— А. К.) всю Ярослав, и бысть самовластец Русской земли», — свидетельствует летописец. Слово «самовластец» (в других списках — «самодержец» или «единовластец») есть перевод греческого «автократор»: так в Византии и на Руси называли правителя, единовластно распоряжавшегося своим государством и не делившего власть ни с соправителем, ни с соперником, ни с каким-либо узурпатором престола. Ярослав и стал таким «самовластцем», каким был его отец, владевший всей Русской землей, «от края до края» (оставшееся независимым Полоцкое княжество было не в счет: оно не входило в состав державы Владимира и было выделено им в особое княжение, поэтому Ярослав не имел на него никаких прав). Более того, именно после присоединения державы брата к Ярославу, по всей видимости, перешел и титул кагана, которым по обычаю владели правители Тьмуторокани и который носил его отец, «великий каган» Владимир. А это, несомненно, значительно повышало статус князя и в его собственных глазах, и, главное, в глазах его соседей.
Так Ярослав полностью вернул себе все, чем когда-то вынужден был поступиться ради сохранения мира и собственной власти. Полоса неудач, поражений, унизительных территориальных уступок завершалась. И главное, у Ярослава вполне доставало сил для того, чтобы с наибольшей пользой распорядиться полученными землями, утвердить в них свою власть. Он стал «самовластцем» не в результате кровопролитной междоусобной борьбы, но в результате стечения обстоятельств, не поспособствовав лично смерти своего брата, но лишь проявив терпение и выдержку. А значит, владения брата воистину были ниспосланы ему свыше, дарованы не людьми, но Богом, — именно так, а не иначе, должны были воспринимать происходившее его современники, да и он сам.
Правда, оставался еще Судислав Псковский, который, в соответствии с обычаем, также мог претендовать на наследство умершего Мстислава. Волей-неволей Ярославу приходилось считаться с ним — таким же Владимировичем, как и он сам, и, более того, единственным Владимировичем, помимо самого Ярослава. Но делиться с Судиславом властью и землями новый киевский князь, как выяснилось очень скоро, вовсе не был намерен.
Глава девятая. Киев: Под сенью Святой Софии
Известие о внезапной кончине брата Ярослав получил в Киеве. Кажется, он даже не поехал в Чернигов — по крайней мере, летописи ничего не сообщают об этом. В Древней Руси, несомненно, существовал особый обряд посажения на княжение, равно как и обряд «переятия» волости умершего сородича. Но князя, наверное, с успехом мог заменить кто-либо из бояр, способных исполнить полагающиеся церемонии. Гроб с телом Мстислава был опущен в землю в недостроенном Спасском соборе, и эта незавершенность монументальной постройки, эти строительные леса, окружавшие величественные стены, эта общая неухоженность окружающего пейзажа как нельзя лучше подчеркивали незавершенность всего дела Мстислава. Грозный прежде черниговский князь уже не страшил Ярослава. Иные дела и иные заботы влекли к себе нового самодержца Русского государства.
В города и волости Левобережья направились верные Ярославу люди, которые должны были заменить посадников Мстислава. По-видимому, киевский князь делал все возможное для того, чтобы смена власти в этих областях Руси прошла спокойно, без каких-либо эксцессов. Да их и трудно было ожидать, поскольку Ярослав унаследовал власть брата в полном соответствии с обычаями и установлениями своего времени.
Княжеские чиновники при этом щедро наделялись землями, а также рабочими руками, главным образом челядью, то есть рабами. Можно думать даже, что события 1036 года сыграли определенную роль в процессе феодализации древнерусского общества: во всяком случае, первое упоминание в источниках о крупной частной земельной собственности связано именно с рассказом о семействе княжеского слуги, переселившемся по воле князя в один из городов Левобережной Руси. Я имею в виду известный рассказ Жития преподобного Феодосия, игумена Печерского о судьбе родителей святого.
Феодосий родился в Василеве — одном из княжеских городов близ Киева. Вскоре, однако, родителям пришлось переселиться «в ин град, Курск нарицаемый: князю тако повелевшу», как сообщает автор жития диакон Нестор1. Трудно сомневаться, что это было связано со смертью Мстислава Владимировича и перераспределением здесь княжеской власти2. Отец Феодосия получил от князя земельные угодья: в житии неоднократно упоминается принадлежавшее ему село, в котором трудились рабы; юный Феодосий из смирения выходил на работы вместе с ними, за что вынужден был сносить укоризны и даже побои от своей матери. Заметим, кстати, что после смерти отца село было остановлено за его вдовой, матерью Феодосия. Вероятно, это было сделано с прицелом на будущее: в семье подрастали сыновья, способные в скором времени заменить отца на княжеской службе (это обстоятельство, между прочим, отчасти объясняет нам ту ярость, с какой мать будущего святого противилась уходу сына в монастырь).
Надо полагать, нечто подобное происходило и в других городах, перешедших под власть Ярослава. Представители княжеской администрации постепенно укоренялись в своих новых землях, тем самым выстраивая, выражаясь современным языком, вертикаль власти — становой хребет всякой государственности.
