осили не только духовные, но и светские, придворные титулы, были близки к императорам и входили в состав императорского сената — одного из высших учреждений Византийской империи (с уверенностью мы можем сказать это о двух митрополитах XI века — младшем современнике Ярослава Ефреме, носившем высокий титул протопроэдра протосинкеллов, и его преемнике Георгии, имевшем придворный титул синквелла92). Они действительно были независимы от киевского князя. Но ведь их высокий духовный и светский сан, авторитет, которым они пользовались в византийском обществе, значительно поднимали статус и престиж Киевской митрополии и всей Русской церкви в целом, причем не только на Руси, но и во всем христианском мире. Позднее, в конце XI–XII веке, именно этот авторитет позволит им обращаться к князьям со словом увещевания, а порой и укора, удерживать их от кровопролития, выступать посредниками в межкняжеских спорах, примирять враждующих и убеждать непримиримых. Нельзя не отметить другое. В большинстве своем приезжающие из Византии иерархи, вопреки бытующему мнению, были отменно подготовлены для пастырской службы, а многие из них получили известность и как незаурядные писатели, проповедники, полемисты и публицисты. Так, упомянутый выше митрополит Ефрем, как обнаружилось совсем недавно, является автором антилатинского полемического сочинения, широко использовавшегося позднее греческими и русскими авторами93; перу его преемника Георгия принадлежит несколько сочинений как полемического, так и догматического характера, известных на русском языке и пользовавшихся огромным авторитетом в русском обществе; живший еще позднее митрополит Иоанн II, также автор нескольких сочинений, дошедших до нас на греческом и русском языках, получил в высшей степени лестную характеристику от киевского летописца: «Был же Иоанн муж хитр книгам и учению, милостив к убогим и вдовицам, ласков же ко всякому — богатому и убогому, смирен же и кроток, молчалив, речист же, книгами святыми утешая печальных, и такого не было прежде в Руси и после него такого не будет»94.
И. Я. Билибин. Князь Ярослав Мудрый держит Софийский собор и Русскую Правду. 1926
Надо думать, что митрополит Феопемпт отличался какими-то незаурядными личными качествами, делавшими возможным его поставление на Русскую митрополию. Мы не знаем точно, когда именно он явился в Киев. Во всяком случае, это произошло ранее 1039 года, поскольку под этим годом мы уже застаем его в Киеве.
Прибыв из Константинополя, Феопемпт обосновался не в княжеском детинце — «городе Владимира», а в новом «городе Ярослава», в непосредственной близости от митрополичьего Софийского собора, по-видимому строившегося на его глазах. Вероятно, именно при нем митрополичья усадьба была обнесена мощными каменными стенами, остатки которых обнаружены археологами. Митрополичий двор занимал значительную площадь — около 3,5 гектара. На его территории выявлены остатки по крайней мере одного большого каменного здания, построенного при Ярославе, — предположительно, бани (эти заведения играли на Руси очень большую роль, подобно тому как это было в Древнем Риме; летописец умолчал о построении киевских бань, но вот подобное «строение банное каменное», осуществленное в Переяславле переяславским митрополитом Ефремом в 80-е годы XI века, отметил особо). В стене киевской усадьбы имелись ворота, через которые можно было пройти к центральному, западному входу в Киевскую Софию95.
Строительство митрополичьего двора, разумеется, могло начаться лишь с согласия или даже по личной инициативе киевского князя и, скорее всего, за его счет. Этот факт свидетельствует о более чем добросердечных отношениях между митрополитом и князем и о готовности последнего предоставить главе Русской церкви максимальные удобства в отправлении им своих пастырских обязанностей. В то же время киевский митрополит определенно дистанцировался от князя. В самом деле, в Киеве возникала как бы вторая, помимо княжеского дворца, внутренняя крепость, мощные каменные стены которой должны были внушать киевлянам почтение к их владельцу, пожалуй не меньшее, чем к самому князю.
О конкретной церковно-политической деятельности митрополита Феопемпта судить сложно, поскольку сведения о нем чрезвычайно скудны. С уверенностью, пожалуй, можно сказать лишь о том, что он был достаточно легок на подъем: под 1039 годом летопись сообщает о его пребывании в Киеве, а летом того же года Феопемпт уже находился в Константинополе, где присутствовал в качестве русского митрополита на заседаниях патриаршего синода96. До нашего времени дошли два экземпляра принадлежавшей ему печати с надписью на греческом языке «Кир Феопемпт, митрополит Росии» и изображением на обороте святого Иоанна Предтечи, что, может быть, свидетельствует о его тесных связях с константинопольским Студийским монастырем97. Одна из этих печатей была найдена в Киеве, место обнаружения другой неизвестно (ныне она хранится в США)98.
