Притч. 8:12–17). Если прилежно поищешь в книгах премудрости, то обрящешь великую пользу душе своей. Ибо кто книги часто читает, тот беседует с Богом или со святыми мужами; почитая пророческие беседы, и евангельские учения, и апостольские, и жития святых отцов, восприемлет душе великую пользу».
Историки оценивают эпоху Ярослава Мудрого как совершенно исключительную в развитии русской книжной культуры. Говоря современным языком, в эти годы Русь пережила настоящий информационный взрыв69, подобный тому, который переживаем мы сегодня, когда нам становятся доступны ранее неизвестные источники информации. В XI веке такими новыми источниками информации являлись книги.
Принявшая христианство на исходе X века, но знакомая с ним гораздо раньше, Русь имела возможность воспринять это вероучение на своем родном языке; уже существующая литературная традиция славянских переводов, выполненных великими славянскими учителями Константином (Кириллом) и Мефодием и их учениками в Моравии и Болгарии, облегчала русским людям знакомство с великим наследием христианской культуры. Возможно, и собственные литературные переводы с греческого и других языков появились на Руси также еще до Ярослава (хотя это остается пока лишь на уровне предположения). Но именно книжники Ярославовой поры совершили настоящий прорыв в деле христианского просвещения своего народа. В этой связи летописец и приводит свое знаменитое сравнение князя Ярослава с сеятелем, плодами трудов которого питаются последующие поколения: «…Как если некто землю разо́рит (вспашет. — А. К.), другой же засеет, иные же пожинают и едят пищу неоскудевающую: так и сей. Ибо отец его Владимир землю вспахал и умягчил, то есть крещением просветив; сей же насеял книжными словесами сердца верных людей, а мы пожинаем, приемля учение книжное».
В настоящее время очень трудно установить, какие именно книги были переведены книжниками Ярослава и какие книги вообще были переведены в Киевской Руси, а не, скажем, в Болгарии, откуда поступала на Русь основная масса славянских переводов. С большей или меньшей вероятностью исследователи называют «Хроники» Георгия Амартола, Иоанна Малалы и Георгия Синкелла — фундаментальные византийские исторические сочинения, излагающие события всемирной истории начиная с Сотворения мира; «Историю иудейской войны» Иосифа Флавия; так называемую «Александрию» — роман об Александре Македонском, приписываемый историку Каллисфену, сопровождавшему Александра в его походах, и потому именуемый «псевдо-Каллисфеновым»; «Христианскую топографию» Козьмы Индикоплова, получившего свое прозвище в связи с мифическим плаванием в Индию; «Повесть об Акире Премудром», рассказывающую о некоем советнике ассирийского царя; Житие Василия Нового, жившего в первой половине X века, а также целый ряд других сочинений, в том числе апокрифов (то есть «отреченных» книг, иначе, чем Священное Писание, излагающих события ветхо- и новозаветной истории). Полагают также, что в XI веке в Киевской Руси осуществлялись переводы не только с греческого, но и с других языков — еврейского, латинского, может быть, сирийского, армянского70. Известно, что Киев, Новгород и другие города Древней Руси были в то время многонациональными: здесь жили представители разных народов, разных культур, и это, несомненно, не могло не способствовать обогащению собственно русской культуры.
В отличие от Западной Европы, в средневековой России сложились крайне неблагоприятные условия для сохранения накопленных книжных богатств. По оценкам специалистов, до нашего времени уцелело ничтожно малое число рукописей, бытовавших в Древней Руси, — от долей процента до 1 % общего числа71. Книги гибли во время пожаров и других стихийных бедствий, многочисленных войн, нашествий иноплеменников и внутренних междоусобиц; наконец, они просто быстро ветшали и приходили в негодность, ибо климатические условия нашей страны не слишком подходят для хранения древних пергаментных списков. И очевидно, что чем дальше отстоит от нас время написания рукописи, тем меньше шансов, что она могла уцелеть в последующие лихолетья. «…Удивляться надо не тому, что погибло большинство книг XI века, — с сожалением констатирует современный исследователь, — а тому, что хотя бы их малая часть дошла до наших дней»72.
Так, самая древняя из русских книг, бесспорно написанная на Руси при князе Ярославе[71], сохранилась в библиотеке далекого от России города Реймса, первой столицы Франции. Это знаменитое Реймсское Евангелие (точнее, кириллическая его часть, поскольку данная рукопись является конволютом, то есть соединением под одним переплетом двух разных рукописей; вторая часть Реймсского Евангелия написана глаголицей значительно позднее: как полагают, в конце XIV века в Чехии). Сохранившаяся русская часть книги представляет собой лишь небольшой фрагмент (2 тетради, или 16 листов) древнего служебного Евангелия (так называемого Евангелия Апракос). Исследованиями выдающегося русского филолога-слависта Лидии Петровны Жуковской можно считать доказанным, что эта рукопись старше наиболее древних датированных русских книг — Остромирова Евангелия 1056/57 года и Изборников 1073 и 1076 годов. Полагают, что она попала во Францию вместе с русской княжной Анной, дочерью Ярослава Мудрого, ставшей около 1051 года супругой французского короля Генриха I, а значит, была переписана на Руси еще раньше74. Впоследствии эта книга стала французской святыней: во время коронации французские короли, почитая рукопись греческой, приносили на ней присягу.
