— А. К.) милостивы будьте… Почитайте старых людей и родителей своих; не божитесь именем Божьим, не заклинайте и не проклинайте что-либо. Судите по правде, мзды не принимайте, в рост [денег] не давайте… Не убий, не укради, не солги, лжесвидетелем не будь, не ненавидь, не завидуй, не клевещи, не прелюбодействуй ни с рабой, ни с кем. Не пей не вовремя, и в меру, а не до пьянства. Не будь гневлив или вспыльчив, с радующимися радуйся, с печальными будь печален. Не ешь скверны, святые дни почитайте…» В соответствии с христианским взглядом на существо власти призывает Лука и к послушанию князю, и эти слова, наверное, должны были более всего ласкать ухо князю Ярославу и его сыну Владимиру: «Бога бойтесь, князя почитайте — рабы мы, во-первых, Бога, а потом господа» (то есть господина). И сразу же затем: «Почитайте от всего сердца иерея Божьего, почитайте и слуг церковных».
Вокняжение в Новгороде Владимира Ярославича по повелению его отца, Ярослава Владимировича, поставление Ярославом Луки Жидяты: «Иде Ярослав к Новугороду, и посади сына своего Володимера в Новегороде, епископа постави Жидяту». Миниатюра из Радзивиловской летописи. Конец XV в.
Епископ Лука умел находить слова, доступные «простой чади», лишенные высокоумия и витийства, столь свойственных последующим поколениям русских книжников. И это его качество, наверное, способствовало выбору его на новгородскую кафедру. Несомненно, Лука был предан князю Ярославу и его сыну. В последующей истории Новгорода мы увидим его деятельным помощником новгородского князя Владимира Ярославовича, строителем величественного Софийского собора. Но в самом Новгороде его, кажется, недолюбливали. Неприязнь эта проявилась уже после смерти покровителей Луки — сначала Владимира, а потом и Ярослава: летописец рассказывает, что в 1055 году «клевета бысть» на епископа Луку; его холоп Дудика, а также некие «злые други» последнего, Демьян и Козма (их имена называет только позднейшая Никоновская летопись), обвинили новгородского владыку в «неподобных речах». Делу был дан ход, и киевский митрополит грек Ефрем (сменивший русина Илариона, ближайшего сподвижника князя Ярослава) осудил Луку на заточение. Епископ провел в узах три года, и лишь затем справедливость восторжествовала: владыку оправдали, а холопа Дудику за клевету жестоко наказали: «устне (губы? — А. К.) и нос срезаша и обе руце усекоша». Впрочем, какие-то доброжелатели у него нашлись, ибо и в таком виде несчастному удалось убежать «в Немцы». Сообщникам же его, «лукавым советникам Козме и Дамиану», «сице же… достойное воздаша по злодеянию их»10. Лука вновь «приял» свою кафедру, однако на обратном пути из Киева в Новгород скончался. Он был похоронен в Новгороде, близ церкви Святой Софии, в создании которой принял самое деятельное участие. Спустя пятьсот лет, в 1558 году, мощи его были открыты и перенесены в Софийский собор, тогда же было установлено местное празднование святому.
Надо сказать, что Русская Правда специально оговаривала недопустимость выступления холопа в качестве свидетеля: «А послушьства (свидетельства. — А. К.) на холопа не складають»11. Случай с Дудикой кажется исключительным. И объяснить его, наверное, можно только поддержкой, которую получил владычный холоп в городе, — вероятно, неприязнь к владыке заставила предержащих закрыть глаза на нарушение установленных законов.
Что же касается князя Владимира Ярославича, то ему еще предстояло завоевывать приязнь новгородцев. И надо сказать, что Владимир станет одним из самых любимых новгородских князей. Вот только времени для этого судьба отведет ему слишком немного.
Еще одним соратником и советчиком Владимира в эти годы, по-видимому, стал будущий новгородский посадник и воевода Остромир, вошедший в русскую историю прежде всего как заказчик и владелец роскошного Евангелия, древнейшей датированной русской книги (1056–1057 годы). Правда, в источниках он упоминается лишь в связи с младшим братом Владимира, князем Изяславом Ярославичем, ставшим после смерти отца (1054) киевским князем. «Сам же Изяслав кънязь правляаше стол отца своего Ярослава Кыеве, а брата своего (Владимира. — А. К.) стол поручи правити близоку своему Остромиру Новегороде», — свидетельствовал под 1057 годом диакон Григорий, писец Остромирова Евангелия12. Но в этой же записи упоминается и супруга посадника Остромира — Феофана (крайне редкое имя в древнерусском женском именослове), а сам Остромир называется «близоком» князя Изяслава Ярославича, что в Древней Руси означало прежде всего отношения свойства́, устанавливающиеся в результате брака13. Польский историк Анджей Поппэ, один из крупнейших современных исследователей Древней Руси, высказал весьма правдоподобное предположение, согласно которому жена Остромира Феофана была дочерью князя Владимира Святославича и «царицы» Анны (имя Феофано было употребительно в византийском императорском доме; так звали, в частности, мать Анны) и именно посредством этого брака Остромир и породнился с княжеским семейством14. Брак Остромира с сестрой Ярослава Владимировича мог быть заключен не позднее начала 30-х годов XI века (к 1057 году, согласно той же записи писца Григория, у супругов уже было по меньшей мере трое женатых сыновей). Очевидно, Ярослав вполне доверял своему зятю, а тот, в свою очередь, был верен его сыновьям — сначала Владимиру, а затем Изяславу. О близости Остромира к князю Владимиру Новгородскому свидетельствует, пожалуй, и тот факт, что его сын Вышата в 1064 году последует за оставшимся без удела сыном Владимира Ростиславом в далекую Тьмуторокань, где Ростиславу Владимировичу удастся на короткое время сделаться князем. В те далекие времена отношения служебного долга и верности обычно переходили по наследству.
