Как видим, только за двенадцать месяцев 1030/31 года князь как минимум трижды покидает Новгород во главе большой рати, ведет две большие (и притом успешные!) войны на разных направлениях, основывает новый город и заключает два военных союза! По самым приблизительным подсчетам, он должен был преодолеть не менее трех с половиной тысяч километров. И это при тогдашнем состоянии дорог и при физическом состоянии самого Ярослава (князь мог передвигаться либо верхом, либо в ладье по реке)! К началу 30-х годов ему было около пятидесяти лет — казалось бы, пора расцвета для мужчины. Но не будем забывать о его недуге, который с годами все более давал о себе знать. По-видимому, к старости Ярослав мог ходить, лишь опираясь на палку, при этом каждый шаг в буквальном смысле слова давался ему с трудом. Князь испытывал боли не только при ходьбе, но при любой более или менее серьезной физической нагрузке, и боли не только в ноге, но и в правой руке, в запястье, в позвоночнике. Вероятно, его мучили и жестокие головные боли: он с трудом мог поворачивать голову. И тем не менее он находил в себе силы раз за разом отправляться в путь, садиться в седло, брать в руки меч, понимая, что одно его присутствие зачастую может решить исход того или иного предприятия. Он по-прежнему возглавлял войско — не бросаясь безрассудно вперед, но отдавая приказы, направляя ход битвы, вселяя уверенность в ряды тех, кто следовал за ним. Немощный телом, все больше и больше превращающийся в дряхлого старика, можно сказать в развалину, он по-прежнему был силен духом и остр разумом, и эту его силу, наверное, вполне ощущали на себе окружающие его люди. Он полностью удерживал в своих руках все нити управления страной, ни о чем не забывая и ничего не упуская из виду.
К сожалению, источники далеко не одинаково высвечивают различные отрезки жизненного пути князя Ярослава. Так, после краткого известия о строительстве городов на Роси под 1032 годом в летописи зияет явный провал. За три года — одна-единственная запись под 1033 годом, извлеченная, по-видимому, из княжеского помянника: «Мстиславич Евстафий умре». Следующие два года оставлены пустыми: летописец ограничился лишь тем, что проставил даты, не добавив к ним ни слова. Чем занимался в эти годы Ярослав (помимо того, что готовил заговор в Норвегии и обсуждал в 1034/35 году условия возвращения Магнуса на норвежский престол), мы не знаем. Вполне вероятно, что именно тогда у него родился еще один сын, названный Игорем. О рождении княжича летописи не сообщают, однако известно, что в списках сыновей Ярослава Игорь значится между Всеволодом, родившимся в 1030 году, и Вячеславом, родившимся в 1036-м64.
Смерть Евстафия Мстиславича оказалась для Ярослава настоящим подарком судьбы. По сведениях Татищева, Евстафий умер в Тьмуторокани («и бысть жалость велиа по нем»)65. Он был единственным сыном и наследником своего отца, и теперь, в случае если бы жизнь Мстислава по какой-нибудь причине оборвалась (а жизнь любого человека в те времена могла оборваться очень просто), Черниговское княжество и все Левобережье должны были отойти Ярославу. Таков был обычай, неписаный закон славянского (и не только славянского) общества: брат получал наследие умершего брата, если у того не имелось сыновей. Ярослав же, имевший к тому времени четырех или пятерых сыновей, мог спокойно глядеть в будущее: Бог, несомненно, был на его стороне, наградив даром чадородия его супругу и отняв единственного сына у его брата. Проницательный и осмотрительный, Ярослав наверняка был готов к различным поворотам судьбы, просчитывал в уме различные сценарии развития событий и со все возрастающим вниманием прислушивался к тем вестям, которые приходили в Киев и Новгород из Чернигова.
Надо сказать, что этот город при князе Мстиславе Владимировиче совершенно преобразился. Исследования археологов показали, что Мстислав значительно увеличил площадь своей крепости, оградив новой линией укреплений «окольный город», примыкавший к старому детинцу. В северо-западной части детинца был заложен новый княжеский дворец. Археологами исследованы остатки по крайней мере двух каменных построек княжеского дворца. Особенно впечатляет одна из них, представлявшая собой, по-видимому, трехэтажный каменный терем, крытый свинцовыми листами и богато украшенный и расписанный фресками66. Все это свидетельствовало о возросшей экономической мощи княжества. Проторенные торговые пути связывали столицу державы Мстислава с Причерноморьем, Северным Кавказом, а значит, и с крупнейшими торговыми центрами Византийской империи.
