На сей раз Ярослав не ограничился установлением даннических отношений. К западу от Чудского озера, на реке Амовже (по-эстонски — Эмайыги), на месте разрушенного русскими же войсками чудского поселения, он поставил город, который укрепил земляным валом и деревянным острогом16, и назвал «в свое имя» — Юрьев (Юрий, или, точнее, Гюргий, — русское произношение имени Георгий; соответственно, и город в большинстве списков летописи называется не Юрьев, а Гюргев). «И велел во оной от всея земли дань приносить», — свидетельствует В. Н. Татищев17. Этому городу предстояло надолго стать опорным пунктом русского влияния во всей Чудской земле. Как известно, в XIII веке Юрьев был завоеван рыцарями Ливонского ордена и с того времени получил название Дерпт. Ныне это город Тарту в Эстонии.
Выступая в поход на чудь, князь Ярослав не мог не пройти через территорию Псковского княжества, которым, напомню, правил его брат Судислав. Летопись никак не отмечает это обстоятельство и не упоминает имени Судислава, что, очевидно, лишний раз свидетельствует о незначительной роли, которую играл этот князь в происходивших событиях. По-видимому, Ярослав мог попросту не принимать его в расчет.
В качестве новгородского князя Ярослав активно действовал и на других традиционных для Новгорода направлениях: в Карелии, Заонежье, Подвинте. Здесь его политика отличалась заметным своеобразием. Так, Ярослав посчитал выгодным для себя сохранение особого полусамостоятельного Ладожского «ярлства» на севере Новгородской земли. По-видимому, до 1050 года, года смерти супруги Ярослава Ирины-Ингигерд, оно управлялось скандинавскими правителями, признававшими верховную власть «конунга Ярицлейва». Ярл Рёгнвальд Ульвссон, поставленный правителем Ладоги по настоянию самой Ингигерд, умер около 1030 года, оставив двоих сыновей — Ульва и Эйлива. Последний получил от Ярослава владения своего отца. «У него тоже было много норманнов, и он давал им жалованье по договору. Это звание ярла давалось для того, чтобы ярл защищал государство конунга от язычников», — свидетельствует сага18.
Надо полагать, Ярослава вполне устраивало подобное положение вещей. Ладожское «ярлство» представляло собой своего рода буферную зону между собственно Русью и скандинавскими землями. Правители Ладоги со своими вооруженными отрядами участвовали в войнах Ярослава и, кроме того, действовали в пользу новгородского князя в прилегающих областях севера Восточной Европы. Судя по показаниям скандинавских саг, какие-то правители-скандинавы сидели и в более мелких городках Ладожской земли, например в некоем Алаборге, местонахождение которого остается неясным (полагают, что это один из населенных пунктов в нижнем течении реки Олонки, на восточном берегу Ладожского озера). Они, в свою очередь, признавали власть правителя Альдейгьюборга, то есть Ладоги19.
Со второй половины XI века сведения о Ладоге исчезают из скандинавских саг и, наоборот, вновь появляются в русских летописях20. Смерть Ирины освободила Ярослава от каких-либо обязательств в отношении этого города, к тому же он перестал нуждаться в услугах наемников-скандинавов. С этого времени Ладога управлялась посадниками киевского (позднее — новгородского) князя.
Летописи отмечают и другие походы новгородских дружин на север и северо-восток от Новгорода — вероятно, в них также принимали участие наемники-норманны. Далеко не все из этих походов заканчивались успешно. Так, полагают, что как раз о подобном походе, возглавляемом неким Улебом, сообщают новгородско-софийские летописи под 1032 годом: «…Тогда же Улеп изыде из Новагорода на Железные Врата, и пять (обратно. — А. К.) мало их прииде»21. Во всяком случае, такой вывод можно сделать, если помещать эти Железные Врата, вслед за большинством исследователей, на севере Восточной Европы: в устье Северной Двины22 или еще дальше, в Предуралье23 (определенно писал об этом В. Н. Татищев, по сведениям которого поход был направлен в земли югры, или югдор, — предков нынешних хантов и манси: «Новгородцы со Улебом ходили на Железныя врата, но бысть нещастие, побеждены были новгородцы от югдор»24).
Загадочная фигура предводителя похода, Улеба (имя которого более не упоминается в источниках), не могла не привлечь к себе внимание исследователей. В нем видели либо некоего князя, представителя династии Рюриковичей, либо норманнского наемника, а именно Ульва, сына ярла Ладоги Рёгнвальда Ульвссона, исчезнувшего по неизвестным причинам со страниц саг25. Впрочем, существует и иной взгляд на направление действий новгородцев: учитывая, что Железными Вратами на Руси и за ее пределами нередко называли Дербенд (в нынешнем Дагестане), полагали, будто Улеб и его товарищи совершили поход на Кавказ, где, судя по данным восточных источников, в начале 30-х годов XI века действительно проявляли активность некие русские военные отряды (см. об этом ниже). Однако едва ли новгородцы могли уйти так далеко от своего родного города.