В середине или второй половине 30-х годов XI века, то есть вскоре после посажения в Новгороде, князь Владимир Ярославич женился. Поздние новгородские источники называют имя его супруги — Александра, однако кем была эта женщина — дочерью ли какого-то русского приближенного князя Ярослава Мудрого или, может быть, иноземной принцессой, — мы не знаем15. В 1038 году у восемнадцатилетнего Владимира родился первенец, получивший имя Ростислав, а в крещении названный Михаилом16, — первый внук князя Ярослава Владимировича и его супруги Ирины.
Новгородско-софийские летописи сохранили свидетельство еще об одном важнейшем мероприятии, проведенном князем Ярославом в Новгороде: «И людям написа грамоту, рек: „По сей грамоте дадите дань“»17. Именно после этих слов летописец XV века и дает ту характеристику князя Ярослава, которую мы уже приводили в начале книги: «И бяше хромоног, но умом свершен, и храбр на рати, и крестьян (христиан. — А. К.) любя, и чтяше сам книгы».
Что за грамоту упоминает новгородский летописец, неизвестно: текст ее или хотя бы какие-то ссылки, выписки не сохранились. Но можно не сомневаться, что имеется в виду одна из тех «Ярославлих грамот», на которых впоследствии, вплоть до разгрома Новгорода великим князем московским Иваном III, клялись при вступлении на новгородский стол все новгородские князья.
При более или менее внимательном взгляде на летописный текст у исследователей неизбежно закрадывается сомнение: не идет ли речь здесь о той же самой грамоте, о которой новгородский летописец, автор Новгородской первой летописи (а вслед за ним и авторы новгородско-софийских сводов), уже сообщал под 1016 годом? Тогда, напомним, Ярослав тоже давал новгородцам «правде и устав… тако рекши им: „По сей грамоте ходите…“». Из летописи это известие попало в список новгородских князей, читающийся в той же Новгородской первой летописи («А се в Новегороде»), причем оказалось там в связи с посажением в Новгороде князя Владимира Ярославича: «…А сына своего Володимира посади в Новегороде; и писа грамоту Ярослав, рек тако: „По сей грамоте ходите“»18. И не это ли соединение в списке новгородских князей двух известий — о посажении в Новгороде сына Ярослава и о составлении им грамоты — стало причиной появления «второй» грамоты Ярослава в Софийской первой и близких к ней летописях под 1034 (1036) годом?
Но, с другой стороны, мы действительно знаем, что «Ярославлих грамот» в Новгороде было несколько: в рассказах о новгородских событиях XII–XV веков они неизменно упоминаются во множественном числе[65], а на миниатюрах Лицевого летописного свода (XVI век) «Ярославли грамоты», важнейший атрибут новгородской государственности, изображены в виде именно двух свитков20. Да и речь в летописной статье 1034 (1036) года идет не просто о грамоте, дающей «правду» и «устав» новгородцам (то есть, надо полагать, Русской Правде), но, очевидно, об установлениях, касающихся выплачиваемых новгородцами даней: «по сей грамоте дадите дань». Это обстоятельство позволило ряду исследователей предположить в грамоте 1034 (1036) года нечто вроде росписи новгородских даней, выплачиваемых в пользу теперь уже киевского князя: судя по прямому утверждению летописца, в предшествующие годы Новгород был освобожден от дани вообще. Очень любопытно наблюдение, сделанное в этой связи В. А. Буровым. Он обратил внимание на то, что размер «киевской дани» за двадцать лет, прошедших между 1015 и 1035 годами, которую новгородцы не выплачивали в Киев, должен был составить 40 тысяч гривен (20 лет × 2 тысячи гривен ежегодной дани, которую Новгород уплачивал в Киев до Ярослава). А это, в свою очередь, точно совпадает с той суммой штрафа (виры), которую должен был выплатить Ярослав за убийство тысячи человек («воев славных тысячи») согласно нормам Русской Правды. В первой же статье этого свода законов, принятого в связи с трагедией в Новгороде летом 1015 года, утверждалось: «…убиет муж мужа… аще не будет кто мстя, то 40 гривен за голову». Получается, что к 1035 году Ярослав полностью искупил свое преступление двадцатилетней давности и расплатился с новгородцами. А значит, теперь он был вправе восстановить выплату дани в Киев, хотя и не обязательно в прежних размерах. Роспись этих даней и могла составить содержание второй его грамоты