Смерть Мстислава повлекла за собой целую лавину самых разных событий, серьезно повлиявших на ход русской истории. Летописец сумел уместить все эти события в рамки одной годовой статьи (в «Повести временных лет» она датирована 1036 годом, в большинстве позднейших летописей — 1034-м3). Возможно, это не более чем условность: мы уже говорили о том, что смерть Мстислава могла прийтись на любой год в хронологическом отрезке между 1034 и 1036 годами. Но, с другой стороны, изменение всей сложившейся политической системы Русского государства требовало от Ярослава незамедлительных и самых энергичных действий.
Прежде всего, как свидетельствуют летописи, Ярослав отправился в Новгород. Очевидно, одной из целей его поездки был набор новой новгородской рати в преддверии возможной войны с печенегами. Но попутно (а отчасти и для успешного выполнения этой цели) Ярослав принял целый ряд мер, сыгравших важную роль в последующей истории средневекового Новгорода.
И на то были свои причины. Вспомним, какую роль играл Новгород в жизни Ярослава. Именно этот город давал князю силы и возможность бороться за власть над Русью, именно здесь он мог по-настоящему чувствовать себя в безопасности. Новгород оставался если и не сердцевиной, то, во всяком случае, становым хребтом его государства, его тылом, и он, конечно, должен был в первую очередь позаботиться об упрочении здесь собственной власти в тех новых политических условиях, которые сложились после смерти его брата. Прежде Ярослав оставался по преимуществу новгородским (и только потом киевским) князем. Но теперь ему предстояло покинуть Новгород и надолго обосноваться в Киеве. И Ярослав принимает единственно верное решение: он сажает на самостоятельное княжение в Новгород своего старшего сына Владимира. Новгород вновь получает собственно князя, то есть остается стольным городом Руси. «Иде Ярослав к Новгороду и посади сына своего Владимира в Новгороде», — свидетельствует летописец сразу же после сообщения о «переятии» Ярославом волости его брата4. Забегая вперед, скажем, что Новгород будет считаться «волостью» Владимира даже после его смерти (случившейся при жизни Ярослава) и только следующий сын Ярослава Мудрого, князь Изяслав, уже после смерти своего отца, сумеет вновь объединить обе «волости» — братнюю и отцовскую — в одних руках.
Князю Владимиру Ярославичу было в то время шестнадцать или четырнадцать лет (в зависимости от того, принимаем мы дату 1036 или 1034 год)5. И в том и в другом случае, по меркам Древней Руси, он мог считаться вполне самостоятельным, взрослым человеком, способным при необходимости постоять за себя. Но все же, по молодости лет и отсутствию жизненного опыта, Владимир, особенно на первых порах, нуждался в опеке. Ярослав должен был позаботиться о том, чтобы оставить рядом с ним людей надежных и верных, по возможности избавив сына от людей опасных и сильных своим влиянием в городе. Те представители новгородской аристократии, которых некогда опасался сам Ярослав, — посадник Константин и епископ Иоаким — уже ушли из жизни: один волею самого Ярослава, другой волею Божьей. И Ярослав, укрепляя власть сына, решается наконец поставить нового епископа на пустовавшую в течение нескольких лет новгородскую кафедру. Как мы уже говорили, он не доверял ученику покойного Иоакима Ефрему. Выбор князя остановился на некоем Луке, известном своим не совсем обычным для Древней Руси прозвищем — Жидята6.
Смысл этого прозвища историки объясняют по-разному. Одни видят в нем свидетельство еврейского происхождения второго новгородского владыки: «жидята» — сын «жидовина», иудея, может быть, выкреста или же собственно выкрест7. Другие же категорически отвергают такое предположение и считают имя Жидята типичным новгородским прозвищем, образованным либо от имени Георгий (Гюргий — Гюрята — Жирята — Жидята), либо от имени Жидислав, нередкого в Новгороде и вообще на Руси8.
О личности самого епископа Луки Жидяты нам известно очень немногое. Несомненно, он также был книжным человеком. До нашего времени дошло «Поучение к братии», надписанное именем «архиепископа Луки» (титул архиепископов новгородские владыки получили в XII веке). Это поучение читается в Новгородской четвертой и так называемой Новгородской Карамзинской летописях, а также (без имени автора или под другими именами) в отдельных рукописных сборниках XIV–XVII веков9. Исследователи обычно отмечают исключительную простоту и безыскусность этого памятника пастырского красноречия — едва ли не самого раннего из дошедших до нашего времени. Собственно говоря, «Поучение» представляет собой перечень самых общих христианских заповедей и наставлений, восходящих к Евангелию и Десяти заповедям Моисея, — то есть именно тот набор практических рекомендаций, который был необходим «новым христианам», лишь недавно порвавшим (или еще даже не порвавшим) с язычеством. «Не ленитесь в церковь ходить — и на заутреню, и на обедню, и на вечерню, — учил свою паству новгородский владыка. — И в своей клети, спать хотя, сначала Богу поклонитесь и тогда только на постель ложитесь. В церкви стойте со страхом Божиим, разговоров не ведите… Любовь имейте ко всякому человеку, не воздавайте зла за зло, друг друга хвалите, тогда и Бог вас похвалит…» Его слова обращены и к инокам («братии»), и к мирянам, причем в равной мере и к сильным мира сего, и к убогим, но все же к первым более, нежели ко вторым: «Помните и заботьтесь о странниках, и о убогих, и о заключенных в темницы, и к своим сиротам (то есть тем, кто зависит от вас.