Современные исследователи пытаются выявить и другие рукописи, которые могли принадлежать кругу книгописцев Ярослава Мудрого. Это славянский перевод «Пандектов Антиоха» — своего рода энциклопедии христианских добродетелей и пороков, составленной в начале VII века палестинским иноком Антиохом (рукопись хранится в Государственном историческом музее в Москве, собрание Воскресенского монастыря, № 30), роскошная Чудовская Псалтирь (ГИМ, Чудовское собрание, № 7), а также два отрывка — так называемый «Златоструй Бычкова»[72] (хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, Q. П. I. 74) и «Листок Викторова», представляющий собой отрывок из тех же «Пандектов Антиоха» (отдел рукописей Российской государственной библиотеки, собрание Пискарева, № 205.1)75. Конечно, этот список слишком мал (вспомним о доле процента сохранившихся рукописей домонгольской поры!), но и на основании уцелевших отрывков исследователи делают вывод о достаточно высоком профессиональном уровне писцов «скриптория Ярослава».
Книжники Средневековья не имели обыкновения подписывать свои произведения. Поэтому сегодня нам известны лишь немногие имена русских писателей, переводчиков или переписчиков первой половины XI века. Предположительно, можно говорить о существовании не только киевского, но и новгородского скриптория (кстати говоря, отмечены новгородские черты и в тех рукописях «скриптория Ярослава», которые были перечислены выше76). Так, книжниками были уже известные нам новгородский епископ Лука Жидята и занимавший до него новгородскую кафедру Ефрем. Сведения о себе оставил диакон Григорий, также новгородец, переписавший вскоре после смерти Ярослава, в 1056/57 году, роскошное Евангелие, получившее в науке название Остромирова. Показательно, что предназначалось оно не только новгородскому посаднику Остромиру (в крещении Иосифу), но и членам его семьи, несомненно знавшим грамоту и понимавшим толк в книгах: «самому ему и подружию (супруге. — А. К.) его Феофане и чадом ею (их. — А. К.) и подружием чад ею»77. Еще один книжник Ярославовой поры, упомянувший о себе в приписке к созданной им рукописи, — новгородский священник с необычным именем Упырь Лихой, переписавший в 1047 году «Книгу пророчеств» для новгородского князя Владимира Ярославича (эта рукопись не дошла до нашего времени, но сохранилась в ряде списков XV–XVI веков). Он также обращается не к одному князю, но ко многим читателям: «…Тем же молю всех прочитати пророчества се. Велика бо чюдеса написаша нам сии пророци в сих книгах». Поп Упырь, несомненно, знал князя Владимира лично и ожидал от него за свой труд каких-то вполне материальных благ: «Здоров же, княже, буди, в век живи, но обаче писавшаго не забывай»78.
Из книжников-киевлян, современников Ярослава, с уверенностью можно назвать только одно имя — но зато какое! Впрочем, Иларион Киевский, автор знаменитого «Слова о законе и благодати», отнюдь не возвышался подобно одинокому утесу над гладью всеобщего невежества. Произнося свое великое «Слово», будущий киевский митрополит (а в то время священник берестовской церкви Святых Апостолов) обращался к людям, так же как и он сам начитанным в Священном Писании и византийской богословской литературе. «Ибо не несведущим мы пишем, — восклицал он, — но с преизбытком насытившимся книжной сладости»79. Нет сомнений, что к числу этих людей, «преизлиха насытившихся сладости книжныя», Иларион относил и самого князя Ярослава Владимировича, и членов его семьи, причем не только сыновей, но и дочерей. Вопреки бытующему мнению, женщины Древней Руси были не менее грамотными, чем мужчины. Так, например, известно, что дочь князя Ярослава Анна, ставшая королевой Франции, умела не только читать, но и писать (в отличие, кстати, от своего супруга, короля Генриха I, и большинства его чиновников и придворных). До наших дней сохранилась ее подпись кириллическими буквами «АНА РЪИНА», то есть «Анна регина» (королева). Помимо славянской азбуки, дочь Ярослава владела и латынью, о чем свидетельствуют ее же подписи на латинском языке: «Annae Reginae» или «Annae matris Philippi regis» («Анна, мать короля Филиппа»)80.
Автографы представителей мужской половины семьи Ярослава Мудрого не дошли до нашего времени (вновь приходится сожалеть о различиях в степени сохранности документов в России и Западной Европе). Но и сыновья Ярослава были, несомненно, людьми книжной культуры. И Владимир, и Изяслав, и Святослав Ярославичи, и члены их семей имели собственные библиотеки; специально для них переписывались книги, среди которых дошедший до нашего времени роскошный Изборник 1073 года с миниатюрой, изображающей семью князя Святослава Ярославича, или так называемый Кодекс Гертруды — латинская рукопись, принадлежавшая невестке Ярослава Мудрого, супруге его сына Изяслава, польке Гертруде; эта рукопись (хранящаяся в итальянском городе Чивидале) также содержит замечательные миниатюры, изображающие саму Гертруду, ее сына князя Ярополка и супругу последнего, немку Кунигунду-Ирину. Еще один сын Ярослава Мудрого, князь Всеволод Ярославич, был известен тем, что знал пять языков, а его сын, внук Ярослава Мудрого, Владимир Мономах, вошел в русскую историю не только как выдающийся полководец и государственный деятель, но и как замечательный писатель.