39. По-видимому, это не так, поскольку существование трех братьев Болеславичей зафиксировано не только Титмаром Мерзебургским, но и хильдесхаймским хронистом40. Другое дело, что в своих рассказах о распрях в Польше оба немецких автора определенно смешивают Оттона и Бесприма и, скорее всего, действительно повествуют об одних и тех же событиях (иначе совершенно невозможно объяснить, куда же исчез Оттон после изгнания из страны Мешка и почему он уступил власть Бесприму, если тот явился из Италии, очевидно, без серьезной военной поддержки).
Так или иначе, но брат Мешка недолго продержался у власти. Хильдесхаймский автор рассказывает о том, как Бесприм (под которым, может быть, следует понимать Оттона) поспешил выполнить все требования императора Конрада: он отказался от короны и отослал ее в Германию вместе с женой Мешка Рихезой, а себя объявил вассалом германского императора. Этот явный акт капитуляции перед империей, а также неумеренная жестокость нового правителя Польши вызвали взрыв возмущения в стране, которым умело воспользовались политические противники нового польского князя, и прежде всего сам Мешко. «В том же году, — продолжает автор Хильдесхаймских анналов под 1032 годом, — Бесприм проявил жестокость и тиранство, что привело его, не без участия в этом братьев, к смерти, а Мешко без задержки вернулся домой». Впрочем, и сам Мешко вынужден был искать поддержки у императора Конрада. 7 июля 1032 года на съезде в Мерзебурге он публично отказался от претензий на королевскую корону. Вскоре, однако, он нарушил условия договора, заключенного с императором, но естественный ход событий был прерван еще раз. В 1034 году Мешко был убит, и в Польше началась подлинная анархия, завершившаяся лишь в 1038/39 году с утверждением на престоле князя Казимира.
Я. Матейко. Мешко, князь Польши. XIX в.
Судя по всему, после похода 1031 года Ярослав не вмешивался прямо в польские дела, удовлетворившись выполнением своей главной задачи — возвращением под власть Киева Червенских градов. Теперь нужно было обустраивать их, утверждать здесь свою власть. Как всегда в подобных случаях, он довольствовался меньшим, предпочитая, что называется, синицу в руках журавлю в небе.
Союзнические отношения князя Ярослава с императором Конрадом, по-видимому, сохранялись и после 1031 года41. Можно думать, что именно признание со стороны империи суверенитета Руси над Червенскими градами стало компенсацией за невмешательство русских князей во внутренние дела собственно Польши. Но до прочного мира между Русью и Польшей было еще далеко. Ни Мешко, ни сменивший его на польском престоле Болеслав Забытый, по-видимому, так и не признали новой русско-польской границы. Во всяком случае, русский полон, захваченный Болеславом Великим еще в 1018 году, оставался в Польше в течение следующего десятилетия и был возвращен на Русь лишь при князе Казимире Восстановителе.
Что же касается польского полона, захваченного русскими князьями в Червенской области, то о его судьбе рассказывает русская летопись, текст которой мы привели выше. Очевидно, что переселение ляхов из Побужья (Червенских градов) должно было усилить русское влияние в этом крае (исследователи отмечают, что само понятие «Червенские грады» после событий 1031 года исчезает из источников42). Не менее важным для Ярослава было и укрепление своей южной границы за счет размещения там постоянного и всецело зависящего от княжеской власти населения. Подобную политику русские князья проводили и до, и после Ярослава. Так, в свое время отец Ярослава, Владимир Святой, заселял города по Десне, Остру, Трубежу, Суле и другим рекам на русско-печенежском пограничье «лучшими людьми» из чуди, кривичей, новгородских словен и иных славянских и угро-финских племен. Переселенцы волей-неволей становились оплотом княжеской власти в новой для себя местности.
Ярослав расселил «своих» ляхов по Роси — правому притоку Днепра[61] (археологи действительно находят здесь явные следы западнославянской культуры43). Устье этой реки издавна принадлежало Руси: там располагался город Родня (или Родень), старый языческий центр полян, упомянутый летописцем под 980 годом. Однако отец Ярослава, князь Владимир, создавал оборонительный пояс из городов-крепостей на Правобережье значительно севернее — по реке Стугне. При Ярославе южная граница Руси отодвинулась почти на день пути — это было громадным завоеванием, важнейшим результатом двух десятилетий мира с кочевниками южнорусских степей. В полной мере результаты строительства новой линии укреплений по реке Роси скажутся уже после смерти князя Ярослава, при его внуках и правнуках, когда начнутся изнурительные войны с новыми хозяевами Степи — половцами, и именно «росские грады» примут на себя главный удар воинственных степняков.