Под 1039 годом летописи сообщают об освящении киевской Десятинной церкви: «Священа бысть церковь Святыя Богородица, юже создал Владимир, отец Ярославль, митрополитом Феопемптом»99. Это единственное деяние греческого митрополита, которое нашло отражение в летописи, и к тому же единственная запись за год. Очевидно, событие представлялось исключительным киевскому летописцу: и в самом деле, освящался не просто вновь построенный храм, но старейшая, главнейшая киевская церковь, в известном смысле олицетворявшая киевское христианство Владимировой поры и церковную политику князя Владимира Святославича.
Мы не знаем, какими причинами объяснялось повторное освящение киевского храма: какими-то его крупными перестройками, как полагают некоторые археологи и искусствоведы100, некими неизвестными нам языческими или еретическими инцидентами, произошедшими в его стенах101, или же и вовсе признанием еретическим с точки зрения византийского православия того вероучения, которого в первые десятилетия после Крещения Руси придерживался клир Десятинной церкви102. В любом случае несомненно одно: проведенный Феопемптом акт свидетельствовал о наступлении в Киеве новых времен и о новой, более значимой роли киевских митрополитов.
Выше уже говорилось о том, что возведение Софийского собора в известном смысле отодвигало на второй план старый Десятинный храм. Подспудная борьба между клирами обоих храмов будет ощущаться и позже, следы ее мы отыщем на страницах древнерусских церковно-учительных произведений. Так, в конце XI или в XII веке неизвестный автор «Слова на обновление Десятинной церкви» будет особо подчеркивать права клира своего храма как «старейшинствующего» во всей Русской земле — вероятно, в его время этот неоспоримый факт уже ставился кем-то под сомнение.
Можно думать, что Ярослав с недоверием относился к клирикам Десятинной церкви еще с того времени, когда Анастас Корсунянин открыто поддержал его противников в борьбе за власть над Русской землей — сначала Святополка Окаянного, а затем Болеслава Польского. Соплеменники Анастаса, священники-корсуняне, и позднее должны были внушать подозрение князю; сама Десятинная церковь в известном смысле могла восприниматься им как некий центр духовной оппозиции его власти. Если немного пофантазировать, восстанавливая внутриполитическую обстановку в Киеве в начале единоличного княжения Ярослава и домысливая те побудительные мотивы, которыми руководствовался князь в своей внутриполитической деятельности, то легко можно прийти к выводу о том, что авторитет прибывшего из Константинополя греческого иерарха был необходим Ярославу прежде всего для того, чтобы нарушить безраздельную гегемонию Десятинного храма на руководство Церковью и церковными делами, а также на духовное лидерство в киевском обществе. Возможно, именно этим объясняется тот поворот в его церковной политике, о котором мы только что говорили. Вскоре, правда, обнаруживается, что митрополит-грек как лицо, слишком независимое от киевского князя и слишком явно тяготеющее к иному политическому и духовному центру — Константинополю, не сможет устроить Ярослава и стать союзником и единомышленником киевского князя.
Когда именно Феопемпт покинул киевскую кафедру, мы точно не знаем. Полагают, что к началу русско-византийской войны (1043) его уже не было в Киеве. Под 1044 годом летопись сообщает о беспрецедентном и недопустимом с канонической точки зрения деянии Ярослава: из земли были извлечены останки двух князей, погибших еще в 70-е годы X века, — Ярополка и Олега, братьев князя Владимира Святославича. «И крестиша кости их, и положиша в церкви Святыя Богородица» (подробнее речь об этом пойдет ниже). Надо думать, что при митрополите-греке подобное крещение костей умерших в язычестве русских князей было бы невозможным.
Однако, скорее всего, Феопемпт формально оставался киевским митрополитом и после своего отбытия в Византию. Во всяком случае, новый киевский митрополит, русин Иларион, был официально поставлен на кафедру лишь в 1051 году, наверное уже после смерти своего предшественника[73], хотя реально возглавлял Русскую церковь, кажется, значительно раньше.
Глава десятая. Византийский поход
Событие, о котором главным образом пойдет речь в этой главе, а именно поход русских дружин на Царьград летом 1043 года, — несомненно, самое крупное военное предприятие князя Ярослава Владимировича за все годы его киевского княжения и вместе с тем самое загадочное и трудно объяснимое. Этот поход стоит особняком среди других войн Ярослава. Историки до сих пор теряются в догадках относительно причин, которыми он был вызван, и целей, которые преследовал. Кроме того, это единственная по-настоящему большая война, в которой сам Ярослав не принял личного участия. Но, несмотря на это, именно Византийский поход, пожалуй, ярче всего высвечивает главную черту Ярослава как политика и государственного деятеля — его способность извлекать выгоду даже из самого тяжелого поражения.