А между тем внешне ничто не предвещало военного столкновения двух государств. Став «самодержцем» Русской земли, Ярослав унаследовал вполне дружеские отношения, которые связывали с Византией его брата Мстислава Черниговского. Свидетельством тому служат и деятельность византийских мастеров в стольном Киеве, и приезд на Русь грека Феопемпта. Русские наемники по-прежнему служили в войске императоров, русские купцы совершали регулярные поездки в Константинополь, столицу империи, по торговым и иным делам. После исторической победы Ярослава над печенегами путь по Днепру «в греки» стал безопаснее, поскольку печенеги уже не имели возможности нападать на русские караваны возле днепровских порогов, и это, несомненно, способствовало оживлению русско-византийской торговли.
После 1036 года князь Ярослав в основном продолжил прежний внешнеполитический курс. Западное, традиционное для него, как для новгородского и киевского князя, направление внешней политики привлекало его внимание в гораздо большей степени, чем отношения с Византией, — по крайней мере, такой вывод можно сделать, если обратиться к летописям. До начала русско-византийской войны 1043 года Ярослав совершил последовательно три больших военных похода: в земли ятвягов, Литву и Мазовию (Северо-Восточную Польшу). Если взглянуть на карту и вспомнить к тому же о походе его сына Владимира на финское племя емь в 1042 году, то становится ясно: князь Ярослав проводил целенаправленную политику распространения своей власти на соседние с Русью земли, прежде всего Прибалтику, стремясь поставить под свой контроль торговые пути по Неману, Западному Бугу и другим рекам, связывавшим Русь с европейскими странами. При этом Ярослав каждый раз очень точно выбирал направление для нанесения очередного удара, используя прежде всего нестабильность ситуации в Польше, которая исторически являлась главным противником Руси на западе. А потому, прежде чем говорить о Византийском походе Ярослава, поговорим более подробно о европейских делах в целом и о политике, проводимой князем в конце 30-х — начале 40-х годов XI века.
К 1037 году, времени наибольших политических успехов Ярослава, Польша окончательно погрузилась в пучину полнейшей анархии. Предполагаемый преемник и старший сын Мешка II, князь Болеслав (1034–1037?), вошедший в польскую историю под именем Болеслава Забытого, так и не сумел удержать доставшуюся ему власть. «Он, до того, как был коронован, принес своей матери немало позора…» — писал о Болеславе автор «Великопольской хроники». А затем так объяснял причины забвения этого неудачливого правителя: «Болеслав… вследствие своей свирепости и множества преступных деяний, хотя и был отмечен королевской диадемой, плохо кончил свою жизнь и не числился в списках королей и правителей Польши. После его смерти в Польском королевстве возникло много смут и войн, больше междоусобных, чем внешних»1. Образно говоря, в стране началось восстание всех против всех: озлобленное и вконец разоренное население выступило и против представителей правящей династии Пястов, и против феодалов, все более закабаляющих и разоряющих народ, и особенно против католической церкви. «…Рабы поднялись против своих господ, вольноотпущенники — против знатных, возвысив себя до положения господ, — с горечью восклицал Галл Аноним, — одних они, в свою очередь, превратили в рабов, других убили, вероломно взяли себе их жен, преступно захватив их должности. Кроме того, отрекшись от католической веры, о чем мы не можем даже говорить без дрожи в голосе, подняли мятеж против епископов и служителей Бога; из них некоторых убили более достойным способом — мечом, а других, как бы заслуживающих более презренную смерть, побили камнями. В конце концов Польша была доведена до такого разорения, как своими людьми, так и чужестранцами, что почти совсем лишилась всех своих богатств и людей… Те же, кто спасся от врагов и избежал мятежа своих слуг, бежали за Вислу в Мазовию, и вышеназванные города (Гнезно и Познань. — А. К.) оставались безлюдными так долго, что в церкви святого мученика Адальберта и святого апостола Петра (то есть в кафедральных соборах названных городов. — А. К.) дикие звери устроили себе логово»2.
Русско-византийская война 1043 года. Радзивиловская летопись. XV в.