Неизвестный художник. Спасо-Преображенский собор в Чернигове. 1840
Воплощением возросшего могущества Черниговского княжества и возросших политических амбиций черниговского князя должен был стать великолепный пятиглавный каменный собор, посвященный Спасу. Этот огромный храм (его площадь — 33,2 × 22,1 м) был богато украшен орнаментальными поясами снаружи и фресками внутри. Само его посвящение ставило Чернигов едва ли выше Киева с его главным храмом Пресвятой Богородицы Десятинной. Полагают, что князь Мстислав строил церковь в течение нескольких лет и привлек для этого выдающихся архитекторов своего времени, по всей вероятности греков, представителей константинопольской школы (помимо прочего, это лишний раз свидетельствует о его добрых отношениях с правителями империи). «…Храм строили зодчие, знакомые с последними достижениями константинопольского искусства и прекрасно ориентированные в том запасе приемов и композиций, который предоставляла история византийской архитектуры, — пишет современный исследователь. — Таковыми в XI столетии могли быть столичные (константинопольские. — А. К.) мастера… Вся эта выразительность архитектурных форм… — черты византийской столичной архитектуры. Больше ни в одном памятнике Киевской Руси XI–XII столетий они не выступят так ясно и полно»67.
По-видимому, храм начали возводить еще в первой половине 30-х годов XI века. Однако завершить строительство Мстислав не успел. По свидетельству летописи, ко времени его внезапной кончины стены церкви поднялись на такую высоту, что можно было, стоя на лошади, дотянуться до них рукой («яко на кони стояще, рукою досящи»). Это высота четырех — четырех с половиной метров. Как отмечают исследователи, на такой высоте по зданию действительно проходит шов, который свидетельствует о перерыве в строительстве, наступившем после смерти Мстислава68 (храм был достроен несколько позже, но едва ли много позднее середины XI века; это позволяет считать его древнейшим сохранившимся до нашего времени памятником древнерусской архитектуры).
…И все же сравняться с Киевом Чернигову было не суждено. Князь Мстислав умер в самом расцвете сил, внезапно: смерть настигла его не на поле сражения, а во время княжеской забавы — на охоте. «Мстислав изыди на ловы, разболеся и умре, — свидетельствует летописец. — И положили его в церкви у Святого Спаса, которую сам заложил…» Каких-либо подробностей на этот счет летопись не сообщает, и остается гадать: подвергся князь нападению свирепого зверя или же нечаянно простудился и оттого умер (и то и другое было в Древней Руси не редкость). Врачи оказались бессильны, да и что могли поделать они в те времена, когда надежных средств борьбы с воспалительными процессами и заражением крови не существовало и всякая более или менее серьезная болезнь или рана таили в себе неотвратимую угрозу для жизни. Нетрудно представить себе, как горько было сознавать князю Мстиславу на смертном одре, что он умирает бездетным, не оставляя наследника, и что все его княжество неизбежно должно присоединиться к владениям брата.
Позднейший московский книжник, современник царя Ивана Грозного, составлявший летописную «Степенную книгу царского родословия», с большим неодобрением повествовал об этой кончине благочестивого черниговского князя, казавшейся ему неприличной для православного государя: «И аще тако добродетелен бе, но обаче тогда по древнему обычаю упразднися изыти на позорную ловитву, иже бяше таковое позорование отречено есть христианом… Разумно же да будет, яко нашея ради пользы тако случися конець толику удалу и добродетельну князю: Бог судитель праведен — да и прочии не дерзают на позорныя ловитвы»69. Но эти нравоучительные сентенции, разумеется, обращены к современникам летописца, жившим в XVI столетии. Древняя Русь совсем иначе смотрела на обычай княжеской «ловитвы», которая считалась делом не менее достойным, чем, например, война. Так, внук Ярослава Мудрого, князь Владимир Мономах, в своем знаменитом поучении приравнивал свои подвиги во время охоты к воинским и гордился теми и другими в равной мере. Охота была занятием далеко не безопасным и требовала от князя большого искусства, незаурядной физической силы, ловкости, осторожности, выносливости, отваги — словом, всех тех качеств, которые отличали умелого воина на поле брани. «А се в Чернигове деял есмь, — делился своим богатым опытом Мономах, — коней диких своими руками связал есмь в пущах 10 и 20 живых… тура два меня метали на рогах и с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, а другой рогами бодал; вепрь мне на бедре меч оттял, медведь мне у колена подклад укусил; лютый зверь скочил ко мне на бедра и коня со мною поверже. И Бог неврежена меня соблюде…»70 Мстислав оказался менее удачлив. Но он принял смерть, во всяком случае достойную князя и достойную своего славного имени.
Автор «Повести временных лет» датирует его кончину 1036 годом71, и эта дата находит косвенное подтверждение в византийских источниках72. Смерть брата стала еще одним, может быть даже самым важным, поворотным событием в судьбе князя Ярослава Владимировича. Вся Русская земля, держава его отца Владимира Святого, объединилась наконец под его властью. Чернигов, Тьмуторокань, все Левобережье Днепра, включая отдаленные земли Северо-Востока Руси, находившиеся прежде по владении Мстислава, отошли к нему. «По сем же перея власть его (Мстислава.