Надо сказать, что в Новгороде определенно знали о существовании Железных ворот (тех самых, что, согласно легенде, поставил в глубокой древности величайший воитель мира Александр Македонский против нечестивых народов Севера Гога и Магога где-то поблизости от северных границ своей земли26). Походы в область югры и Заволочье (Подвинте) новгородские князья совершали и позднее: так, весной 1079 года туда ходил князь Глеб Святославич, внук Ярослава Мудрого; поход этот также окончился трагически — сам князь Глеб погиб, а его спутники бесславно вернулись домой27.[60]
Цель этого и подобных ему военных предприятий вполне очевидна: новгородцев манили пушные богатства Русского Севера. Пушнина была тем товаром, который более всего ценился на рынках и Запада, и Востока и торговля которым приносила баснословные барыши. В конце концов новгородцам удалось освоить бескрайние пространства к северу и северо-востоку от своих земель, но не столько с помощью меча, сколько с помощью мирной торговли. Маршруты предприимчивых новгородских купцов уже во времена Ярослава пролегали в земли югры и самояди (предков нынешних ненцев), и даже еще дальше, то есть в области Крайнего Севера. Отправной точкой этих путешествий чаще всего становилась та же Ладога. Об этом мы узнаем из летописи: около 1118 года киевский летописец записывал рассказы ладожского посадника Павла и «всех ладожан» о том, как их «старые мужи», вероятно современники Ярослава, некогда ходили «за югру и за самоядь» и слышали от последних удивительные рассказы о разных чудесных явлениях28.
Дань пушниной. Миниатюра из Радзивиловской летописи. XV в.
Впоследствии, уже после объединения всей Руси под властью Ярослава и его окончательного утверждения в Киеве, его сын и преемник на новгородском престоле, князь Владимир Ярославович, продолжит активную наступательную политику своего отца. Вероятно, в 1040 году, вместе с отцом, он будет воевать в Литве, а в 1042 году, уже самостоятельно, совершит поход на финское племя емь (хяме, или по-другому тавастов). Русские войска одержат победу, однако в целом этот поход вновь завершится неудачно: «Пошел Владимир, сын Ярослава, на ямь, — рассказывает автор „Повести временных лет“, — и победил их; и пали кони у воинов Владимировых, так что с еще дышащих коней сдирали кожу — таков был мор в конях»29.
Будни Новгорода, пребывавшего в состоянии всегдашней военной готовности, рисуют знаменитые берестяные грамоты, извлекаемые из земли археологами. Самые ранние из них датируются XI веком — временем новгородского княжения Ярослава и его сына Владимира. Среди этих грамот — донесения и частные письма новгородских воевод, вероятно располагавшихся с небольшими отрядами в приграничных новгородских крепостях. «Ати буде война, — пишет один из них своим домочадцам, — а на мя почну[т] (нападут. — А. К.), а молитися Гостятою (то есть обратитесь через посредничество Гостяты. — А. К.) к князю»30. А другая грамота, чуть более позднего времени, представляет собой настоящее агентурное донесение: «Литва въстала на порелу» — сообщали новгородскому князю некие дозорные сторожа31. Такие краткие донесения, несомненно, получал от своих лазутчиков и доброхотов и князь Ярослав Владимирович. И во многом благодаря им и он сам, и его преемники на новгородском престоле могли своевременно принимать ответные меры, поддерживая тем самым мир и относительное спокойствие на рубежах своей земли.
В Прибалтике и Скандинавии Ярослав действовал по преимуществу как новгородский князь. Но очень похожей политики, уже в качестве киевского князя, придерживался он в эти годы в отношении еще одного соседа Руси — Польши, где после смерти в 1025 году короля Болеслава Великого началась полоса смут и потрясений, едва не приведших к распаду всего государства. И здесь тоже Ярослав попытался вмешаться во внутренние дела соседней страны — и вновь сумел добиться несомненного успеха.
Суть происходивших в эти годы в Польше и вокруг нее событий и роль в этих событиях Руси и русского князя Ярослава Владимировича остаются не вполне ясными, прежде всего из-за явного недостатка источников. Польские хроники, и это вполне объяснимо, не сообщают почти никаких подробностей о смутах и междоусобицах в стране. «По уходе короля Болеслава из мирской жизни, — патетически восклицал Галл Аноним, — золотой век сменился свинцовым. Польша, прежде царица, разукрашенная в сверкающее золото и драгоценности, теперь засыпана прахом во вдовьем одеянии…» Имеющиеся же в нашем распоряжении немецкие источники противоречат друг другу, хотя именно они позволяют дополнить и прояснить сведения русских летописей и дают возможность хотя бы предположительно восстановить более или менее целостную картину происходящего.
Судя по свидетельству Титмара Мерзебургского, Болеслав имел трех сыновей от разных жен: старший, Бесприм, родился от жены-венгерки, матерью двух других — Мешко и Оттона — была Эмнильда, дочь некоего славянского князя Добромира. Бесприм, кажется, не пользовался отцовской любовью: Болеслав отослал его в Италию, где тот вынужден был в течение нескольких десятилетий жить в одном из монастырей. Власть над Польшей Болеслав завещал Мешко, которого видел продолжателем своего дела. Тот действительно попытался во всем продолжить политику своего отца и, в частности, короновался в Гнезно, причем без всякой санкции папского престола. Покушение на королевс