О восстании в Польше рассказывают и русские источники — прежде всего потому, что восстание это затронуло судьбы многих русских людей, не по своей воле оказавшихся на чужбине. «В это же время умер Болеслав Великий в Лясех, и бысть мятеж в земле Лядской: восстали люди, перебили епископов, и попов, и бояр своих, и бысть в них мятеж», — сообщает летописец, правда, под ошибочным 6538 (1030) годом и явно путая Болеслава Великого с его малоизвестным (тем более на Руси) внуком3. Еще более мрачные подробности происходящего приводятся в «Слове о преподобном Моисее Угрине», входящем в Киево-Печерский патерик. Как мы помним, Моисей, один из слуг князя Бориса Владимировича, был вывезен в Польшу в числе пленных, захваченных в Киеве князем Болеславом Великим, и в конце концов достался некой полячке, муж которой погиб в сражении на Буге. Богатая и красивая вдова воспылала к пленнику страстью, однако преподобный с твердостью отверг все ее бесстыдные домогательства и понуждения. Более того, Моисей принял пострижение от некоего иеромонаха, забредшего в Польшу с Афона, после чего склонить его к плотскому греху оказалось совершенно невозможно. Доведенная похотью до отчаяния женщина решилась на непоправимое: «повеле ему тайные уды урезати», то есть оскопить несчастного. Автор патерика рассказывает (также, очевидно, смешивая двух Болеславов), что Болеслав же, из-за прежней любви потакая этой женщине, «воздвиг гонение велие на черноризцев и изгнал всех их от области своей…». «Вскоре, в едину ночь, Болеслав напрасно (внезапно. — А. К.) умре, и бысть мятеж велик во всей Лядской земле: и восстали люди, избили епископов своих и бояр своих… Тогда и сию жену убили… Сего ради Моисея это случилось», — заканчивает свой рассказ древнерусский книжник4.
Неудивительно, что трудностями, переживаемыми Польшей, воспользовались ее соседи. В 1038 году чешский князь Бржетислав вторгся в Польшу «и подобно тому, как буря, нарастая, свирепствует, повергая все, так и он резней, грабежом и пожаром опустошал деревни и силой врывался в укрепления. Вступив в главный город Краков, он разорил его до основания и завладел его богатствами… Он предал огню также и остальные города, сравняв их с землей». Удивительно, но эти слова принадлежат не польскому, а чешскому хронисту, отметившему, помимо прочего, «безрассудство чехов», готовых в завоеванной стране «творить дозволенное и недозволенное». Войско Бржетислава захватило также Гнезно, тогдашнюю столицу Польши, и Познань; из страны была вывезена главная польская святыня — мощи святого Адальберта, а также мощи его брата, епископа Гауденция, и других святых5.
Поход Бржетислава стал «последним ударом по государственному зданию Польши»: польское единое государство фактически перестало существовать6. Если чешскому князю и не удалось удержать под своей властью всю Польшу (напомним, охваченную мятежом), то такая богатая область Польского государства, как Силезия с городом Вроцлавом, была присоединена к Чехии. Северные районы страны оказались захвачены поморянами. Мазовия, то есть северо-восточная, лежащая за Вислой часть Польши, в наименьшей степени затронутая мятежом и войнами, также отпала от власти Пястов, превратившись в самостоятельное государственное образование под властью сильного и энергичного князя Моислава (по-другому Мечислава, или Мецлава).
По-видимому, еще прежде из Польши пришлось бежать вдове князя Мешка Рихезе, а также ее младшему сыну Казимиру. Последний укрылся сначала в Венгрии, при дворе короля Иштвана Святого, а после его смерти и утверждения у власти короля Петера (1038 год) — в Саксонии. Здесь, среди родственников своей матери (напомним, племянницы императора Оттона III), Казимир также нашел поддержку: немецкие князья не могли не видеть, что разгул стихии и анархии в польских землях, возможное торжество воинствующего язычества, а также непомерное усиление соседней Чехии представляют весьма реальную опасность для империи. Казимир же, внучатый племянник германского императора, казался им почти своим. По́зднее предание рассказывает, что будущий восстановитель Польши обучался свободным наукам в Парижском университете, затем был пострижен в монахи и вступил в орден Святого Бенедикта в монастыре Клюни (польские хроники дают Казимиру еще одно прозвище — Монах). В Саксонии он жил под именем Карл, а в монастыре носил имя Ламберт. Говорили, что папа Бенедикт IX по просьбе представителей польской знати дал особое разрешение на то, чтобы Карл-Казимир, «дабы польский народ не остался без правителя», покинул монастырь и вступил в брак, за что поляки обязывались «выплачивать постоянно с каждого человека динарий на святильник св. Петра и на построение церкви»7. В 1039 году при поддержке немцев (выставивших, по данным Галла Анонима, пятьсот рыцарей) Казимир вступил в Польшу и вскоре сумел объединить под своей властью бо́льшую часть Великой, а также Малую (с центром в Кракове) Польшу. Само собой разумеется, что Казимир предварительно признал себя вассалом германского императора — скорее всего, еще Конрада II (умершего в июне 1039 года), а может быть, его сына и преемника Генриха III.
Анархия в Польше, несомненно, представляла угрозу и для киевского князя Ярослава Владимировича. Но в первую очередь он должен был воспринять польские события как хорошую возможность укрепить свои позиции в тех областях, которые на протяжении предшествующего столетия являлись яблоком раздора между Польшей и Русью. Такой областью, наряду с прочно удерживаемыми им Червенскими градами, была к XI веку земля ятвягов — прусского племени, занимавшего обширные области между Неманом и Наревом, притоком Западного Буга. Покоренная в свое время отцом Ярослава, князем Владимиром Святославичем, Ятвяжская земля позднее высвободилась из-под власти русских