Автор «Повести временных лет» сообщает о строительстве новых княжеских городов на южном порубежье под 1032 годом, отмечая при этом личное участие князя: «Ярослав начал ставить города по Роси». Конечно, строительство заняло не один год, но летописец определенно связывает начало этого процесса с завершением польского похода. Два города, поставленные Ярославом, называет под тем же 1032 годом Тверская летопись: это Корсунь на реке Роси и Треполь на Стугне44. Но главным из «росских градов», несомненно, стал Юрьев, который, как и одноименный город в Чудской земле, получил свое название по христианскому имени Ярослава Владимировича. Как установили археологи, Юрьев-Русский находился на месте нынешней Белой Церкви в Киевской области Украины. Этому городу суждено было стать главным оплотом Древнерусского государства на границе со Степью, а также центром особой Поросской епархии, созданной Ярославом. Расположенная на самом юге Русского государства и не имевшая четко обозначенных границ, эта епархия была обращена в сторону необозримой Степи, partes infidelium («пределов неверных»), и создана с очевидными миссионерскими целями. Юрьевский епископ, как и глава соседней белгородской епархии, стал викарием Киевской митрополии, то есть призван был замещать киевского митрополита в случае его отсутствия45.
Отметим, между прочим, одно обстоятельство, кажущееся весьма многозначительным: если во время ростовского княжения Ярослав назвал основанный им город своим княжеским именем — Ярославль, то теперь основанные им города получали названия по имени его христианского святого — Юрьев, или, точнее, Гюргев. Можно полагать, что изменения в наречении новых градов отразили какие-то существенные и вполне ощутимые сдвиги, произошедшие в сознании русского князя. Но о них мы поговорим позже.
Завершая рассказ о внешней политике князя Ярослава в конце 20-х — первой половине 30-х годов XI века, нельзя не упомянуть еще об одном его военном походе, уникальное известие о котором сохранилось в Никоновской летописи. Под 1029, «мирным», годом летописец XVI века записал следующее: «Ярослав ходил на ясы и взял их. Сие же лето бысть мино по всей земле Русской, отвсюду»46.
Очевидное противоречие, содержащееся в летописной статье, свидетельствует о соединении в ней двух разных источников. Относительно мира «по всей земле Русской» все ясно: об этом, напомним, сообщает под тем же 1029 годом и автор «Повести временных лет». Но откуда извлечено известие о походе Ярослава на ясов, то есть на аланов, живших в Предкавказье и на Северном Кавказе?
Ответа на этот вопрос мы не знаем. Никоновская летопись — источник поздний и очень сложный, далеко не все ее известия, относящиеся к X–XI векам, заслуживают доверия. Но и безоговорочно отбрасывать их не стоит, тем более что кое-какими сведениями об активации русской политики на Кавказе как раз в конце 20-х — начале 30-х годов XI века мы располагаем и Ясский поход Ярослава, пожалуй, вписывается в общую политическую ситуацию в регионе. Но если мы принимаем летописное известие об этом походе, то должны задаться еще одним вопросом: что могло подвигнуть князя Ярослава на военные действия на столь значительном удалении от Киева и Новгорода, в той части Восточной Европы, которая входила в сферу влияния отнюдь не самого Ярослава, но его брата, князя Мстислава Владимировича?
Очевидно, только необходимость совместных действий с братом. Напомним, что два года спустя, в 1031 году, Ярослав и Мстислав совместно действовали в Польше, причем инициатива исходила тогда от Ярослава. Вполне вероятно, что в 1029 году имел место такой же общий поход двух братьев, но на этот раз уже в ином направлении и по инициативе младшего из князей.
Нам мало что известно о внешней политике князя Мстислава Черниговского. Судя по молчанию источников и некоторым смутным намекам византийских хроник, его отношения с Византией и печенежской Степью оставались вполне мирными. И вообще этот князь, несмотря на свою беспримерную личную храбрость, в зрелые годы, кажется, не склонен был безрассудно ввязываться в войну, предпочитая добрый мир худой ссоре. Кавказ — пожалуй, единственное направление, в отношении которого имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют говорить о его заметной военной активности.
Отправляясь в Чернигов, Мстислав, по-видимому, оставил в Тьмуторокани своего сына, который известен нам лишь по своему христианскому имени — Евстафий47 (его княжеское имя в источниках не сохранилось). Насколько самостоятелен был Мстиславич в своей политике в отдаленном от остальной Руси «Тьмутороканском острове» и насколько вообще военные походы тьмутороканских русов тех лет могли контролироваться княжеской властью, мы не знаем. Зато знаем другое: именно в начале 30-х годов XI века «русская угроза» вновь, как и за много лет до этого, заставила содрогнуться многие районы Кавказа и Закавказья.
После подчинения Касожской земли влияние тьмутороканского князя распространилось на значительные пространства Северного Кавказа, включая те области, которые традиционно входили в сферу влияния Алании — сильнейшего государственного образования в центральной части Северного Кавказа. Некогда, еще при князе Святославе Игоревиче, аланы были подчинены русским, что давало основание правителям Тьмуторокани рассматривать их как своих потенциальных данников. С другой стороны, сами аланы издавна претендовали на касожские земли (вошедшие теперь в состав Тьмутороканского княжества), стремясь прорваться к черноморскому побережью и захватить крепости и порты, связывающие Северный Кавказ с торговыми центрами Малой Азии