. Ее посещали не только варяги, но и коренные новгородцы, а особенно новгородки. Время от времени в церкви совершались различные чудеса, сведения о которых попадали в жизнеописания святого конунга. Имя норвежского святого упоминается и в одной русской молитве (обращенной к Святой Троице), составленной в XI веке и сохранившейся во многих рукописях XIV–XVI веков8.
С Норвегией же Ярослав разорвал всякие, в том числе и торговые, отношения. «Было немирье между Свейном, сыном Альвивы, и Ярицлейвом конунгом, потому что Ярицлейв конунг считал, что норвежцы изменили святому Олаву конунгу, и некоторое время не было между ними торгового мира», — читаем мы в сборнике саг, называемом «Гнилой кожей». Отсутствие «торгового мира» означало, что купцы, прибывшие из враждебной страны, не были защищены законом: местные жители могли совершенно безнаказанно избить, ограбить или даже убить их. Опасаясь за свою жизнь, норвежцы почти совсем перестали ездить на Русь. Исключение составляли лишь те беглецы, которые искали покровительства у князя Ярослава.
Магнус, сын Олава Святого, был усыновлен Ярославом и Ингигерд. Он воспитывался в Новгороде до одиннадцатилетнего возраста, Ярослав держал его при себе наравне со своими родными сыновьями и, вероятно, именно в нем видел законного наследника норвежского престола и будущего проводника своей политики в северном регионе. Скандинавская «Сага о Магнусе Добром» сообщает некоторые яркие подробности пребывания будущего норвежского конунга на Руси, изображая его, что вполне естественно для саги, как исключительно ловкого и не по годам отважного юношу. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что подробности эти носят, скорее всего, чисто литературный характер.
«Часто забавлялся он в палате конунга и был ловок во многих играх и упражнениях, — рассказывается в „Гнилой коже“. — Он очень ловко ходил на руках по столам и показывал в этом большое уменье, и много было людей, которым нравилось, что он так быстро стал таким ловким. Один дружинник, довольно пожилой, невзлюбил его, и однажды, когда мальчик тот ходил по столам и подошел к этому дружиннику, он подставил ему руку и свалил его со стола и сказал, что не хочет [терпеть] его дерзости. Люди судили об этом по-разному: одни были за мальчика, другие — за дружинника. И в тот же вечер, когда конунг ушел спать, мальчик тот остался в той палате, и когда дружинники те остались там и пили, Магнус подошел к тому дружиннику, и был у него в руке топорик, и ударил он насмерть дружинника того». Среди людей, бывших в палате, разгорелся спор: убить ли Магнуса на месте или отвести к князю. «Тогда взял один мальчика того на руки и побежал в дом, где спал конунг, и бросил его там на постель конунга и сказал: „В другой раз стереги получше своего жеребенка“». Сага рассказывает, что, когда князь узнал, как было дело, он будто бы рассмеялся и, обращаясь к Магнусу, произнес такие слова: «Дело, достойное конунга, приемыш (в другом переводе: „Королевская работа, приемыш“. — А. К.)… Я уплачу за тебя виру». «После того договорился он с родичами убитого и заплатил сразу же выкуп (один из списков саги добавляет: в тройном размере. — А. К.). А Магнус находится в дружине конунга и воспитывается с великой любовью, и его тем больше любили, чем он становился старше и разумнее»9.
Исследователи давно уже обратили внимание на сходство рассказа о Магнусе с рассказом о пребывании на Руси половиной столетия раньше еще одного норвежского конунга — юного Олава Трюггвасона: как и Магнус, Олав совершает убийство в Хольмгарде, причем в рассказе также фигурирует топорик; как и Магнуса, Олава спасает от убийства вмешательство княжеской власти (только не князя, а княгини). «Взаимозависимость рассказов об Олаве и о Магнусе очевидна, — пишет современная исследовательница скандинавских саг. — Перед нами типичный случай заимствования и переноса сюжета из одного произведения в другое. Можно лишь гадать, с каким из двух юных конунгов — Олавом или Магнусом — произошли (и произошли ли вообще?) описанные события»